Он приподнял ее подбородок, открыв дивную стройную шею, и поцеловал долгим томительным поцелуем в то укромное местечко, где под подбородком бился пульс.

— Вы уверены, что вам это не понравилось?

Его горячее дыхание ее возбуждало, и Мара, покачиваясь на ремне, в который вцепилась изо всех сил, пыталась казаться невозмутимой.

— Нет… совершенно… — ответила она, прерывисто дыша.

Тогда Темпл поцеловал ее грудь — раз, другой, третий…

Потом запустил палец в вырез платья и добрался до отвердевшего бугорка, томившегося по ласке. До бугорка, по которому томился и сам.

— А сейчас? — спросил он хрипловатым голосом.

Ее рука скользнула ему на плечо, и он явственно ощутил ее жаркое желание.

— Даже сейчас, — ответила она.

Это насмешка? Нет, скорее вызов, перед которым он не мог устоять. И Темпл прильнул губами к ее груди, наслаждаясь ее негромким вскриком. Когда же в полутемной комнате раздался стон, он, не удержавшись, привлек Мару к себе еще ближе, чуть приподнял — и обвил свои бедра ее стройными ногами.

И тут она наконец-то отпустила ремень. И запустила пальцы в его волосы, притягивая его к себе еще ближе, побуждая продолжать ласки, умоляя о большем, поощряя отдать все, что он мог отдать.

Его восставшая плоть мучительно ныла и болела, но то была приятная боль, и Темпл наслаждался этой болью. Прижимая Мару к стене, он задирал ее юбки все выше и выше, и вскоре его пальцы заскользили по чулкам, а затем — по восхитительно гладкой коже, вверх по бедру… вверх до тех пор, пока он не ощутил исходивший от нее жар. Порочный, многообещающий жар под стражей мягких завитков.

Тут он прервал поцелуй и нашел ее взгляд.

— Да!.. — выдохнула она.

В жизни своей он не слышал столь дивного слова. И никогда не получал ничего столь желанного.

— Скажи еще раз, — прохрипел Темпл.

— Да.

Слово это, казалось, пронзило его насквозь. О, он отдал бы все на свете за ночь с этой женщиной.

«Может быть, я уже провел с ней ночь?»

Эта мысль заставила его оторваться от нее, отодвинуться. Заставила снова возненавидеть ее, хотя…

Но ведь он не испытывал сейчас ничего, даже отдаленно походившего на ненависть. Да-да, ничего подобного!

— Скажи мне… — Он судорожно сглотнул. — Скажи, мы этим уже занимались? Мы были… любовниками?

На какой-то миг ему показалось, что она ответит. Показалось, что он увидел это в ее глазах. Увидел сочувствие. Нет, хуже — жалость. О, черт, ему не нужна ее жалость! Она украла у него ту ночь и отказывается возвращать ее.

И тут все чувства исчезли из ее глаз, и Темпл сразу понял, что она сейчас скажет. Поэтому, опережая ее, произнес:

— Мара, скажи…

— Вы знаете стоимость этих сведений, ваша светлость.

Темпл прекрасно понимал, что в другом месте, в другое время он счел бы эту женщину идеальной во всех отношениях, но сейчас…

Ведь он же знал, что именно она превратила его в убийцу на целых двенадцать лет. К тому же упорно отказывалась отвечать на его вопросы. Вернее — на самый главный вопрос… Проклятие, он в жизни своей не был так взбешен!

— Должен отдать вам должное, миссис Макинтайр. Если приют закроется, вы сделаете потрясающую карьеру шлюхи, — проговорил он с невозмутимым видом.

На долю секунды она замерла. Затем рука ее взлетела в воздух и с превосходной точностью залепила ему пощечину.

Темпл не стал уклоняться, уворачиваться и пригибаться. Он принял пощечину как должное, чувствуя себя последней скотиной. Потому что он никогда еще не говорил женщине ничего более оскорбительного. Слова извинения уже были готовы сорваться с его губ, как вдруг зазвонил колокольчик над дверью, ведущей на ринг.

Мара опустила руку. Единственным признаком разыгравшейся сцены был ее дрожавший голос, когда она спросила:

— Что это?

Темпл отвернулся, не прикасаясь к щеке, где наверняка расцвело багровое пятно.

— Мой противник готов, — буркнул он. — Продолжим после матча.

Она шумно выдохнула. И вдруг заявила:

— Надеюсь, он победит.

