— Пал Палыч женится, — сказала Антонина и с вызовом поглядела на незнакомца, — вы разве не знали?

— Не знал. На ком же он женится? Уж не вы ли невеста?

Антонина не успела ответить — вошел Пал Палыч. Увидев незнакомца, он неприятно улыбнулся и, пожимая его руку, сказал:

— Вовремя. Я женюсь.

И обратился к Антонине:

— Познакомьтесь — Борис Сергеевич Капилицын, старый мой клиент, почетный гость! Садитесь, Борис Сергеевич.

Капилицын сел.

— Останется, — шепнул Пал Палыч Антонине, — теперь не уйдет.

Гость действительно расположился, как у себя дома.

Видя, что хозяева заняты и не обращают на него внимания, он улегся на диван, вынул газету и, лениво зевнув, принялся за чтение. Но, проходя возле дивана, Антонина каждый раз встречалась глазами с Капилицыным. Он глядел на нее без улыбки — внимательно и спокойно. Потом сказал:

— Удивительная красота! Вот везет старому черту!

Антонина покраснела, ей показалось, что сейчас Пал Палыч обозлится и закричит на Капилицына, но Пал Палыч молчал. Она обернулась к нему. Он улыбался — спокойно, с достоинством. Глаз его не было видно.

К десяти часам она пошла в свою комнату переодеваться. Федя уже спал. Она наклонилась над его постелькой, привычно попробовала губами лобик, нет ли жару, и поцеловала мальчика в щеку. Села перед зеркалом и напудрилась большой, подаренной Пал Палычем пуховкой. Потом запела любимый романс из середины:

Одевшись, она легла и лежала долго, ни о чем не думая, вздыхала, покусывала губы.

Когда она вышла, комната Пал Палыча уже была полна народу. Недоставало только Жени и Сидорова. Их подождали с полчаса. Антонина была оживлена, глаза ее блестели, она смеялась, острила и часто украдкой пожимала руку Пал Палычу. Жени все не было. Несколько раз ей казалось, что стучат, она бросалась по коридору в кухню и распахивала дверь на темную сырую лестницу. Никого не было.

— Нет, я ошиблась, — говорила она, входя в комнату, — просто ветер.

Ей казалось, что на нее уже смотрят с сожалением. «Ну что же, — думала она, покусывая губы, — пренебрегли? Для чего же тогда все это? Зачем?»

В темном коридоре она постояла у вешалки, потом топнула ногой и, вернувшись в комнату, велела садиться за стол. Пал Палыч вопросительно на нее посмотрел.

— Больше не будем ждать, — сказала она не то Пал Палычу, не то гостям, — уже двенадцатый час. Садитесь, пожалуйста!

Первым сел Капилицын. Стулья задвигались.

Как только все сели, поднялся Егудкин, празднично одетый, и попросил слова.

— Просим! — крикнул Пал Палыч.

— В трактате Берахот, — молвил Егудкин, — сказано: «Новобрачные, как люди, занятые исполнением заповедей, свободны от шема, от тефиллы и от тефиллин». Так пусть же новобрачные сегодня не будут ухаживать за гостями. Пусть себе едят, и пьют, и веселятся, ни о чем не заботясь. Каждый из нас сам будет ухаживать за собой… Правильно? И пусть их жизнь будет так же легка и приятна, как сегодняшний вечер…

Он взглянул в рюмку, поморщился и выпил.

Сразу же стало шумно и весело, замелькали над столом тарелки с закусками, сверкнуло вино, застучали ножи.

Леонтий Матвеевич из скромности чокнулся рюмкой, но выпил из стакана. Закусив селедкой, он немедленно принялся ухаживать за Марьей Филипповной, что-то ей поминутно передавал, солил, перчил, резал, наливал…

— Форшмак знаменитый, — говорил он через стол Антонине, — очень хороший форшмак, прекрасный.

Антонина кивала головой и предлагала грибов, или пирога, или килек.

— Кушайте! — кричала она порою. — Пал Палыч, ну что же это такое, право? Никто ничего не ест! Мотя, вы хрену возьмите, заливное надо непременно с хреном есть… Товарищ Щупак! Что вы смотрите? Почему у вас тарелка пустая?

