Мы нырнули в кукурузу, изредка останавливаясь и отстреливаясь из автомата. Впереди бежал Дробот, за ним я, а позади всех Анисин.

— Паразиты! — громко крикнул Дробот.

Автомат без конца строчил в нашу сторону короткими очередями, сбивая длинные кукурузные листья вокруг нас.

Вдруг что-то горячее резануло меня по ноге.

Я вскрикнула не так от боли, как от испуга, и схватилась за голенище разрезанного пулей сапога.

— Меня, кажется, ранило, — сказала я подбежавшему Анисину.

Не успела я опомниться, как его сильная рука, обхватив меня, легко оторвала от земли. Прижимая меня к своему боку, он побежал.

— Отпустите, — била я его кулаком, — я могу сама идти! Меня только царапнуло, не больно.

Но он, будто не слыша, продолжал тащить меня.

У самой нашей передовой бежавший рядом Дробот вдруг жалобно замычал, пробежал, спотыкаясь, несколько шагов и упал как сноп.

Выпустив меня, Анисин подбежал к нему, но тело бойца было безжизненно…

Большая круглая луна уже висела над холмистой степью.

В нескольких метрах от нас темнели кусты, которые служили нам ориентиром. Грустно взглянув на них, Анисин стал на колени перед телом товарища, медленно снял пилотку и, чуть не плача, проговорил:

— Эх, браток, что же ты?!

Забыв о своей боли, я тоже склонилась над бойцом. На побелевшем широком лбу Дробота зияла огромная рана, по щеке бежала теплая струйка.

— Разрывная пуля. Берите его, — тронула я широкое плечо Анисина. — Я сама дойду…

Анисин взял Дробота на руки, как берут детей, и тяжело зашагал. Прихрамывая, поплелась за ним и я.

Когда проходили мимо нашей пехоты, Анисин остановился и посмотрел тяжелым взглядом на бойцов, снимавших пилотки. Потом пошел дальше. Бойцы молча смотрели нам вслед.

На рассвете противник пошел в наступление. Пулемет на правом фланге молчал, наши бойцы встретили противника жестоким огнем.

Несколько дней на тех же позициях мы отбивали яростные атаки.

Я гордилась тем, что мой взвод неплохо показал себя в первых боях, что я сумела поддержать свой престиж женщины-командира.

И у бойцов настроение поднялось. Напряжение, которое все мы испытывали, ожидая первой встречи с противником, прошло. Люди почувствовали себя увереннее, а значит, и сильнее.

Однажды после боя к нам во взвод пришел политрук.

— Ну, как самочувствие? — обратился он к бойцам.

— Отличное! — ответили ему хором. А Анисин, протирая автомат, смущенно улыбнувшись, пробасил: — На душе светло, потому что воюем мы.

— Вот это главное, — сказал политрук.

Но скоро меня ждало огорчение. Когда часть ушла на отдых, мне пришлось покинуть с таким трудом обученный взвод и людей, с которыми я уже успела сжиться.

Еще по приезде в эту часть из училища, наспех заполняя анкету, я неверно ответила на вопрос: «Была ли на оккупированной противником территории». Я ответила, что была по спецзаданию, и, не желая распространяться, в подробности не вдавалась. К этому времени поступило указание о том, что все офицеры, бывшие на территории, занимаемой противником, должны пройти проверку. С этой целью мне и еще двум офицерам, которые были в плену и бежали, приказали сдать оружие и подразделения и отправили в тыл на проверку.

Через восемь дней меня вызвали и сказали:

— Младший лейтенант Сычева, сегодня пришел ответ на запрос о вас. Получайте направление в отдел кадров армии. Отправляйтесь и продолжайте в таком же духе воевать дальше.

Радостная вышла за ворота лагеря и первым поездом уехала. Направлялась я в распоряжение отдела кадров северной группы войск Закавказского фронта. На другой день я и еще два лейтенанта получили назначение командирами взводов противотанковых пушек в 4-й казачий кубанский корпус Кириченко.

В июне 1942 года, когда мы, выпускники курсов младших лейтенантов при артиллерийском училище, ждали направления, многие из нас мечтали попасть в какую-нибудь прославленную часть.

