Встретив сильное сопротивление, танки врага остановились.

— Подавай быстрее, — торопил наводчик Осипчук заряжающего, всматриваясь в панораму и вращая поворотный механизм.

Боец бросился к ящикам, но почти у самой машины разорвался вражеский снаряд, моторная часть вспыхнула, вскоре пламя перекинулось на кузов. Боец остановился, не зная, что предпринять. Заминку заметил старший лейтенант Бородин и мигом вскочил на машину.

— Принимай! — приказал он бойцу и стал подавать ящики.

Пламя уже охватило кабину и борта. С секунды на секунду могли начать взрываться боеприпасы. Но Бородин, словно не замечая этого, продолжал работать на горящей машине. И только когда последний ящик был снят, он спрыгнул на землю, смахивая искры с начавшего тлеть рукава.

Бой становился все ожесточенней, но гвардейцы стояли насмерть. Пушки без устали посылали снаряд за снарядом. Два вражеских танка уже пылали, третий прекратил огонь. Остальные два пытались выйти из боя.

— Заряжай! — командовал Осипчук и отскакивал в сторону, чтобы подпрыгивающая при выстреле пушка не сбила его с ног.

— Не уйдете от расплаты! — И старший лейтенант Бородин, заменив раненого наводчика у одного из орудий, дал выстрел. Один танк вспыхнул, другой развернулся и исчез за бугром.

Из-за поворота шоссе неожиданно выскочила и свернула на проселочную дорогу вражеская легковая машина, за ней промчалась вторая.

— Бей по машинам! — крикнула я.

Но старший лейтенант Бородин поспешно остановил меня:

— Стойте, это наш.

— Куда же это он? — заволновался командир орудия Денисенко.

Во второй машине сидел начштаба нашей дивизии Бочков и стрелял из автомата по скатам первой машины, не обращая внимания на окружающий бой. Вскоре обе машины скрылись из виду. Но мы ясно слышали, как застрочил пулемет. Выстрелил один фауст-патрон.

— Расчеты, не сходить с мест!

Бойцы, сплевывая хрустевший на зубах песок, утирали пилотками потные лица.

Недалеко от нас, в кукурузе, поднялась суматоха и началась беспорядочная перестрелка.

— В чем дело? — всматриваясь в бинокль, спросил Бородин.

— Открыть огонь? — предложила я.

— Нет, подождите.

В это время из кукурузы вышло около сотни румынских солдат с поднятыми руками. Под конвоем они вели нескольких немецких офицеров. Впереди шел солдат со штыком, к нему был привязан кусок белой материи.

— Мы в русских стрелять не будем, — сказал он, — это фашисты стреляли, их генерал умчался к Гитлеру.

Мы поняли, за кем погнался наш наштадив. Не попал бы он в лапы врагов! А у нас, как на грех, нет исправной машины, чтобы поехать ему на помощь.

Наконец развязка наступила. Из кукурузы на предельной скорости вынырнула зеленая машина нашего подполковника. Рядом с шофером сидел хмурый представитель фашистского генералитета с многочисленными крестами на груди, а сзади — с возбужденным, решительным лицом — начштаба. Машина остановилась. Бочков велел фашисту встать, сорвал с него погоны, кресты и с яростью что-то крикнул ему по-немецки.

Сдавшиеся румыны наперебой рассказывали:

— Фашисты нас за людей не считали, били, издевались. Это они здесь засаду устроили.

Подполковник Бочков, обращаясь к нам, скомандовал:

— Вперед, гвардейцы! За мной, к перевалу! Там ждет нас наш генерал.

Мы выполнили боевое задание к ночи. Соединились с нашими у перевала Дуамнэ, и наша дивизия вошла в глубь Карпатских гор.

Румынские солдаты, встречавшиеся по дороге, с веселыми лицами кланялись нам и улыбались, к штыкам их винтовок были привязаны белые платки.

Через несколько дней, 25 августа 1944 года, капитулировавшая Румыния объявила войну гитлеровской Германии.

Началась ранняя дождливая карпатская осень. Изо дня в день моросил мелкий, как водяная пыль, пронизывающий до костей дождь. Низко проплывали, скрывая на время вершины гор, серые, тяжелые дождевые тучи. Лес стал неприветливым и холодным. С каждым днем все хуже становились дороги. Колеса машин утопали в густой грязи и буксовали. По извилистым горным тропинкам бойцы и командиры стрелковых подразделений шли цепочками.

