Погода продолжала нас баловать. Попрежнему держался сильный мороз и полный штиль. Солнце ярко освещало высокие берега. Прозрачный воздух позволял видеть впереди мельчайшие детали. Остров манил к себе. Это был большой кусок той Северной Земли, которая до нашего прихода сюда считалась таинственной и недоступной, а для некоторых даже сомнительной в своем существовании. Большую часть Земли мы уже исследовали. Видели издали и этот берег, но пришли сюда впервые. Хотелось поскорее почувствовать его под ногами.

Но на пути встретилось еще одно препятствие — новая полоса торосов, по всем признакам, последняя. Чтобы собрать силы для штурма, решили сделать получасовой привал.

Собаки сразу же с наслаждением вытянулись на снегу. Журавлев начал что-то перекладывать на своих санях. А я пошел осмотреть торосы и выбрать среди них наиболее легкий путь. Вот тут-то и случилась неожиданность, задержавшая нас больше, чем мы предполагали.

Первая гряда торосов была невысокой. В самых низких местах снежные сугробы успели замести ее полностью, лишь отдельные льдины возвышались до семи-восьми метров и торчали из снежных забоев вкривь и вкось. Я забрался на высокий торос и уже уперся руками, чтобы подтянуться на самую верхнюю льдину, но, взглянув вперед, невольно присел за укрытие.

За грядой торосов, точно озеро, замерзшее среди скалистых берегов, лежала ровная площадка, метров около 400 в поперечнике, а на ней, в 70–80 метрах от меня, расположился матерый медведь. Первым моим желанием было броситься к саням за карабином, но, выглянув из-за прикрытия, я убедился, что спешить незачем. Медведь сам был занят охотой. Он караулил тюленя, устремив свой взгляд на небольшой сугроб, внешне ничем не отличавшийся от десятков других, но, повидимому, прикрывавший отдушину. Поджатые задние лапы, чуть согнутые передние, втянутая шея — вся поза говорила о напряженности готового к прыжку хищника. Минут пять медведь стоял не шевелясь. Только два раза на мгновение вытягивал шею, словно к чему-то прислушиваясь.

Я оглянулся на Журавлева. Он уже закончил свои хлопоты около саней и недоуменно смотрел в мою сторону. Я поманил его к себе. Сергей сразу понял и схватился за карабин. Уставшие собаки не обратили внимания на нашу молчаливую перекличку.

Журавлев вскарабкался ко мне и, увидев медведя, тут же вскинул карабин. Я еле успел остановить охотника и отобрал у него оружие. Вдвоем мы продолжали наблюдать за зверем.

Прошло еще минут десять, а медведь, как изваяние, оставался в прежней позе. Журавлев явно нервничал. Он смотрел то на добычу, то на меня. Наконец нетерпеливо прошептал, вернее сказать, простонал:

— Так и будем лежать?

Я молча кивнул, вынул часы, положил их на рукавицу и показал, что еще полчаса не отдам карабина. Сергей ответил тяжелым вздохом.

Прошло еще пять минут… десять… пятнадцать. Медведь все ждал. Ни разу он не пошевелился, не посмотрел в сторону, не изменил напряженной позы. Охотник отвернулся, не смотрел ни на часы, ни на медведя, ни на карабин, делая вид, что его ничто не интересует. Тем временем минутная стрелка передвинулась еще на десять делений. Мой товарищ вынул кисет и начал демонстративно набивать трубку. Но он так и не разжег ее; она была нужна ему, чтобы прикрыть волнение и показать, что он осуждает мое поведение.

Я уже хотел отдать Журавлеву карабин. Вдруг медведь резко втянул шею, еще ниже присел на задние лапы и тут же ринулся вперед. Точно кошка, он распластался в трехметровом прыжке и всей тяжестью обрушился вниз. Сугроб провалился, как яичная скорлупа. Зверь взревел и лапами, словно лопатами, принялся раскидывать снег. Но… добыча ушла. Мишка или промахнулся или поторопился прыгнуть, не дождавшись, пока тюлень поднимется на лед.

Медведь стоял над отдушиной. Весь вид зверя выражал крайнее недоумение и огорчение неудачей. Казалось, что вот-вот он с досадой махнет лапой или почешет затылок.

— Эх ты, горе-охотник! Промазал! — закричал Журавлев, поднимаясь во весь рост на вершине тороса.

