Он долго молчал, кончиками пальцев поглаживал ее щеку — словно напоминая ей о поцелуе у портнихи. У Мары перехватило дыхание, когда его пальцы скользнули ей на шею и коснулись лихорадочно бившейся под кожей жилки.

И все это время она смотрела прямо ему в глаза, отказываясь отводить взгляд, не желая быть побежденной.

И тут он вдруг приблизил к ней лицо, и губы ее приоткрылись словно в ожидании поцелуя, которого она, оказывается, жаждала больше всего на свете.

Но он лишь легонько прикоснулся губами к ее губам, не более того. А ей отчаянно хотелось, чтобы это прикосновение сделалось настоящим поцелуем.

Ужасно разочарованная, она вздохнула и вдруг услышала какой-то низкий хриплый звук, вырвавшийся из горла Темпла. Мару охватил трепет. Он что, зарычал? Как скандально. И как чудесно!

Но Темпл так и не поцеловал ее по-настоящему. Вместо этого он проговорил:

— Я провел целую жизнь, наблюдая, как люди лгут, Мара. И джентльмены, и мерзавцы. И я стал великим знатоком правды.

Она снова сглотнула, ощущая его пальцы у себя на горле.

— Полагаю, вы-то никогда не лжете…

Он внимательно посмотрел на нее:

— Я лгу постоянно. Я самый худший из мерзавцев.

И сейчас, не получив столь желанного поцелуя, Мара охотно ему поверила. Да, он мерзавец! Даже хуже, чем мерзавец!

Но что будет, если она все-таки расскажет ему правду — вывалит ее к его ногам, всю, до последней капли?

А если и в самом деле?.. Если рассказать ему все, что она сделала? Если обнажить перед ним всю душу и позволить ему судить ее как за хорошие поступки, так и за грехи?

— Скажи мне правду. — Слова его прозвучали лаской. И соблазном. — Кого ты уже исцелила, Мара? — Темпл умолк, и казалось, он был готов ждать ответа целую вечность.

Ей же вдруг отчаянно захотелось рассказать ему правду. Однако…

«Ничто, сказанное тобой, не заставит меня простить», — эти его слова эхом прозвучали у нее в ушах, и она поняла: нельзя отдаваться на его милость. Да, он жаждал возмездия, и лучше ей об этом не забывать.

К тому же правда — странная вещь, совершенно нереальная, и поэтому лишь немногие прибегают к ней. Более того, даже в правде часто содержится изрядная доля лжи.

— Все дело в том, что я очень ловко управляюсь с иголкой, вот и все, — ответила Мара.

— Я готов заплатить за правду. — Слова его прозвучали нежно, как ласка, но они вдруг показались ей ужасно обидными.

Мара покачала головой:

— Правда не продается, ваша светлость.

Но Темпл еще не закончил — она видела это в его взгляде. И тогда Мара сделала то единственное, что могло его отвлечь. Приподнялась на цыпочки и поцеловала его.

Если бы ему пришлось поставить все, чем он владел, на то, что произойдет в этой комнате сегодня вечером, он бы держал пари, что сам ее поцелует.

Ему хотелось поцеловать Мару с того момента, когда он обнял ее в том переулке.

Да нет, еще раньше!

С той минуты, как она выбила его из колеи, намекнув, что тогда, ночью, двенадцать лет назад, между ними могло произойти нечто большее…

Нет, еще раньше!

Ведь после серьезного боя, который не заканчивается, пока кто-то из противников не нанесет решающий удар, всегда возникает некое состояние «на грани». Эта теория справедлива и в том случае, когда твой противник — женщина, а нанесенный удар — наслаждение.

Поэтому Темпл игнорировал вожделение, уверенный, что оно — всего лишь напряжение после драки, которое было необходимо ослабить. Он переживал состояние «на грани» достаточно часто, чтобы знать: оно скоро пройдет.

Да только сейчас почему-то не проходило. Напротив, оно ревело и бушевало в нем — даже тогда, когда Мара задела в переулке его рану и боль насквозь его пронзила. Оно, это состояние, почти полностью поглотило его, когда они ехали к его дому, — настолько поглотило, что он не сумел удержаться и пригласил ее войти.

