— Спасибо, я сама могу… — пролепетала Мара.

— Позвольте мне, — сказал он, взяв вторую перчатку с ее колен.

«Нет! — хотелось выкрикнуть ей. — Не смотрите на мою руку!»

Щеки обдало жаром, и Мара порадовалась, что в карете темно. Но герцог все равно заметил.

— Вы их стесняетесь, — произнес он, поглаживая большим пальцем ее ладонь так ласково, что сводил ее с ума.

Мара снова попыталась выдернуть руку. Бесполезно.

— Не надо, — сказал он, поглаживая ее ладонь, и это казалось ей бесконечной пыткой. — Ведь эти руки двенадцать лет помогали вам выживать. Работали для вас. Добывали деньги и обеспечивали крышу над головой, обеспечивали ваше безопасное существование.

Ее взгляд метнулся к его глазам, угольно-черным в тусклом свете.

— Предполагается, что на женских руках не должны быть видны следы черной работы, — прошептала она.

Темпл же тихо продолжай.

— Чего я не могу понять, Мара… Скажите, зачем вам это понадобилось?

Она тихонько вздохнула.

— Мне бы хотелось, чтобы они были не перетруженными. Хотелось, чтобы были мягкими. Такими, какими должны выглядеть дамские руки.

Такими, какие ты наверняка предпочитаешь.

Нет! Ей плевать, какие руки он предпочитает!

Темпл наконец-то натянул перчатку ей на руку и аккуратно расправил ее. Кто бы мог подумать, что кожа между пальцами настолько чувствительна?

— Ваши руки, — произнес он так же тихо, — они совершенны…

— Не говорите так, — прошептала она в ответ.

«Не будь со мной таким милым».

«Не заставляй меня полюбить тебя еще сильнее».

«Не делай мне больнее, чем собираешься».

Он поцеловал через ткань ее ладонь и застегнул пуговки. Затем перешел к запястью. Сначала поцеловал и его, потом застегнул пуговки.

Так все и продолжалось — дальше и дальше. Сначала — короткие поцелуи, от которых ее бросало в жар, а после этого — пуговки. И каждый из его поцелуев подталкивал ее забраться к нему на колени, подталкивал выполнить любое его требование, не задавая вопросов.

Добравшись до последних пуговок, тех, что заканчивались у локтя, Темпл задержался, прильнув горячими губами к чувствительному местечку, о существовании которого она даже не подозревала. Мара ахнула под этой лаской и, не удержавшись, запустила свободную руку ему в волосы. О, теперь она возненавидела проклятую перчатку, мешающую ей прикоснуться к нему по-настоящему.

А Темпл наконец завершил сладостную пытку. Перчатка застегнута.

Мара чувствовала, что в эту минуту могла бы сделать для него все, чего бы он ни попросил. И она сделала бы это с огромным наслаждением.

Но именно поэтому этот мужчина был намного опаснее, чем могли предполагать в Лондоне. Он мог подчинить себе женщину одним прикосновением, что было куда серьезнее, чем все то, что делали другие мужчины.

— Темпл, — прошептала она в темноте, — Темпл, я…

Мара замолчала, потому что не знала, что хотела сказать. Вернее — она хотела сказать ему слишком много…

«Я сожалею».

«Мне бы хотелось все изменить».

«Мне бы хотелось быть для тебя безупречной женщиной. Той, что может стереть прошлое».

«Я люблю тебя».

Но герцог не дал ей возможности сказать что-либо.

— Пора надевать маску, — заявил он, снова откинувшись на сиденье с совершенно бесстрастным лицом, словно все произошедшее никак его не затронуло. — Мы уже приехали.

С перчатками он совершил ошибку и понял это в ту же секунду, как начал застегивать эти проклятые пуговицы. Впрочем, он, конечно же, представлял, как будет их на ней застегивать. И разумеется, представлял, как будет расстегивать на ней все остальное, оставив ее в одних этих длинных шелковых перчатках.

Но воображение бледнело по сравнению с реальностью, когда дело касалось Мары Лоув, и он не сумел удержаться от нежных прикосновений нот поцелуев. И забыл при этом обо всем на свете, кроме одолевавшего его желания… Ни разу в жизни он не испытывал такого возбуждения.

