Остается одно — ждать, пока не промоет прибрежный лед и не обежит вода. Ждать, чего бы это ни стоило. Мучая собак и самих себя, мы все равно ничего не достигаем. Попробуем взять терпением и выдержкой.

Сейчас сидим в палатке. Стянули с себя мокрую одежду. Сушить ее не на чем — экономим керосин. Дождь сменяется снегом. Отжатое белье сушим на себе, сидя в спальных мешках. Согреваемся крепким кофе.

Собаки лежат точно мертвые. Их можно переносить с места на место, и они даже не шевелятся. Удивительно, как только они выдерживают такой путь.

Мы купаемся в ледяной воде всего лишь 4–5 часов в день и то коченеем, а они — беспрерывно. Их лапы разбиты и кровоточат. Они неохотно берут пищу, хотя порции пришлось сократить.

До сего времени мы мокли снизу. Теперь поливает сверху. Начавшийся вчера дождь лил всю ночь и сегодня продолжается весь день. Крупные капли барабанят по палатке. Иногда шум затихает. Дождь переходит в мелкий, моросящий сеногной, но вскоре, словно вновь собравшись с силами, опять начинает лить густыми струями.

Одежда, как и вчера, лежит мокрой грудой в углу палатки. Собаки под проливным дождем не издают ни звука. Укрыть их негде. В палатке даже людям тесновато, тем более — прислониться к полотнищу нельзя. Сейчас же потечет вода. Мы сидим в одном белье, высушенном на собственном теле. Почти не вылезаем из мешков. Теперь для нас это единственная возможность быть сухими.

Все так же: с утра дождь, потом туман и снег и снова туман. Слабый ветер с юго-запада. Лед частью подняло, частью освободило из-под отступающей воды. Можно было бы итти, но в конце следующего перехода нам необходимо закрепить съемку на пройденном участке астрономическим пунктом. Для этого надо видеть солнце, то-есть снова сидеть и ждать. А так как сидеть всюду одинаково, то решили не двигаться с места.

Все так же, все то же. Целый день небо окутано тучами. Крупными хлопьями падает снег, а в короткие перерывы густой мокрый туман скрывает весь мир. Температура воздуха в полдень +0,2°. Падающий снег не тает. К вечеру полная картина поздней осени — все бело. Барометр упал и по всем признакам не собирается подниматься.

После полудня я, натянув на себя мокрую одежду, пошел на разведку. Теплилась тайная надежда увидеть медведя. Прошел километров пять от лагеря — никаких признаков зверя. В такую погоду даже тюлени предпочитают не вылезать из моря.

Вода ушла под лед. В заливе, где два дня назад было бурное озеро, теперь почти голый лед.

Густой туман заставил меня повернуть обратно в лагерь. На берегу нашел несколько мелких обломков плавника. Некоторые из них еще свежие и могут послужить дровами. Повидимому, льды вскрываются здесь довольно часто. Всюду видны выброшенные на берег водоросли и раковины моллюсков — следы прибоя и осенних штормов.

То же, что и вчера. Беспрерывно снег и туман. Кругом все бело. После полудня барометр пошел на повышение, но перелома в погоде пока нет.

Если завтра не будет надежд на ее улучшение, придется астрономические наблюдения оставить до лучших времен. Запасы собачьего корма позволяют нам потерять только один лишний день.

Во всяком случае, завтра двинемся в путь и остановимся на сутки для определения астрономического пункта, только если появится солнце.

Наступило время думать о возвращении на базу во что бы то ни стало. Пойдем со съемкой, а астрономически закрепим ее в будущем».

Нет, удача все же с нами! И мы сумели ею воспользоваться. Наше положение изменилось к лучшему.

Еще вчера, боясь потерять собак, мы обсуждали возможности некоторого сокращения объема наших работ и совсем было решили не ждать солнца, оставить на будущее определение астрономических пунктов и по возможности быстрым маршем итти на главную базу экспедиции. До нее не менее 150 километров, а дорога такая, что теперь переход в 10 километров мы считаем уже достижением. Собачьего корма оставалось только на пять суток. Последние дни мы их кормили через день. Бедняги, чтобы чем-нибудь наполнить желудки, начали есть глину.

