Дышать было трудно. Подняться я не мог. Пришлось возвращаться ползком.

Ветер такой силы на Северной Земле мы наблюдали впервые. Раньше мы переживали чуть ли не все ветры, имеющие наименования по шкале: слабые, свежие, резкие, сильные, очень сильные и штормовые; но в такой еще не попадали. Над нами неслась уже не буря, а настоящий ураган.

Во время вылазки я еще крепче стянул палатку. Теперь она совсем сплющилась, площадь парусности ее стала ничтожной. Уверенность в устойчивости нашего убежища укрепилась. Мы уже более спокойно ждали улучшения погоды.

Весь день буря пела свои дикие песни. А вечером неожиданно начала стихать. Через полчаса ветра точно не бывало. Наступил полный штиль. Тишина наступила внезапно, словно бурю мы видели только в кошмарном сне.

Лагерь сразу оживился. Начали кормить собак. Потом собрались было «распаковывать» палатку. И хорошо, что не начали с нее.

Я взглянул в море. Там опять в бешеном хороводе неслись снежные вихри.

— Сейчас начнется у нас!

И действительно, не прошло и четверти часа, как ураган вновь обрушился на нас. Разница была лишь в том, что теперь ветер несся не с моря, как раньше, а с противоположной стороны — с ледникового щита.

Через час опять наступила полная тишина, которая очень скоро сменилась ревом ветра, и снова со стороны моря. И так до поздней ночи. Было похоже, что мы находимся в районе одного смерча, передвигающегося на небольшом пространстве, и направление ветра зависит от того, с какой стороны от нас бушует смерч.

Так под эту музыку мы и заснули, когда солнце стояло на севере. Разбужены были ветром на следующий день, 11 мая; солнце было уже на востоке. Правда, буря уже кончилась. Только шквальный ветер все еще достигал иногда 12–13 метров в секунду.

Я починил свои сани. Потом мы измерили высоту надводной части нашего айсберга. Она оказалась равной 24,3 метра. Вершина ледяной горы была почти горизонтальной, и среднюю высоту ее можно было принять за 20 метров. Следовательно, общая толщина льдины колебалась где-то между 120 и 140 метрами. Надо отметить, что таких великанов мы встречали немного. Только в узкой части пролива Красной Армии, вблизи мощного ледника, их было достаточно.

К концу дня наш охотник без особых усилий уже мог смотреть через очень темные снежные очки. А на следующий день, 12 мая, мы снялись с лагеря.

Погода вновь закапризничала. Еще до того как мы тронулись в путь, повалил густой снег, а на небе не осталось ни одного просвета. Весь день снегопад то прекращался, то возобновлялся, а небо долго оставалось покрытым сплошными облаками.

В такую погоду мы с Журавлевым, обычно по очереди, шли впереди. Это был совсем не легкий труд. Езда на собаках с гружеными санями сильно утомляет. То и дело приходится или отводить сани от встречного препятствия, или притормаживать их на склоне, или помогать собакам выдернуть тяжелый воз на подъем. К концу большого перехода путник чувствует себя очень усталым и мечтает об отдыхе.

Ведущему надо беспрерывно думать о курсе, выбирать проходимый путь, следить за дорогой и выдерживать по возможности постоянный темп движения.

Теперь ко всему этому прибавилась еще опасность переутомить глаза и заболеть снежной слепотой. Солнечный свет, отраженный снежными полями и рассеянный атмосферой, сильно раздражает сетчатку глаза и вызывает острое воспаление ее. Это и есть снежная слепота.

Особенно опасны весенние дни с рассеянным светом, когда небо закрыто облаками. В такие дни в Арктике все одинаково бело: и небо, и снег, и льды. Нет ни линии горизонта, ни раздела между белым небом и землей, покрытой снегом, ни разницы между расцветкой льда и снега. Из-за отсутствия теней светлые предметы в такие дни становятся невидимыми. Часто торчащая льдина или высокий заструг, остаются незаметными до тех пор, пока не споткнешься или не ударишься о них. А отдаленные темные предметы кажутся висящими в воздухе. Это затрудняет съемку и еще больше утяжеляет работу ведущего.