Этим приглашением он словно нарочно посыпал себе соль на рану, потому что понимал: если она согласится, он будет желать ее еще сильнее. А ее стройные ноги, ее лицо, ее чудесные волосы… Ох, у него прямо-таки руки чесались — ужасно хотелось освободить их от заколок, чтобы хлынуло море золотистых волос…

Но все это — ничто по сравнению с тем, как его восхищали ее сила воли, ее язвительные ответы и остроумные реплики. Да, эта женщина оказалась достойным противником.

И вожделение только усилилось, когда она начала зашивать его рану, храня при этом свои секреты. А когда он все-таки прикоснулся к ней, оно стало непреодолимым, неопровержимым, опасным…

Поэтому — да, он бы побился об заклад, что поцелует ее. Но не поставил бы и пенни на то, что это она его поцелует. И проиграл бы, потому что Мара Лоув полна тайн. И она, похоже, готова на все — лишь бы уберечь их от него. Ради этого она готова даже поцеловать герцога-убийцу!

О Господи, она ведь и в самом деле его поцеловала! Да-да, прильнула губами к его губам. У него в тот миг перехватило дыхание от ее губительной ласки, и он заставил себя замереть, не притрагивался к ней. Он был уверен, что если прикоснется к ней своими огромными руками, то просто спугнет ее и она снова сбежит. Но когда ее губы приоткрылись, а кончик языка скользнул по его нижней губе… Проклятие, мужчина может держаться только до определенного предела!

И он не выдержал — заключил ее в объятия и глухо застонал. Да, он уже не мог удержаться, не мог разжать объятия. Чуть приподняв Мару, он принялся ее целовать — словно она была создана для его поцелуев. Словно он всю жизнь мечтал целовать ее. Словно объявлял ее своей.

И будь он проклят, если она не делала то же самое. Она обвила руками его шею и запустила пальцы ему в волосы. А потом он вдруг услышат ее вздох — вздох наслаждения. Да-да, она трепетала в его объятиях, а его пальцы уже вытаскивали шпильки из ее волос. Он провел руками по ее шелковистым прядкам и тут же почувствовал, что ему необходимо посмотреть на нее. Он слегка отстранился, но Мара тотчас потянулась к нему, не желая с ним разлучаться.

— Нет, Темпл… — шепнула она.

— Подожди, — прошептал он в ответ, — дай мне посмотреть на тебя.

Она была самым прекрасным созданием на свете, и он пожирал ее взглядом — волосы ее рассыпались по плечам, а странные дивные глаза были исполнены желания. Губы же чуть припухли от его поцелуев…

Темпл снова прильнул к ее губам, не в силах сдержаться. Он целовал ее долго и страстно, и он был абсолютно уверен в том, что никогда еще не испытывал ничего подобного. Кроме…

Он резко отстранился. Мара вздрогнула и открыла глаза.

— Тебе не следовало останавливаться, — сказала она с улыбкой.

Темпл пожал плечами и тяжко вздохнул.

— У портнихи, — начал он, с ужасом глядя, как гаснет чувственность в глазах Мары. — Что ты тогда сказала?..

«Вы не в первый раз видите меня в одном белье», — тотчас же вспомнились Маре ее слова.

— Мы уже занимались… этим? — спросил Темпл.

Ее взгляд метнулся к его руке, к татуировке.

— Да.

Нет, этого не может быть! Он бы запомнил!.. Хотя, с другой стороны…

Темпл снова ее поцеловал, на этот раз — как бы проверяя свои ощущения. Он должен вспомнить! Наверняка он должен помнить ее вкус и ее ласки. Да-да, он должен ее вспомнить.

Оторвавшись от ее губ, Темпл скользнул ниже, к ямочке у ключицы. И провел по ней языком, пробуя на вкус и наслаждаясь вздохом, сорвавшимся с ее губ. Затем потянул завязки на лифе, ослабил их и скользнул рукой под ткань, чтобы погладить напрягшийся бугорок на груди.

Боже милостивый, он должен ее вспомнить!

Он посмотрел ей в глаза, помутневшие от вожделения, и снова спросил:

— Так мы занимались этим раньше?

Она замялась, и эта заминка вызвала у него прилив досады. Он не позволит ей увиливать! Не позволит солгать!

Внезапно это сделалось для него важнее всего на свете. Он потянул вниз ткань, глядя, как под платьем и светлой сорочкой обнажается еще более светлая кожа. Безупречная кожа, золотисто-медовая в отсветах пламени камина.