Зверь преобразился, поднялся на задние лапы, заревел, потом крупными прыжками бросился к нам. В этот момент через ложбину между торосами промелькнули наши упряжки. Собаки, услышав рев зверя, мгновенно бросились к нам. Ни усталость, ни груженые сани уже не могли удержать их. Шум и смятение заполнили площадку. Один из медвежат свалился с саней и волочился на боку, привязанный цепью. Другой с перепугу истошно ревел. Еще минута, и собаки, связанные в своих движениях упряжкой, попадут в лапы зверя. Медведь уже направился к ним.

— Смотри не промажь, — предупредил я Журавлева.

— Небось, не медведь! — прицеливаясь, проворчал охотник.

Грохнул выстрел. Зверь замертво упал перед налетевшими собаками.

Лунка, возле которой дежурил медведь, была непохожа на обычную. Отдушины, что поддерживаются тюленями только для дыхания, имеют верхнее отверстие не более 5–7 сантиметров в диаметре и в целом напоминают узкий конус. Эта же лунка походила на обыкновенную прорубь в полутораметровом льду, стенки ее были вертикальные, а верхнее отверстие — не меньше 25 сантиметров в диаметре. Сугроб, обрушенный медведем, образовывал над лункой небольшой свод, под которым тюлень вылезал на лед. Судя по всему этому, отдушину проделала нерпа, поддерживая ее всю зиму для весенней щенки. Это своеобразное родильное помещение и вынюхал медведь, но не только не сумел воспользоваться добычей, а и сам поплатился жизнью.

Для нас добыча имела огромное значение. Зверь оказался очень крупным. Его туша без шкуры, сала и внутренностей весила не менее 350 килограммов. Отпала необходимость делать еще один рейс для заброски сюда продовольствия. Сама Арктика, ранее нарушившая график наших работ, теперь помогла выполнить план по обеспечению предстоящего маршрута вокруг острова Большевик.

Но надо было как-то сохранить здесь мясо. Оставить вместе с другими продуктами просто на складе — означало скормить тушу песцам. Зарыть в снег — тоже не выход; зверьки пронюхают, наделают нор в любом забое и к нашему приезду оставят одни кости. Завалить льдом — не годилось: песцам могут помочь медведи, они разворотят какой угодно завал.

Километрах в двух от берега виднелся айсберг. Одна сторона его была наклонной, другая отвесной. Им мы и решили воспользоваться. Отвезли туда медвежью тушу и всю целиком подвесили на собачьих цепях над обрывом. От вершины айсберга ее отделяли четыре метра, от поверхности морского льда — шесть метров. Теперь к мясу не подберутся ни песцы, ни медведи и можно быть уверенным в сохранности добычи.

Еще через час мы вступили на берег острова Большевик. Задача была выполнена. Можно было возвращаться домой и сразу выходить в исследовательский маршрут.

Полумесячное затишье погоды кончилось в день нашего возвращения с острова Большевик на базу.

Мы в этот день стремились достигнуть восточной части островов Седова, чтобы здесь разбить наш последний лагерь перед домом. Однако еще до подхода к островам мы начали тревожно поглядывать на небо и поторапливать собак.

На бледной лазури неба появились хорошо знакомые нам чечевицеобразные облака. Своей формой они вернее всего напоминали дирижабли: края облаков, обращенные к юго-востоку, были закруглены, а противоположные концы слегка вытянуты и заострены. Словно многочисленная воздушная эскадра, облака часа два неслись по небу, почти не нарушая интервалов своего строя и не теряя формы. Потом они начали все более вытягиваться, их закругленные края завернулись вниз. Теперь облака напоминали уже каких-то громадных животных с поджатыми хвостами, стремительно убегавших от смертельной опасности.

Нас все еще окружали тишина и покой. Но мы прекрасно знали, что означают эти перемены на небе. Вряд ли в Арктике существует более верный признак предстоящей резкой смены погоды. Нас еще ни разу не обманывало ни появление таких облаков, ни их превращения. Они свидетельствовали о том, что где-то в верхних слоях атмосферы уже бушует шторм. С часу на час надо было ждать, что он захватит и нижние слои. Мы даже знали, что шторм налетит с юго-востока, так как именно с этой стороны облака вначале имели обтекаемую форму.