Впрочем, не обошлось и без приключений.

В конце третьего перехода, на пути вдоль одного из склонов мертвого глетчера на острове Октябрьской Революции, наткнулись на медвежью берлогу. Сами мы могли и не заметить ее, помогли собаки. Они «хватили воздух», заволновались и, свернув с курса, начали карабкаться на крутой склон. Там мы увидели черное круглое отверстие, напоминавшее иллюминатор на борту корабля. Берлога была на высоте 35–40 метров почти отвесного склона.

— На десятый этаж без лифта, — заявил Журавлев.

— И даже без лестницы, — добавил я.

— Ничего, доберемся!

— А может быть, займемся на обратном пути?

Я знал, что задавать такой вопрос охотнику было равносильно просьбе к ястребу оставить до завтра замеченного цыпленка. Журавлев сразу потускнел и насторожился, словно я попытался отнять у него что-то очень необходимое.

— Там ведь медвежата. Что будем с ними делать? — напомнил я.

— Повезем с собой, — не задумываясь, ответил охотник.

— Да мы и так перегружены!

— Пустяки, я пойду пешком. А оставим — пропадут и шкура, и живность, и мясо.

На последнее слово он особенно нажал. И не без умысла. Мясо нам, действительно, было очень нужно. Оно увеличило бы наши запасы, оставляемые на острове Большевик.

Журавлева особенно интересовала охота на медведя в берлоге. Он еще никогда не занимался такой охотой. В южной части Новой Земли, где Журавлев провел треть своей жизни, белый медведь встречался не так уж часто. Все звери были добыты там Журавлевым на свободе. Здесь, на Северной Земле, в прошлом году у нас не было времени для отыскивания берлог, мы промышляли медведей или случайно встретившихся в пути, или в районе базы экспедиции, на морских льдах. В последнем случае нам попадались только самцы, круглый год бродящие в поисках пищи, или яловые матки, которые тоже не ложатся зимой в берлоги.

В берлоги ложатся только матки, ожидающие потомства. Устраивают свои берлоги они только на суше. По крайней мере, насколько мне известно, никому из полярных путешественников ни разу не приходилось обнаружить медвежью берлогу на морских льдах.

С конца сентября до половины ноября, в период, когда переметаемый метелями снег начинает образовывать забои) медведицы выходят на берег, отыскивают крутой, заносимый сугробами склон, вырывают в снегу ямы и ложатся на долгую зиму. Полярные метели сами достраивают их жилища. Снег все больше заносит место залежки. От дыхания и теплоты тела снег над зверем подтаивает и постепенно образуется куполообразный свод до полутора метров высотой. Обнаружить в это время берлогу почти невозможно. Лишь в конце февраля, а чаще только в марте, уже обзаведясь потомством, медведица проделывает круглую отдушину.

Берлогу она покидает не сразу. Ждет, пока медвежата подрастут и смогут пуститься с матерью в бесконечные странствия по ледяным просторам.

Вдвоем добыть медведицу из берлоги не представляет особого труда. Мы закрепили собак, взяли карабины, шест, топор, лопату и полезли «на десятый этаж». Склон падал под углом около 55°. Снежный забой на нем был так крепок, что лопата при подъеме оказалась бесполезной. Вырубая топором ступеньку за ступенькой, мы только минут через 40 приблизились к берлоге. По краям отдушины висело кружево инея — признак, что зверь на месте.

Вырубая ступени уже перед самой берлогой, я намеренно отклонился в сторону от отдушины, и мы оказались на метр сбоку от нее. Стоять на кругом снежном склоне было невозможно. Надо было вырубить хотя бы небольшую площадку.

Журавлев взял топор и едва успел сделать несколько ударов, как медведица сразу же высунула голову, угрожающе рявкнула и так же быстро исчезла. Охотник вздрогнул от неожиданности, невольно сделал шаг назад и — не схвати я его за руку — неминуемо скатился бы вниз.

— Вот лешой! Напугала-то как, чуть вниз не полетел!

— Теперь понял, почему мы не вылезли прямо против отдушины, а стоим сбоку?

— Еще бы не понять! Ведь не канарейка в клетке, а медведица в берлоге. Сердце так и замерло!

Глухое рычание и злое фыркание доносились из-под забоя, но зверь больше не показывался.

Когда были вырублены площадки по обеим сторонам берлоги, я предложил Журавлеву взять на прицел отдушину и предупредил:

— Только не зевать и бить наповал. Иначе раненую медведицу уже не выманить, придется самим лезть в ее объятия.

