Но доброжелательное отношение к Мазэ, состоявшему в президиуме Комитета, спасло положение, и буря пронеслась благополучно. О-во стало функционировать. В своей работе оно тормозилось, с одной стороны, сугубо осторожными, с другой стороны, недостаточностью материальных средств и литературных сил, с третьей стороны, отчасти оппозицией со стороны сионистов, которые посмеивались над его работой, считая это праздным, неполезным делом, так как солома обуха не перебьет. Тем не менее скромное Общество это в течение многих лет своей деятельности проделало большую работу, работу, правда, не видную по результатам, но кто вообще в состоянии учесть результаты печатного слова; с другой стороны, кто может игнорировать значение капли, долбящей камень? Оно разослало тысячи комплектов в разные библиотеки, оно издавало брошюры и листки по трепещущим вопросам еврейства, оно выпустило несколько серьезных книг и издало большой том своих «Трудов» — книгу, чрезвычайно разнообразную по материалу и политическому значению. Оно собирало материалы, отвечало на запросы и обращения как политических деятелей, так и других. Оно устраивало «собеседования» — вечера, на которых выступали литераторы и общественные деятели с разными докладами по вопросам еврейской политики, литературы и культуры. Между прочим, на этих «собеседованиях» сделал свое первое выступление в Москве Штейнберг^[136], будущий народный комиссар юстиции в 1917 г., на тему «Уголовное право по Талмуду» и товарищ Эстер на тему о еврейском языке. Можно себе представить, что было бы с О-вом и председательствовавшим на этом собрании Я. И. Мазэ, если бы полиция накрыла это собрание и «нелегальную» докладчицу. Но О-во не остановилось перед этим. Собеседования эти посещались очень усердно, помещение всегда было переполнено народом. Когда правительство начало готовиться к делу Бейлиса (а готовилось оно долго), О-во сделало, со своей стороны, все что могло, чтобы внести свет в это темное дело: оно издало брошюры по вопросу об употреблении христианской крови, распространяло эти брошюры, вообще литературу по этому вопросу везде, где это было возможно. По инициативе О-ва в качестве эксперта на суд был приглашен Я. И. Мазэ, а во время процесса оно выпустило брошюру С. С. Вермеля «Отец Пранайтис и его „Ученое сочинение“»^[137], которая была распродана целиком в несколько дней.

Летом 1911 г., во время пребывания царя в Киеве, на парадном спектакле в театре убит был министр Столыпин^[138] от руки еврея Богрова^[139], сына небезызвестного в свое время (70-е и 80-е годы XIX в.) еврейского писателя и публициста, автора «Записок еврея», «Еврейского манускрипта», «Кого винить» и одного из членов редакции «Рассвета» 80-х годов^[140]. Это убийство ввергло в панику евреев. Опасались мести со стороны «черной сотни» и Союза русского народа, опасались погрома, прежде всего в Киеве, в других городах. В. О. Гаркави, больной сердечной болезнью, находился в то время на лечении в Германии, в Гейдельберге, новости из России его очень волновали и беспокоили, а убийство Столыпина, вызвавшее страх печальных последствий этого убийства для евреев, так его тревожило и нервировало, что состояние его значительно ухудшилось, и он вскоре скончался. Тело его было привезено для погребения в Москву. На похоронах его присутствовало несметное количество народа, как евреев, так и русских, и на его могиле выбита^[141] очень красивая, предложенная Мазэ надпись из пророка Исаии: «Блаженны сеющие всюду»^[142]. И действительно, со смертью этого человека сошел в могилу «сеятель» на еврейской ниве в течение целого полувека. Не было ни одного дела, мелкого или крупного, касающегося интересов еврейства, интересов московской общины, еврейской школы и просвещения, еврейской учащейся молодежи как в России, так и за границей, в котором он не принимал бы участия или не был бы инициатором. Пламенный председатель всех культурно-просветительных и благотворительных еврейских обществ, он все свое время и все силы отдал еврейству. Сердце его, как и двери его дома, всегда были открыты для всех — и к нему со всех сторон несли свои жалобы, горести и терзания как отдельные евреи, так и еврейские организации… И всем он, чем мог, помогал. С большими связями в кругах русской интеллигенции, он привлекал к себе всех своей корректностью, сердечностью и культурностью. Его дом действительно был своего рода «салоном», в котором можно было встретить цвет московской еврейской и нееврейской интеллигенции. Московское еврейство платило ему своей любовью и уважением, и благодарная память о нем навсегда сохранилась в анналах московской общины.

