События 1-го марта, воцарение Александра III и руководящее влияние на внутреннюю политику Победоносцева^[51] и его сподвижников, как известно, значительно ухудшили отношение правительства к евреям в России, а это не могло не отозваться и в Москве. Наступил знаменитый 1881 год, на юге России прокатилась волна еврейских погромов. В один миг разбиты были все иллюзии, сокрушены были все мечты и надежды евреев на «усыновление» и гражданственность. Всем стало ясно, какую цену имеют «благодеяния», которыми осыпают нас августейшие монархи. Русские евреи буквально были ошеломлены этими событиями, особенно убита была и разочарована та часть еврейской интеллигенции, которая так верила в силу гуманности и прогресса, искренне верила в близкое свое превращение в русских людей Моисеева вероисповедания и для этого готова была отречься от своего национального «я». Погромы продолжались. Евреи растерялись. Александр III представившейся ему еврейской депутации сказал, что погромы — дело рук крамольников. Это был, очевидно, намек на знаменитую эсеровскую прокламацию… Но бывший тогда министром внутренних дел Игнатьев ^[52] явившейся к нему еврейской депутации сказал: «Западная граница для вас открыта». Всеми овладело отчаяние. По всей стране евреи стали устраивать посты и специальные богослужения. Это общее настроение русского еврейства отразилось и на Москве. 25-го января 1882 г. в молитвенном доме «совершено молебствие об охранении богом русских евреев от дальнейших бедствий». Для характеристики тогдашних настроений интересно слово, произнесенное по этому случаю раввином Минором: «Нет уголка, где бы евреи не устраивали постов и не молились бы о предотвращении дальнейших и нового рода бедствий от их головы… Евреи такие же граждане Русской земли, как любой русский человек самой чистой, самой славянофильской крови… Урезывание прав евреев, их угнетение ни на волос не улучшит политического положения России. Какая польза от угнетения евреев? Неужели от этого уменьшится в России социализм?.. Смут смутами не излечишь, а преследование евреев есть также своего рода смута». Затем следует обращение уже не к августейшим монархам и их милости, а к народу и общественному мнению: «Пора русскому человеку понять и разуметь, что, требуя от евреев исполнения всех повинностей, следует давать им и все права». И далее, говоря о том, что «ураганом вырвалась злоба, из мрачной бездны вырвался фанатизм и разгром за разгромом обрушился над главою нашего народа», Минор прибавляет, что «венцом всех этих бедствий остается горькое сознание, что все эти погромы служили и служат только как бы предисловием к еще более грозной будущности, на челе которой зияет змеиное слово: „Запад для вас открыт“». И нет границ его возмущению. Как, «землю, на которой мы живем сотни лет, которую мы удобряли своими костями, орошали своею кровью и слезами, эту землю мы не имеем права назвать своим отечеством, своей родиной»? Он призывал из могил всех погибших за родину на полях сражений, проливших кровь за Россию, за ее интересы, быть вечным укором тем, которые говорят нам: «Вы не русские, запад для вас открыт». Он призывает в свидетели самое землю, но земля безмолвствует — и он вспоминает проклятие Моисея: «Ты сойдешь с ума от зрелища, которое представится глазам твоим». «Да, — восклицает он, — есть от чего „с ума сойти“». Эта речь рельефно показывает, какое потрясающее влияние оказали события этого года на русское еврейство, в какое безнадежное отчаяние ввергла его политика нового правительства, лаконически, но четко выразившаяся в окрике Игнатьева: «Западная граница для вас открыта». Надо отдать справедливость покойному Минору, который не убоялся бросить с синагогальной трибуны всемогущему министру такое обвинение и охарактеризовать его ответ как «змеиное слово». Навряд ли во всей проповеднической литературе всех времен и всех церквей найдется что-либо подобное, навряд ли где-либо какой-либо служитель церкви, подчиненный светской власти, а «казенный» раввин был чиновником губернского правления, осмелился когда-нибудь выступить с такой резкой обвинительной речью против всесильного представителя правительства.

