Но отзывчивое и к печали, и к радости народное творчество иначе говорит об этих наборах. В одной песне мать, убитая горем, провожает своего малютку-сына, передает ему на прощание молитвенник и филактерии и, ставя ему на вид горькие испытания, ожидающие его на чужбине, обращается к нему с единственной просьбой: «Сын мой! Во что бы то ни стало — останься евреем!». В другой песне малолетний новобранец, сопоставляя свое прошлое с предстоящим ему в будущем, рисует свое детское горе в следующих характерных словах:

Но в то время, как беззащитные члены еврейского общества страдали от произвола сильных и распевали свои печальные мотивы, государство считало рекрутскую повинность величайшим благом для евреев. «Рекрутский набор, — читаем мы в том же официозном органе^[364], — есть благодеяние для еврейского народа. Сколько праздных и бедных жидов, поступивших на службу, теперь сыты, одеты и укрыты от холода и сырости!» — «Его Величество, — пишет гр. Адлерберг^[365] в 1853 г. одному из еврейских деятелей, — приказал передать Вам, что, увеличивая рекрутские наборы с евреев, он исключительно руководствуется желанием уменьшить количество праздношатающихся, обременяющих Ваши общества»^[366]. Но действительно ли еврейские солдаты вербовались среди праздношатающихся и других вредных элементов общества? Если бы это было так, то мы не видели бы среди новобранцев малолетних детей, составлявших главный контингент еврейской армии. Вредные элементы общества составляли лишь незначительную часть поставляемого евреями войска. В общем, можно смело утверждать, что если сдаваемые в солдаты и стояли ниже среднего уровня еврейского населения, то не в нравственном отношении, а только по своему социальному положению и по духовному развитию. Словом, это были люди, принадлежавшие не к подонкам еврейского общества, а просто к низшему, беднейшему классу — к «черни». Из этих-то людей, переселяемых после каждого набора далеко за черту оседлости, и составилось первое постоянное еврейское население Восточной России. Из этой же черни состояла, начиная с конца двадцатых годов текущего столетия, постоянная еврейская колония в Москве.

Как мы уже говорили выше, эти еврейские пионеры принадлежали к различным возрастам. Рядом с людьми, уже вполне сложившимися и способными противостоять всяким случайностям, были и дети, не приготовленные ни физически, ни духовно к жизненной борьбе. Конечно, эти малолетние до своего физического совершеннолетия приносили довольно мало пользы русской армии. Но в то время государство смотрело на этих несчастных не столько как на будущих защитников отечества, сколько на людей, которые легко поддадутся влиянию, которые при первом физическом или психическом давлении откажутся и от своего народа, и от своей веры. Если взрослые евреи прямо поступали на службу, носили общее тягло со своими сослуживцами из христиан, а при случае находили в себе достаточно силы, чтобы устоять против миссионерских тенденций того времени, — то малолетние должны были еще предварительно пройти целую школу, в которой оружейные приемы смешивались с догматами веры. Для того чтобы с наибольшим успехом воздействовать на убеждения юных питомцев, старались не допускать никакого общения между ними и их взрослыми единоверцами-солдатами^[367]. Влияния «вольных» евреев, конечно, бояться было нечего: эти редкие посетители русских городов не имели ни времени, ни возможности заботиться о своих молодых братьях. Даже в Москве, где для временных пришельцев существовало особое гетто, «вольные» стали обращать внимание на материальные и духовные нужды юных питомцев казарм лишь накануне воцарения императора Александра II.

Тщательно охраняемые от всякого влияния со стороны евреев, молодые рекруты подвергались разного рода испытаниям, прямо или косвенно приводившим к принятию крещения. «Лучше я надену солдатскую шинель, — говорил один бригадный командир, — чем будет у меня хоть один еврей»^[368].

Другой ревнитель из военных величал себя «истребителем жидов» и говорил, что «уничтожит их праздники и закон»^[369].

«Целые дни посылали нас на самые тягостные работы, — рассказывает на скамье подсудимых насильно крещенный солдат, опять перешедший в иудейство, — а по ночам миссионеры читали духовные книги и не давали нам спать, пока мы не соглашались принять православие, так что многие на ходу засыпали»^[370]. Те из малолетних, которые не выдерживали и оставляли веру своих отцов, стыдились своих более бойких товарищей и уже сами принуждали последних последовать своему примеру. «Доходило до того, — рассказывает очевидец, — что один бил другого, вынуждая креститься, потому что, если б кто-нибудь вышел из батальона некрещеным, то стал бы колоть глаза другим… мы друг друга не допускали оставаться в иудействе»^[371]. Много скорбных страниц можно было бы написать из жизни молодых новобранцев и кантонистов… Но мы не будем распространяться об этом предмете; скажем только, что устоять против тяжелых испытаний могли лишь более сильные духом, и в результате государство получало ежегодно лишнюю тысячу крестившихся евреев. В 1880 г., когда религиозные и национальные устои благодаря свободным веяниям сделались у евреев более шаткими, количество крещений едва достигает 443 человек^[372]. Во времена же Николая I, когда евреев менее всего можно было упрекать в религиозном индифферентизме, когда, наконец, и численность этого народа была меньше, число принимавших христианство было в несколько раз больше. Вот некоторые цифры:

в 1841 г. приняли христианство 773 еврея

в 1843 г. — 1874 еврея

в 1847 г. — 1090 евреев

в 1849 г. — 1882 еврея^[373].

Таким образом, подготовительная школа, которую должны были проходить малолетние рекруты, сокращала количество евреев, а с ними и контингент лиц, которые должны были в будущем составить оседлое еврейское население внутренних губерний.

После школы начиналась уже действительная служба, на которой еврей чувствовал себя сравнительно свободным и счастливым.

Но, переходя к описанию действительной службы, нелишне сначала отметить, каков был запас житейского опыта, которым подготовительная школа снабжала своих питомцев.

Казалось, военная служба имела тогда целью готовить не только хороших солдат, но и людей, которые и вне службы сумеют добывать себе честно хлеб. По крайней мере, судя по программе, подготовительная стадия службы должна была сверх чисто солдатской дрессировки знакомить своих воспитанников также и с ремеслами и некоторыми другими практическими знаниями. На деле, однако, средний уровень ремесленной подготовки был очень невысок. Дело в том, что ремесленное обучение происходило двояким путем: или в казармах, или же путем отдачи в обучение на стороне.

Солдатские швальни и мастерские не могли давать хороших представителей ремесленного производства: работа делалась однообразно, по казенному шаблону, и, что главнее всего, не было стимула совершенствоваться, так как в казармах все работали на своего же брата-солдата, который не взыщет, который не потребует ни красоты, ни изящества.