Вскоре после этого, в 1912 г. скончался в Париже Л. С. Поляков, председатель Хозяйственного правления. Этот крупный финансист, успевший развить обширную банковскую и предпринимательскую деятельность, сумевший сосредоточить в своих руках множество кредитных и других учреждений, на акциях которых разорялось немало народа, сумевший благодаря своему старшему брату Самуилу приобрести большие связи в самых высших сферах вплоть до Владимира Александровича^[143] и чин тайного советника, сумевший в момент финансового кризиса, когда такой финансист, как Алчевский^[144], кончил самоубийством, а Савва Иванович Мамонтов сел на скамью подсудимых и ему самому грозил неизбежный крах, получить из Государственного банка огромную субсидию в 16 миллионов рублей и остаться по-прежнему на своих ногах, — этот человек благодаря мягкости и простоте в общении с людьми, спокойствию и тактичности, природному уму и доброжелательной ласковости (резко отличавшим его от его грубой, фанатичной, чванной, самонадеянной и деспотичной жены Розалии Павловны, которая, как ворона в павлиньих перьях, услаждалась своим титулом «Ваше Превосходительство» и мечтала играть в Москве такую же роль, как Ротшильд в Париже) пользовался большими симпатиями еврейского населения и уважением русского общества.

Его похороны, на которых присутствовала «вся Москва» во главе с градоначальником, шедшим под руку со вдовой за гробом, были очень пышны и импозантны. Московское еврейское общество увековечило его память мемориальной доской на видном месте в синагоге, рядом с такой же доской в память раввина 3. Минора, скончавшегося в изгнании в Вильне.

На место скончавшегося Л. С. Полякова председателем правления избран был Давид Васильевич Высоцкий^[145], известный богач и меценат.

Союз русского народа и антисемитская клика, не довольствуясь погромами, убийствами отдельных лиц, задумали такое дело, которое осуществило бы мечту Калигулы: соединить все еврейские головы, головы всего еврейского народа, в одну, чтобы одним ударом ее отрубить. Антисемитизм затеял дело Бейлиса в расчете, что подтвержденный судом присяжных факт употребления христианской крови евреями сразу вызовет такой гнев и негодование русского народа, что евреям не выдержать. Этот блестящий план встретил сочувствие у министра юстиции Щегловитова^[146] и у самого царя. Вокруг этого плана объединилось все, что было черносотенного (все эти Замысловские, Шмаковы и [иже с ними]). И началась бейлисиада, тянувшаяся несколько лет. Правительство, задумавшее построить такое здание на песке, чувствуя шаткость своего предприятия, долго колебалось: то сообщалось, что дело [Бейлиса] прекращено за неимением улик, то что оно скоро будет слушаться, то опять, что оно будет прекращено. Долго шла артиллерийская подготовка. Клубок развертывался все более и более, новые факты то в пользу обвинения, то против него занимали повседневную печать всей страны. Еврейство всего мира было взбудоражено, взволновано и возмущено этим неслыханным воскресением в XX в. средневековья. Любопытно, что русское общество сначала не поняло сути этого дела, его колоссального политического смысла, его огромного значения для России, которое было не меньше, если не больше, чем значение процесса Дрейфуса^[147] для Франции конца XIX в. Русское общество за утренним чаем или кофе почитывало от времени до времени появлявшиеся телеграммы в газетах или заметки в несколько строк и индифферентно проходило мимо: «Какой-то жид Мендель Бейлис привлекается к ответственности за убийство христианского мальчика с целью ритуальной; кому это интересно, употребляют ли евреи христианскую кровь или не употребляют. Да черт их знает. Говорят, что употребляют. А впрочем…». Так рассуждало вначале русское общество, даже представители интеллигенции. Когда дело было уже объявлено к слушанию и двое уполномоченных евреев пришли к одному очень известному профессору Московского университета пригласить его быть экспертом по делу Бейлиса, он изумленно спросил: «Какое это дело? Я ничего не знаю. Расскажите». Таково было вначале отношение к этому делу даже со стороны представителя высшей интеллигенции. Не менее странно и близоруко было вначале поведение органа русской интеллигенции [— газеты] «Русские Ведомости». И там не совсем, очевидно, поняли смысл этого отчаянного шага агонизирующего самодержавия. Они, по обыкновению, держались принципа невмешательства и многозначительно молчали. <…>