Новый поворот в отношении к евреям вообще стал проявляться и в Москве. Весною 1882 г. произошла смена обер-полицмейстеров, и в Москву назначен был новый градоправитель, некий Янковский. Как водится, он прежде всего взялся за евреев, и началось выселение их целыми массами. Известие об этом, конечно, проникло в существовавшую уже тогда русско-еврейскую печать («Восход»), которая, понятно, освещала эти действия московской полиции не в особенно приличных для московских «патриотов» тонах. За московскую полицию заступился «Русский курьер», издававшийся тогда гласным Московской Думы и фабрикантом минеральных вод Ланиным^[53]. И впервые в большой московской газете (в петербургской печати после знаменитого клича «Нового времени» — «Жид идет» — антисемитские выпады против евреев не были уже редкостью) появилась резкая юдофобская статья со всеми обычными в таких случаях обвинениями евреев в эксплуатации, обходе законов и проч. Это была, можно сказать, первая ласточка вскоре наступившего расцвета московской юдофобской прессы.

Такое настроение [против] евреев, и московских в частности, вызвало сильную реакцию. Одни решили, что при таком положении, при таком настроении правительства жизнь в России более невозможна, что необходимо расстаться раз и навсегда с родиной-мачехой, что для евреев осталось одно только средство спасения — эмиграция. Возникло так называемое палестинофильское движение, глашатаем которого стал тогдашний «Рассвет» с его редактором Розенфельдом^[54] во главе. Но это движение встречало и сильную оппозицию противников иммиграции, утверждавших, что Россия была и останется навсегда отечеством русских евреев и нечего думать об оставлении ее. В Москве противником эмиграции был раввин Минор. Свое вышеприведенное слово, несмотря на все отчаяние, которым оно дышит, несмотря на все ужасы, которые он привел для характеристики данного момента, он закончил так: «Нашим же единоверцам мы можем напомнить в утешение, что Россия не Испания и что на ее престоле сидят не Фердинанды Католики и Изабеллы Кастильские, а Александры и Марии, и поэтому пусть не думают о каких-то эмиграциях, способных только навлечь беду на весь наш народ, пусть не забывают, что Россия была и останется нашей родиной назло всем нашим противникам». Скоро-скоро пришлось, однако, маститому раввину убедиться на своей собственной спине, что Александры и Марии немногим лучше Фердинандов и Изабелл, что Александр, как и Фердинанд, не остановится перед изгнанием евреев из Москвы, как Фердинанд не остановился перед изгнанием их из Испании^[55].

Палестинофильское движение нашло в Москве страстных энтузиастов. В этот момент возник в Москве знаменитый кружок [ «Бней Цион»], в состав которого [вошли] членами Усышкин, Мазэ, Марек и другие — будущие активнейшие деятели сионистского движения^[56]. Это было первое проявление реакции евреев на правительственную юдофобию.

Но общая правительственная политика по отношению к евреям все-таки еще не сильно ощущалась в Москве. Пока во главе московской администрации стоял Долгоруков, евреи продолжали все-таки жить и работать более или менее спокойно. Соглашение с полицией, с одной стороны, и Ремесленной управой — с другой, установило более или менее терпимый [alliance^[57]]: и полиция, и Управа, от которых в конце концов зависела участь евреев, держались принципа [un accord tacite^[58]] — и обе стороны были довольны. Евреи-купцы торговали, покупали, продавали, отбывая свой пятилетний первогильдейский стаж где-нибудь в провинции, становились потом московскими купцами 1-й гильдии, т. е. полноправными с точки зрения права жительства гражданами; ремесленники открывали мастерские как хозяева или работали как подмастерья и ремесленные ученики; лица с высшим образованием (врачи, инженеры, адвокаты и др.) беспрепятственно, хотя ни на государственную, ни на городскую службу не принимались, занимались, однако, своей профессией.