Сам я сунул в берлогу шест. Раздалось громкое рычание, послышался хруст дерева. Обратно я вытащил шест уже с обломанным концом. Так повторялось несколько раз. Наконец, предупредив товарища о полной готовности, я глубоко сунул шест, ткнул им зверя и быстро выдернул обратно. Медведица, потеряв самообладание, бросилась за шестом, наполовину высунулась из берлоги и тут же была остановлена пулей.

Через час мы продолжали путь. Сани Журавлева были догружены мясом, а на моих сидели два медвежонка. Это были брат и сестра, тут же названные Мишкой и Машкой. Каждый из них весил килограммов десять-двенадцать. Зверят, казалось, совсем не испугала новая обстановка. Сладкое сгущенное молоко сразу пришлось им по вкусу. На остановках они лезли к рукам и сосали нам пальцы, а в дороге, когда сани начинало подбрасывать на неровностях пути, цепко держались за подостланную оленью шкуру. Журавлеву, ехавшему позади, теперь совсем не нужно было понукать свою упряжку. Собаки, видя перед собой медвежат, не отставали от моих саней. Когда собаки подбегали близко, Мишка и Машка начинали сердито фыркать, совсем как взрослые медведи, иногда цеплялись за мою спину, словно искали защиты. Ночью они спали в палатке и совсем не беспокоили нас.

В конце шестого перехода мы разбили лагерь на мысе Свердлова, а на следующий день, в 8 часов утра, уже были готовы к выходу. Впереди предстоял интересный день.

Перед нами лежал пролив Шокальского. Его воды еще не пенил ни один корабль; ни лыжня, ни след саней, ни след человека еще никогда не пересекали его льдов. Нам первым предстояло проложить путь через неизвестные пространства. Это создавало праздничное настроение.

Надо было выбрать направление. С высокого прибрежного тороса мы осматривали предстоящую дорогу. Солнечное утро и прекрасная видимость открывали перед нами широкую панораму. Ближайшая точка берегов острова Большевик виднелась прямо на востоке. До нее от мыса Свердлова было не более 35–40 километров. Отсюда берег острова уходил на юго-юго-запад. Возвышенность на берегу, с ее ровной плоской поверхностью, изредка прерывалась узкими щелями, повидимому фиордами. Правильная геометрическая форма возвышенности придавала всему берегу острова Большевик вид строгой крепостной стены, протянувшейся на десятки километров. В одном месте плато как бы обрывалось, но на некотором расстоянии, позади кажущегося обрыва, стена снова продолжалась. Можно было заключить, что граница плато в этом месте делает небольшой изгиб к востоку, а затем вновь направляется на юго-юго-запад. Там возвышенность представлялась лишь сияющим силуэтом, который на юго-востоке от нашего наблюдательного пункта заканчивался резким уступом. Не могло быть сомнения, что именно этот уступ и видели в 1914 году моряки со стороны пролива Вилькицкого, а потом нанесли его на карту под именем горы Герасимова. Также ясно было, что никакой отдельной горы в действительности нет, что это лишь юго-западная оконечность высокого плато, занимающего всю северную половину острова. Расстояние до обрыва можно было определить в 80–85 километров, но перед ним лежала еле различаемая полоса должно быть, являющаяся высокой и широкой береговой террасой острова. Значит, расстояние до острова в этом направлении едва ли могло превышать 60–65 километров. Судя по карте Гидрографической экспедиции и по данным нашего астрономического пункта на мысе Свердлова, почти прямо на юге, в 100 километрах от нас должен был лежать мыс Неупокоева, но его мы уже не могли видеть из-за дальности и низких берегов этого мыса.

Пересечь пролив можно было в двух направлениях. В одном случае предстояло итти на восток — прямо на ближайшую точку острова Большевик; во втором — на юго-восток, к горе Герасимова. Первое направление, в центральной, самой узкой части пролива, обещало сравнительно легкий путь, поскольку там торошение льдов не могло быть сильным. Но нам хотелось оборудовать продовольственный склад возможно дальше к югу. А это означало, что если бы мы пересекли пролив в восточном направлении, то потом должны были повернуть к юго-западу и, таким образом, пройти две стороны почти равностороннего треугольника. Путь на юго-восток, на гору Герасимова проходил только по одной стороне этого треугольника. Поэтому последнее направление было более выгодным.