Пал Палыч был совершенно счастлив. В черном своем костюме, спокойный, улыбающийся, любезный и весь словно бы открытый (обычная сдержанность покинула его в этот вечер), он то старательно и подолгу упрашивал всех есть, то откупоривал пиво, то ладонью пробовал, не слишком ли тепла водка, то резал еще пироги, то менял тарелки…

Пьяненький Мотя Геликов беспрерывно ухаживал за Капой, но порою смотрел на Антонину жалкими глазами.

— Ну чего вы, — смеялась Капа, — чего? Все равно, не полюбит… Вы лучше на меня так посмотрите…

— И никак я не смотрю, — обижался Геликов, — просто-напросто отвлеченно любуюсь.

После первых минут искусственного оживления Антонине сделалось нестерпимо скучно, почти тоскливо. Сидя рядом с Пал Палычем, она неприязненно глядела на раскрасневшиеся лица гостей, на мелькающие в воздухе рюмки и графины, слушала шутки, басок Леонтия Матвеевича, смех Капы и чувствовала, что злится. «Зачем я их всех назвала, — раздраженно думала она, — нужны они мне!»

Когда все немного опьянели, встал Капилицын. Он был трезв, чуть улыбался и держал в высоко поднятой руке хрустальный бокал с вином. Перед тем как начать говорить, он пригладил розовой ладонью и без того лоснящиеся волосы, потушил окурок и лениво оглядел всех сидящих за столом.

— Товарищи, — сказал он негромко, — товарищи, Пал Палыча Швырятых я знаю давно. Пал Палыч был известен мне как отличный, честнейший и… — Капилицын разыскал глазами Пал Палыча и приветливо улыбнулся ему, — и… как скромнейший человек… Мы очень, очень давно знакомы друг с другом, и я нынче искренне радуюсь, что Пал Палыч наконец обзавелся семьей, что у него есть ребенок, потому что ведь ребенок много значит в семейной жизни… рад и за жену Пал Палыча. Мой друг Швырятых — человек редких душевных качеств, а главное, — Капилицын говорил все медленнее и медленнее и все душевнее улыбался, — а главное, человек надежнейший, человек, за которым можно чувствовать себя как за каменной стеной. Разумеется, мы, живущие в эпоху великих свершений, упований и грандиознейшего в истории земного шара эксперимента, разумеется, мы должны мыслить масштабно, но есть ведь и счастье домашнего очага, то счастье, о котором так прекрасно писал наш милый Чарльз Диккенс. «Сверчок на печи», добрые друзья, неизменность тихого счастья. Чем и кто это нам заменит. Так вот, позвольте мне искренне поздравить молодую жену, обретшую в эпоху великих потрясений свое истинное счастье, своего избранника и свой очаг…

Осторожно, чтобы не расплескать, он поднес бокал к губам, выпил до дна, обвел смеющимся взглядом всех сидящих за столом и швырнул бокал об пол.

Все молчали.

— Кому еще мадеры? — спросил Пал Палыч.

— Мне! — громко и зло сказал Закс. — Вот сюда! Я тоже хочу сказать тост…

В голосе Закса был вызов, но Капилицын не слышал. Он вообще был не из тех людей, которые слушают других. А сейчас, наклонившись, не спеша, он деловито обгладывал белыми мелкими зубами куриную ногу, мастерски запеченную в курнике.

Закс встал.

— Я, возможно, и не совсем понял речь вот этого товарища, — он вежливо кивнул в сторону Капилицьша, — да, собственно, я и не собираюсь ему возражать. Я тоже желаю счастья Пал Палычу и его жене. В этом я совершенно согласен с предыдущим оратором. Но вот по поводу счастья у домашнего очага в эпоху великих свершений, как выразился здесь товарищ, кушающий курицу, — тут позвольте мне усомниться.

— И мне! — крикнул Щупак. — Правильно, старик!

— Призыв к неизменности тихого счастья, — напряженно и по-прежнему зло говорил Закс, — есть, по существу своему, призыв к мещанскому образу жизни, к мещанскому, скучному и пошлому счастью. И именно потому, что мы живем в эпоху великих свершений, никто из нас не имеет права ориентироваться на вашего, товарищ, «сверчка». Не работая, жить неинтересно, и не было еще в истории, я утверждаю это, супругов, проживших счастливо без всякого дела… Разве что Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна.

— А что? — миролюбиво возразил Капилицын. — Неплохо старики прожили свою жизнь…