В общем перспективы всего лишь 12 часов тому назад были совсем нерадостными: большой путь впереди, отчаянно трудная дорога, изнуренные собаки, пятидневный запас корма для них и необходимость сокращения наших работ. Наше выступление из лагеря не ознаменовалось ничем, кроме гложущего чувства тревоги за собак и работу.

За 12 часов мы подвинулись только на 8,5 километра. И этого оказалось достаточно, чтобы неузнаваемо изменить наше положение.

На 8-м километре пути, осматривая в бинокль дорогу, я заметил недалеко от берега медведя. Он уходил в море. Через 10 минут мы вышли на его след. Собаки, почуяв зверя, насторожились. До медведя было километра полтора ровного, местами залитого водой льда. Дальше шел торошенный лед, к границе которого приближался медведь.

Но собаки были измучены, а близкое соседство торошенных льдов не давало уверенности, что добыча не уйдет. При погоне можно было еще больше изнурить собак и, не догнав зверя, оказаться в еще худшем положении.

Что делать? Рисковать, веря в себя!

На разгрузку саней и перепряжку собак потребовалось только несколько минут. На восьми наиболее сильных собаках я пустился в погоню. Наш медвежатник Тяглый мчался впереди по следу зверя. За ним неслась упряжка. Сани то и дело заливало водой. Скоро на мне уже не было ни одной сухой нитки.

Медведь заметил собаку, бросился ей навстречу, но тут же, поняв опасность, повернул назад и быстро скрылся в торошенных льдах. Тяглый догнал его там, однако, опасаясь в тесноте попасть в лапы зверя, только бежал за ним и лаял, сохраняя приличную дистанцию.

Зверь, не обращая внимания на собаку, продолжал забираться в глубь торошенных льдов. Я спустил еще одного пса, выбросил из упряжки уставшую собаку и остался на шестерке. Положение ухудшилось. Две собаки также не могли держать зверя. А моя ослабленная упряжка по-уши барахталась в снежной каше.

Торосы становились все гуще. С отчаянием я увидел, что расстояние между мной и медведем увеличивается. Зверь уходил!

Надо было прибегнуть к последнему средству. Я сосчитал имевшиеся патроны. Только 14. Ничего — должно хватить! Один выстрел за другим я начал выпускать в воздух. После каждого выстрела собаки словно набирали сил и вновь неслись через торосы и озера воды. Теперь расстояние между мной и медведем быстро сокращалось. Услышав выстрелы, осмелели и медвежатники, преследовавшие зверя. Он начал останавливаться и отгонять наседавших псов. Я уже слышал его грозное рычание. Он был совсем близко, но стрелять я не решался. Оставалось только два патрона. Надо было бить наверняка. Наконец, зверь, утомленный не менее собак, залез в озеро между двумя грядами торосов. Озеро было небольшое, но глубокое. Медведь плавал по нему. Я подъехал на 18–20 метров.

Последующие полчаса картина выглядела совсем мирной. Собаки обессиленно лежали у воды. Высунув языки и тяжело дыша, они блестящими глазами следили за зверем. Медведь крутился посредине озерка. Я с карабином в руках сидел на соседней льдине и курил трубку. Бить зверя на воде не входило в мои расчеты. Я бы не мог добраться до его туши. А он не желал покидать убежища. Я кричал, махал руками, но медведь в ответ только фыркал, показывал клыки и время от времени угрожающе рявкал. Я принялся откалывать ножом небольшие льдинки и бросал их в медведя, стараясь попасть в наиболее чувствительное место — черный пятачок носа. Зверь крутил головой, увертывался. Наконец, после моего меткого удара, он рассвирепел и, выскочив на лед, бросился в мою сторону, но сейчас же упал с пробитой головой.

Но и теперь я еще не знал — радоваться ли добыче. Осмотревшись, убедился, что от ровных прибрежных льдов меня отделяют километра два с половиной торосов. Одно дело — ехать здесь на пустых санях, преследуя в охотничьем азарте медведя, другое дело — двигаться по торосам, погрузив на сани тушу убитого зверя.