В это время по всему нашему фронту гремела слава о недавно сформированном добровольческом казачьем кубанском корпусе генерала Кириченко. Не только в армейских, но даже в центральных газетах в те дни много писали о старых казаках-добровольцах. Наши выпускники-лейтенанты говорили: «Вот бы попасть к казакам! Вот бы с такими повоевать! И у них ведь есть артиллерия».

Издавна славились кубанские казаки своими острыми клинками, своими стремительными конными атаками.

…В этот прославленный казачий корпус и получили мы назначение.

Наша команда, состоящая из трех лейтенантов-артиллеристов — худощавого подвижного противотанкиста Саши, коренастого и молчаливого минометчика Мирошняка и меня, окрыленная удачным назначением, немедленно двинулась в путь по направлению к Кизляру.

В военное время не так просто было угнаться за частью, особенно во время ее передислокации, и в Кизляре пришлось обратиться к военному коменданту города. От него мы узнали, что корпус находится в камышах и уже вступил в бой у селения Владимировка. Но нам нужен был вначале штаб корпуса, а он находился недалеко, в небольшой калмыцкой деревушке.

Попутная машина привезла нас прямо в штаб артиллерии корпуса.

— Голодные? — спросил майор, начальник штаба. — Идите покушайте, потом заходите.

После обеда возвратились к начальнику штаба, поблагодарили за внимание.

Майор подробно стал расспрашивать, откуда мы, где воевали.

— А этот младший лейтенант какого года? — спросил он, указывая на меня. — Уж очень молодой.

Товарищи засмеялись.

— Это женщина, — сказал старший команды.

— Женщина? Вам, наверное, нужно в санчасть? — спросил майор.

— Нет, я строевик… артиллерист.

Майор вышел в соседнюю комнату и отдал распоряжение штабным работникам, чтобы нас распределили по частям. Через полчаса мы пошли за направлением и получили только два.

— А мне куда?

— А вы останетесь пока при штабе.

— Как при штабе? — удивилась я.

— Такой приказ, — проговорил штабной офицер.

Возмущенная, я бросилась к майору и, вытянувшись перед ним, сказала:

— Товарищ майор, а мне направление?

— Вы останетесь при штабе у меня адъютантом.

— Как адъютантом? Я считаю, что это очень низкая для женщины должность! — набралась я смелости и, прямо взглянув в глаза майору, твердо повторила: — Адъютантом я не останусь!

— Ну хорошо, идите отдохните, а мы пока подумаем, куда вас направить.

Огорченная, я вышла во двор. Ребята кинулись навстречу: «Ну что? Куда?»

Узнав, что вопрос остался открытым, стали успокаивать:

— Ничего, Тамара, завтра куда-нибудь направят. Спроси у капитана, где тебе можно отдохнуть, — посоветовали ребята, — и ложись, утро вечера мудренее.

Капитан указал мне на маленький чуланчик, набитый душистым сеном. Я поудобнее улеглась, укрылась шинелью и быстро уснула. Не знаю, долго ли проспала, но вдруг услышала, что позади кто-то лег и меня обнимает. Открыла глаза, кругом темнота.

— Кто это? — тревожно крикнула я.

— Тише, тише, не кричите. Это я, — узнала я голос майора.

Рванулась, хотела подняться, но он удержал меня и зашептал:

— Я только поговорить с вами хочу. Послушайте моего совета. Оставайтесь здесь. Вам будет лучше — и менее опасно, чем на передовой, и всегда под крышей ночевать будете.

— Я не ищу на войне теплого местечка, — сердито двинула я плечом, сбросив его руку.

— Какая вы грубая, — стал укорять он меня. — У вас нет никакой женской ласки.

— Она мне сейчас не нужна.

— А с ней вам бы легче было и на фронте.

В порыве гнева я вскочила, с силой так толкнула майора, что он отлетел в темный угол, не успев преградить мне путь. Распахнула дверь и, ругаясь, выскочила во двор. Часовой, охранявший штаб, окликнул меня:

— Стой, кто идет!

— Свои, — ответила я.

Услышав шум, из штаба выскочил дежурный офицер — лейтенант.