В декабре 1942 года ни одного дня не проходило спокойно. Если раньше мы двигались медленно, то теперь, когда подразделениям дали молодых, откормленных коней, эскадроны рысью нагоняли отступающего противника. Верблюды стали плохими спутниками конников. Оставив их далеко позади мы скакали по бурунам, разыскивая фашистские пристанища и истребляя их.

Люди уставали, у Завалейко, стали опухать ноги. Врач признал у него болезнь сердца и велел увезти больного в госпиталь.

— Пусть едет в тыл, — сказал Кравченко, — он уже старый, теперь и без него добьем врага.

— Теперь у госпиталь? Как началось наступление? Да ни за шо, — уперся Завалейко. — Пусть в этих бурунах меня похоронят, а у госпиталь не пиду!

Однажды разведка трое суток гонялась за подвижным отрядом врага и наконец доложила, что скопление танков и автомашин обнаружено в селении в двух километрах от нас. Эскадроны направились туда, артиллеристы за ними.

— Кони чувствуют, что скоро отдохнут в кошарах, — сказал Кравченко, — смотрите, как уши навострили. Знают, что там какое-нибудь сено завалялось для них.

Впереди кто-то закричал:

— Танки!

Из селения навстречу нам шли немецкие танки. Сколько их, мы не успели сосчитать, но к встрече были готовы. Конники мигом рассредоточились и с гранатами в руках заняли оборону за бурунами, а мы залегли за «ПТР». Я успела только крикнуть:

— Ружья к бою!

Казаки открыли огонь, не ожидая команды.

Часть танков на полном ходу налетела на лошадей, оставленных казаками в стороне, и кони понеслись. Но казаки забросали танки гранатами. Грохот и стон стоял в степи. Я с автоматом и противотанковой гранатой залегла около расчета. Один танк несся прямо на нас… Вот он уже в пятидесяти метрах. Мы отскочили в сторону. Танк повернул за нами, подставив боковину соседнему взводу. Оттуда открыли огонь, но пули отскакивали от брони. Тогда наводчик сорвал с ремня противотанковую гранату. Все разбежались в стороны от преследующего нас танка, а наводчик остался на месте, укрывшись за буруном. Когда танк приблизился, он бросил под гусеницы гранату. Раздался взрыв, в снег полетели осколки, танк остановился. На мгновенье как будто все затихло, потом с новой силой воздух потрясли взрывы. Вверх поднялись клубы черного дыма.

— Чекурдинцы пришли! — обрадованно сказал кто-то.

Я оглянулась и увидела, что сзади стреляют орудия.

Казаки повеселели. Вражеские танки повернули назад, но их настигали меткие выстрелы наводчиков.

Артиллеристы били по деревне, конники приготовились к атаке.

— Конники, за мной!

За командиром поскакали казаки с клинками над головой, за ними устремились артиллеристы.

— Сычева, приготовиться к маршу! — крикнул комбат.

— Вперед! — послышалась команда.

И мы ворвались в село. Казаки расстреливали фашистов из автоматов, рубили их клинками. Два вражеских танка стояли, видимо, без горючего, замаскированные около домиков, из них строчили пулеметы. Артиллеристы открыли по ним огонь.

После боя мы расположились возле кошар. Комбат вынес благодарность моему взводу за отличное выполнение боевых задач.

— Теперь с другим настроением воюем, читаешь сводки — и душа радуется, — сказал Кравченко.

Задав корм коням, казаки задымили трофейными сигаретами. Кравченко на привале всегда любил что-нибудь рассказывать. Зная об этом, Завалейко подсаживался к своему другу поближе, сворачивал самокрутку и готовился слушать. Когда становилось тише, Кравченко начинал свой рассказ.

— А знаете что, казаки, — говорил он на этот раз, когда все сгрудились в кружок, — нам тут здорово партизаны помогли. Мы с этой стороны, а они с той наступали.

— Какие тут можут быть партизаны? Где воны? — не поверил Завалейко.

— Как где? Тут в селе, говорят тебе, вон у сарая закусывают; их отряд зовут «Иван».

— Кого зовуть Иван? — не понял Завалейко.