Темпл вернулся к столу, взял куски воска и размял их в длинные полоски.

— Уверен, что вы напрасно на это надеетесь.

Он сунул в рот одну восковую полоску, за ней — вторую. И не стал скрывать, как разминает их вдоль верхних и нижних зубов. Пусть смотрит!

Мара долго за ним наблюдала, затем нанесла свой прощальный удар:

— Удачи, ваша светлость.

Неприкрытая враждебность. Настоящая скотина! Назвал ее шлюхой! Назвал с той злокозненной заносчивостью, что присуща лишь богатым, ничем не обремененным людям. Герцогам. Наверняка решил: раз она соглашается снабдить его нужной ему информацией только за деньги, значит, она проститутка!

Будь она мужчиной, это слово вообще не пришло бы ему в голову. Будь она мужчиной, он бы такого ни за что не сказал.

«Если вы, ваша светлость, намерены обращаться со мной как со шлюхой, то и платите соответственно», — внезапно вспомнились ей ее собственные слова.

Ну ладно! Пусть она первая использовала это слово. Но это же — совсем другое! А он… Он своими прикосновениями вывернул ее наизнанку. Искушал! Сделал все, чтобы ей понравиться!

А потом назвал шлюхой.

Он заслуживает, чтобы ему наконец дали настоящий отпор. Великий, непобедимый Темпл должен быть побит. Ею!

Кипя от гнева, Мара в маске шла вслед за охранником по длинному, извилистому коридору. Она слишком злилась, чтобы думать о том, куда они идут, или о том, что произойдет дальше, — слишком погрузилась в мысленное потрошение Темпла. Очнулась же только тогда, когда охранник жестом предложил ей пройти в какое-то помещение и закрыл за ней дверь, оставив одну в толпе людей.

В толпе женщин!

Ее охватило удивление. Женщинам ведь не место в мужском клубе! В казино!

Мара окинула взглядом комнату и весело щебечущих дам. Некоторых узнала. Маркиза… Две графини… Итальянская герцогиня, известная своими скандалами…

Мара рассматривала остальных женщин с изумлением, смешанным с любопытством, — все были в ошеломительных шелках и атласе, а некоторые — в масках. Причем беседовали весьма непринужденно, будто собрались на чаепитие.

И это были не просто женщины, а аристократки.

Только через некоторое время, когда немного пришла в себя, Мара обнаружила то, что должна была увидеть с самого начала, едва ее втолкнули сюда.

Одна стена этого длинного, узкого, почти темного помещения полностью представляла собой окно. Огромное затемненное окно, выходившее на зал, полный мужчин, — все они, в вечерних костюмах, стояли «подковой». Стояли неподвижно — и одновременно находились в постоянном движении; они смеялись, громко разговаривали, перекрикивались… и словно вибрировали, точно листья на дубе в жаркий летний полдень.

Мужская толпа окружала большое пустое пространство, огороженное канатами и посыпанное опилками. Женщинам же открывался на него превосходный вид.

«Ринг!» — мысленно воскликнула Мара.

Она подошла ближе к стеклу и, не в силах удержаться, протянула руку, чтобы дотронуться до него. К счастью, ей вовремя пришло в голову, что мужчины, возможно, заметят ее, если она подойдет совсем близко к стеклу. Мара отдернула руку. Но она никак не могла понять, почему мужчины совершенно не интересовались окном этой полутемной комнаты, заполненной дамами.

Неужели присутствие здесь женщин их не возмущало? Неужели им не хотелось прогнать их отсюда? Что же за место такое, этот клуб?..

— Они вас не увидят, — произнесла рядом с ней какая-то леди. Ее серьезные голубые глаза за толстыми стеклами очков сразу привлекли внимание Мары. — Это не окно. Это зеркало.

— Зеркало?.. — Это окно ничем не походило на зеркало. Должно быть, женщина заметила растерянность Мары, потому что продолжила: — Мы их видеть можем, а они видят только себя.

И в тот же миг перед рингом прошелся какой-то джентльмен — так близко от окна, что мог бы его потрогать. Он остановился и повернулся лицом к Маре. Она подалась вперед. Он сделал то же самое. При этом он задрал подбородок и вспушил галстук. Мара помахала рукой прямо перед его длинным бледным лицом. Он оскалился. Мара опустила руку. А джентльмен пальцем в перчатке поскреб кривоватые, желтые от чая и табака зубы, скорчил гримасу, затем повернулся и отошел.