Бывает, что на белом пространстве нет ни одной сколько-нибудь заметной темной точки. В таком случае курс прокладывается на какой-нибудь еле видимый торос, полузасыпанный снегом и как бы плавающий в небе, на камень или даже на снежный заструг. Как правило, отдельные ходы не превышают в этих случаях сотни метров. Но и на таком расстоянии достаточно на одно мгновение выпустить из поля зрения намеченную точку, чтобы потом уже не найти ее. Поэтому приходится управлять собаками, не отводя взгляда от точки, на которую проложен курс. Если к этому еще добавить постоянную необходимость смотреть под ноги, чтобы не споткнуться или не попасть в трещину, то станет понятным, насколько у ведущего должно напрягаться внимание и утомляться зрение.

У нас, конечно, были очки-консервы. Я всегда предпочитал желтые. Очки должны спасать глаза от влияния рассеянного света. Но всегда носить их — трудновыполнимое условие. Когда возишься с санями в 400 килограммов весом, при любом морозе капли пота не только щекочут спину, но и катятся со лба и заливают глаза. Запотевают и стекла очков, какого бы цвета и системы они ни были. И вот протрешь их раз, протрешь два, три, четыре… и, наконец, уже не знаешь, чем заниматься — протирать очки или все же итти вперед. Конечно, последнее всегда кажется важнее. И чтобы итти, сдвинешь очки на лоб или сунешь их в карман. Пройдешь так полчаса или час, пока не осилишь трудного участка пути. И этого бывает вполне достаточно, чтобы заболеть снежной слепотой.

Итак, мы снялись с лагеря 12 мая. Журавлев еще не совсем поправился и часть пути сидел с завязанными глазами на своих санях. Я весь переход должен был итти впереди и устал больше обычного, хотя дорога оказалась не такой уж страшной, как представлялось издали.

Сначала мы отыскали сносный путь вдоль ледника, потом, в надежде обойти ледяные горы, постепенно отклонялись к востоку. Часа два продвигались без особых помех. Айсберги достигали 500–600 метров в поперечнике и часто по высоте не уступали тому гиганту, у подножья которого мы пережидали бурю. Но чем мористее мы двигались, тем реже они попадались. Мелкие трещины в окружающем их морском льду не представляли ни опасности, ни особых препятствий.

Потом я заметил, что край ледникового щита отодвинулся от береговой черты и начал отклоняться к северо-западу. Дальше Земля сильно понижалась. Берег еле улавливался взглядом и едва поднимался над морскими льдами, но зато далеко выдавался к востоку, образуя широкий, плоский мыс. С юга, почти по касательной к оконечности мыса, лежала высокая гряда торосов; а с морской стороны ее мы наткнулись на свежую, открытую трещину, достигавшую в отдельных местах ширины трех метров. Торошенные льды, прижатые к мысу, не обещали ничего хорошего, а за трещиной простиралась вдоль берега широкая полоса совершенно ровного льда. Переправившись через трещину, мы избежали пути по торосам и более восьми километров прошли по отличной дороге.

При съемке мыса столкнулись с картиной, в которой не сразу удалось разобраться. К счастью, снегопад к этому времени прекратился, местами заголубело небо и видимость улучшилась.

Это несколько облегчило нашу задачу.

Среди прибрежных льдов мы увидели большое скопление невысоких конусообразных, еле прикрытых снегом песчано-галечных холмиков. Они полукругом, шириною до четырех-пяти километров, лежали с южной стороны мыса, потом более узкой полосой опоясывали его с востока и значительное пространство захватывали к северу от мыса. Скорее всего они представляли собой поднимающиеся над водой возвышенности широкой отмели, являющейся, в свою очередь, моренными отложениями исчезнувшего на этом участке ледника. Точно проследить линию коренного берега Земли из-за этой отмели было почти невозможно — так полого и незаметно он переходил в самую отмель, а снежный покров еще больше маскировал их границу.

Мысу дали имя Розы Люксембург.

Когда заканчивали съемку мыса, погода совсем разгулялась. Солнце залило светом бескрайные заснеженные пространства. Далеко на юге вырисовывались мыс Ворошилова и высоты, уходившие от него к фиорду Матусевича. Только что выпавший пушистый снег блестел и искрился. Им можно было залюбоваться. Но случай с Журавлевым, только что снявшим с глаз повязку и сидевшим на санях в самых темных очках, не поощрял к этому. За этот переход я, повидимому, тоже перенапряг зрение, чувствовал в глазах легкое покалывание и старался не смотреть на снежную поверхность.