— Да кого ж — отряд! Тебе всегда особо надо рассказать, — рассердился Кравченко. — Что ни сделают партизаны: убьют ли офицера большого у фашистов или пленных освободят, — всегда пишут «Иван». Гитлеровцы боятся этого «Ивана», он им везде чудится.

— Так он же с нами еще под Ачикулаком действовал, этот «Иван», — сказал сидевший рядом с Завалейко казак.

— Мы пробивались к нему, — вмешался второй. — Он все время рядом с нами действует.

— Да, да, правильно! — подхватил Кравченко. — Тогда под Ачикулаком партизаны попали в беду, фашисты их окружили. А полк Чекурды пробил дорогу к партизанам и соединился с ними. В благодарность партизаны прислали тогда чекурдинцам овчинные шубы. Хороший подарок!

Я сидела на завалинке и слушала беседу казаков. Об отряде ставропольских партизан, названном «Иван», я уже слышала и знала, что он действует в тылу врага и наносит ему чувствительные удары.

— Вот пошел их комиссар, — проговорил Кравченко.

Я вместе с казаками оглянулась и увидела коренастого мужчину, лицо которого показалось мне очень знакомым. «Откуда я его знаю?» — удивилась я и пошла следом за комиссаром. На фронте всегда ищешь земляков.

Отдав какие-то распоряжения у себя в отряде, комиссар партизан круто повернулся и пошел мне навстречу. Это был Николай Андреевич Авдеенко. Я смешалась от неожиданности, а он, посмотрев на мои петлицы, спросил:

— Вы чего испугались, младший лейтенант?

— Меня удивляет, почему вы, крымский житель, партизаните здесь, в бурунах?

Николай Андреевич внимательно посмотрел на меня, но не узнал. Тогда я напомнила:

— Мы вместе работали на металлургическом заводе в Керчи. Вы работали вначале у станка в механическом цехе, а потом стали секретарем заводского комитета комсомола.

— Правильно, но я вас не узнаю, — смущенно произнес Николай Андреевич.

Мне пришлось назвать свою фамилию и цех, в котором работала.

— Вот что! Но вы так изменились и на женщину непохожи.

От Авдеенко я узнала, что в начале войны он был направлен на партийную работу в Ставропольский край. При подходе оккупантов к Северному Кавказу стал одним из участников партизанского движения на Ставропольщине.

Мы вспомнили, как работали, по нескольку суток не выходя с завода, берегли каждый винтик на строительстве доменных печей в годы первых пятилеток.

— Вот видите, где нам приходится защищать керченский завод, — сказал Авдеенко.

— А помните, Николай Андреевич, как однажды ночью комитет комсомола призвал нас организовать налет «легкой кавалерии» — надо было что-то проверить в цехах. У меня была спешная работа по никелировке доменной подстанции. После суточной работы без сна я хотела идти домой отдыхать, а вы меня задержали. Как я тогда на вас рассердилась…

— Ну конечно, помню, — проговорил, улыбаясь, Авдеенко.

— А потом вы нас собрали и сказали, что завод — это собственность народа, что домна «Комсомолка» построена нашими руками. Вы призывали нас любить свой завод. Эти слова запомнились мне на всю жизнь.

— Да, счастливое было время… Вот разобьем врага и вернемся в Крым… Будем снова строить и строить…

В это время к Авдеенко подошел чернявый, с порыжевшими от солнца, степных ветров и махорочного дыма усами, с круглыми голубыми глазами офицер в бурке. Это был майор Чекурда.

Положив руку Николаю Андреевичу на плечо, он сказал:

— Ну, пишлы на галушки.

Увидев офицера, я вытянулась, приложив руку к ушанке.

— Да вот, — указал на меня Авдеенко, — встретил землячку, вместе на заводе работали, вы не знакомы? Познакомьтесь! — представил он меня казачьему офицеру.

— Ну, коли встретились друзья, пойдемте ко мне украинские галушки исты, — гостеприимно приглашал Чекурда.

Вежливо поблагодарив командиров, я сказала, что не могу оставить взвод, и, простившись, вернулась к своим казакам.

Не прошло и десяти минут, как с наблюдательного пункта сообщили, что из-за дальних бурунов вышли немецкие танки.

Все подразделения поднялись по тревоге. Танки полным ходом шли к нашим кошарам. Насчитала больше двух десятков.