И вот сейчас, выбравшись из кареты и помогая выбраться Маре, Темпл ругал себя за эту свою ошибку. Ведь ему придется прикасаться к ней целый вечер, а каждое прикосновение к ней действовало на него как языки пламени. Как напоминание о том, к чему он до этого прикасался. И к чему не прикоснется больше никогда.

Он повел ее вверх по вычурно украшенной лестнице особняка Лейтонов. Слуга помог ей снять отороченный мехом плащ, открыв всем взглядам обнаженную бледную кожу плеч и груди. Проклятие, слишком обнаженную!

И зачем он заставил Эбер сделать такой низкий вырез?.. О чем он думал?.. Ведь теперь каждый мужчина будет на нее пялиться.

Но именно в этом и заключался его план, не так ли?

Да, верно, именно в этом. Вот только…

Когда она поправила свою золотую маску, подчеркивающую красоту ее странных глаз, и повернулась к нему со спокойной улыбкой, он понял, что план ему совершенно не нравится. Но было уже слишком поздно.

Темпл протянул дворецкому свое приглашение, и они почти тотчас же вошли в бальный зал, присоединившись к толпе гостей, специально вернувшихся в город, чтобы посетить прием у Лейтонов. Именно поэтому он и выбрал этот вечер для разоблачения. Для своего «возвращения».

Когда они с Марой пробирались сквозь толпу у двери, Темпл с трудом сдерживался — ужасно хотелось придушить всякого мужчину, бросавшего жадные взгляды на высокую грудь его спутницы. Он и сам искоса посмотрел на эту самую грудь, отметив безупречную розовую кожу и три маленькие родинки на страже прямо над вырезом зеленого шелкового лифа.

Во рту пересохло, и Темпл судорожно сглотнул, потом откашлялся. Мара посмотрела на него из-под маски вопрошающими глазами.

— Что дальше, ваша светлость? Вы привели меня сюда… И что вы намерены сделать со мной?

Что он хотел сделать? Отвезти ее к себе домой, уложить обнаженную на кровать и восполнить все недостающие события того вечера двенадцать лет назад. Но она ждала совсем не такого ответа.

Поэтому он взял ее за руку и повел в толпу.

— Я намерен потанцевать с вами.

Не прошло и секунды, как он понял, что эта идея еще хуже, чем идея с перчатками. Мара была такой теплой в его объятиях и так идеально опиралась на его здоровую руку, что он мгновенно забыл движения танца и споткнулся.

Темпл тут же поправился, но она заметила его оплошность, как раньше отмечала удивительную плавность его движений на ринге. Взглянув на него, Мара спросила:

— Когда вы в последний раз были на балу?

— Вы имеете в виду настоящий бальный зал во время настоящего аристократического приема?

Она едва заметно кивнула. Темпл аккуратно обошел другую танцующую пару, сумев не столкнуться с ними, и ответил:

— Больше десяти лет назад.

Мара вздохнула.

— Да-да, двенадцать…

Ему не понравилась такая точность, и он промолчал. И почему-то именно сейчас вдруг вспомнил про свою больную руку, висевшую на перевязи и потерявшую чувствительность. О, эта рука ужасно его раздражала. Ведь очень может быть, что этой рукой он больше никогда больше не почувствует кожу Мары. Ее волосы… А если она обнаружит такой его недостаток, то перестанет считать его мужчиной.

Впрочем, ему плевать. В конце концов, после сегодняшнего вечера он больше никогда ее не увидит. И именно этого он хотел.

Лжец.

— Расскажите мне про какой-нибудь бал, — попросила она. Лучше бы не просила.

Он не хотел, чтобы она им интересовалась. Не хотел… потому что чувствовал себя из-за этого не в своей тарелке.

— Вряд ли сейчас подходящее время для такого рассказа.

В ее прекрасных глазах блеснула насмешка. Она обвела взглядом другие танцующие вокруг пары и спросила:

— Вы куда-то опаздываете?

Она что, насмехалась над ним?! Но ведь она полностью зависит от него. Он прямо сейчас может приказать ей снять маску. Он держит в руках все козыри, а она — ни одного. И все-таки она умудрялась поддразнивать его. Даже сейчас, когда от крушения ее отделяли считанные минуты. Поразительная женщина!