Нас окружала тишина, которая на войне бывает неприятной. Узкое ущелье, по которому мы двигались, терялось в темной цепи высоких гор.

Батарее было приказано установить орудия в мелком кустарнике над горной дорогой. По склонам заняли позиции пехотинцы. Все было приготовлено на случай вражеского нападения. Окопавшись, вечером бойцы развели костер. Утомленные тяжелым переходом люди отдыхали: жарили кукурузу, просушивали намокшие шинели и портянки.

Пользуясь затишьем, сержант Денисенко, до войны колхозник из украинского колхоза-миллионера, читал вслух недавно полученное из деревни письмо.

— Эх, скорей бы война кончалась — да по домам, — вздохнув, сказал он, пряча в карман письмо.

— Ты, значит, хоть сегодня готов закончить войну вот здесь, в Румынии, и домой ехать? — укоризненно покачал головой Осипчук, читавший у костра газету.

— А что? Со своей земли мы фашиста прогнали, а тут пускай сами румыны воюют, — неуверенно возразил Денисенко. Видно было, что он и сам не очень согласен с такой теорией, но говорить так заставляет тоска по родине.

Осипчук стал горячо убеждать его.

— Нет, Денисенко, ты не прав. Кто же, кроме нас, русских, сможет помочь другим народам освободиться от фашизма? Ты же видишь, что здесь сейчас? Сплошная безграмотность, бедность, угнетение. Мы обязаны помочь им построить новую жизнь.

— По-моему, надо забрать всю землю у богачей и организовать колхозы, — загорелся Денисенко. — Если бы мне поручили, я бы им помог. У нас знаешь какие колхозы на Полтавщине! Нам опыта не занимать!

— Вот видишь, — улыбнулся Осипчук. — А ты говоришь…

Долго бы еще беседовали бойцы, но к костру подошла Галя. Она обходила подразделения и делала перевязки, осмотры. Закончив свое дело, она спросила:

— Товарищи, хотите, я спою вам новую песенку?

Над ущельем взлетели дружные аплодисменты.

Галя пела с большим чувством. При свете костра лицо девушки еще больше похорошело, бойцы приветливо улыбались ей и весело переговаривались. Песня говорила о скорой победе и о возвращении бойца-фронтовика домой, к своей любимой.

— Галочка, — расплываясь в улыбке, обратился к девушке Денисенко, — кончится война — поедем к нам на Полтавщину. Вот где мы с тобой споем так споем!

— После войны Галя поедет к нам в Сибирь, — заявил старший сержант Грешилов, подсаживаясь поближе к девушке. — Верно, Галочка?

— Нет уж, в Сибирь я, пожалуй, не поеду. Я за войну так намерзлась, что несколько лет буду отогреваться в теплых краях, — засмеялась девушка.

— Когда Галя хочет тепло, она приедет к нам, в Ташкент. Я всем женщинам нашим расскажу, как Галя поет карашо. Гостем нашим будешь, барашка резать, шашлык, плов кушать будем, — и боец Юсупов поднес четыре пальца к губам, причмокнув и покачав головой. — Поедем в Ташкент, а? — повторил он.

— Нет, Галиночка, приезжайте лучше к нам, в Киев, — попросил чистивший у костра автомат Юркевич. — К нам ближе, и климат умеренный, а город-то какой, лучше его не сыщешь…

В это время раздался выстрел часового, и эхо пронеслось по ущелью.

— В ружье!

Все быстро вооружились, затушили костер. Несколько бойцов побежали к часовому в глубь ущелья, остальные залегли, заняв оборону.

Через несколько минут к нам привели группу румынских солдат и офицеров. Они заявили:

— Не хотим воевать против русских. Мы знаем, что вы пришли освободить наш народ от фашистов. Русские люди несут счастье каждому румыну. Мы хотим бороться против оккупантов.

— Ну что, видишь? — подтолкнул Осипчук Денисенко, многозначительно подмигнув.

Румын надо было отвести в штаб. Пленный офицер обратился ко мне:

— Мы знаем, что у вас все защищают родину, и мужчины и женщины… У меня были хорошие пушки, вот бы их направить против врага. Я со всей своей батареей пришел. Офицера-немца мы убили, замки от пушек закопали в землю и горами ушли к вам…