Майра Солмон вернулась в комнату с малышом на руках. Старшие – девочка и мальчик, сонные и испуганные, цеплялись за ее юбку. Эта маленькая группа казалась как бы сошедшей с плаката «Неделя американского материнства».

– Делайте что-нибудь! – с ненавистью в голосе сказала Нейджелу Майра. – Делайте, ну!

– Леон, пойдите позвоните в полицию! Нечего ждать! – сказал Чарльз.

Но Солмон не двинулся с места, словно не в силах уразуметь, что происходит. Чарльз догадывался, какие страшные, бредовые образы возникают сейчас в его мозгу. Если бы Леон заговорил, то, наверное, о гестапо и газовых камерах, а не о той реальной опасности, которая нависла над ним и, приняв форму пародии на фашистские зверства, несомненно, могла иметь, как ни странно, сходные последствия. «Ничто так сильно не парализует волю, – подумал Чарльз, – как бредовая переработка фактов, представляющих прямую угрозу».

– Если вы не пойдете, должен буду пойти я, – сказал Чарльз. – Где у вас телефон?

Леон кивком указал на переднюю, и Чарльз направился было туда, но Герман Сэйр преградил ему дорогу.

– Да успокойтесь вы все! Не делайте из мухи слона! Это же всего-навсего кучка ребят! Хармон, выйдите к ним и велите разойтись!

В это время в толпе стали громко хлопать в ладоши и скандировать:

– Дай-те Блен-ту иг-рать! Дай-те Блен-ту иг-рать!

Сенатор Стэмп, не поднимаясь с кушетки, тупо огляделся.

– Что происходит? – спросил он. Ректор Нейджел уже овладел собой, но все-таки неуверенно топтался на месте.

– Что мне им сказать? Насчет этого… насчет завтрашнего дня?

Сэйр с нескрываемым презрением смерил его взглядом:

– Чего вы испугались, революции? Пустите, я сам с ними справлюсь! – И он с решительным видом направился в переднюю. Было слышно, как он отпер наружную дверь. В ту же минуту пение на улице смолкло, поднялся свист и вой, и мистер Сэйр поспешил обратно в дом.

– Они закидали меня сосисками, – пожаловался он, вытирая лицо носовым платком. – Небось решили, что это вы, Солмон.

– Я вызову полицию, – повторил Чарльз, но на этот раз его остановил ректор Нейджел:

– Пожалуйста, не надо! Это моя обязанность, я не могу от нее уклониться. Не надо впутывать полицию, пока прямой надобности в этом нет.

– Будет, когда придется пересчитать трупы, – сказал Чарльз. – Ладно, действуйте сами, только поскорее!

Нейджел вышел на крыльцо. Крики возобновились с новой силой и сразу стихли, как только студенты узнали ректора.

– Сейчас же перестань реветь! – цыкнул Леон на своего ребенка, но тут же стал гладить его по головке, приговаривая: – Ну полно, полно… Теперь и на улице и в комнате было тихо, если не считать всхлипываний малыша. Все отчетливо слышали, что говорил Нейджел:

– Немедленно прекратите эту позорную демонстрацию! Вы ведете себя как дикари. Мы живем в цивилизованном обществе, и я ничего подобного не допущу. Опомнитесь! Вы же леди и джентльмены, а не гориллы. Позор! Из-за такого пустяка, как футбольный матч, вы подняли форменный бунт. Стыдитесь!

– А как будет с Блентом? – крикнул кто-то из толпы.

– Молодой человек, я вас не вижу… Эй, выключите там фары! Я не знаю, кто вы, молодой человек, но одно я знаю точно: ректор этого колледжа я, а не вы!

Послышались редкие смешки, и Нейджел продолжал уже спокойнее и увереннее. Он напомнил Чарльзу эстрадного комика, которому удалось с трудом овладеть своей аудиторией.

– Запомните, молодой человек и все остальные тоже: не вы здесь делаете политику. Политику делаю я, и я не обязан перед вами отчитываться и ждать вашего одобрения моих действий, которые я нахожу нужными. Быть может, кто-нибудь желает это оспорить?

Толпа глухо зашумела и стихла. Никто не пожелал заговорить.

– Я вижу, что разногласий по главному вопросу у нас нет. Итак, прошу не забывать того, что я сказал. Я верю, что если бы не естественная забота о товарище, вы не устроили бы этого позорного спектакля, но имейте в виду, что только в соответствии с политикой нашего учебного заведения, а вовсе не в угоду вам мы пересмотрели дело, которое привело вас сюда, и нашли возможным решить его положительно.

Возможно, до студентов не вполне дошел смысл изысканной речи ректора, ибо желаемой реакции не последовало, и тогда Нейджел добавил еще более официальным тоном:

– Вас, несомненно, обрадует, что Реймонду Бленту разрешено принять участие в завтрашнем матче.

Из толпы послышалось довольно жидкое «ура!» и, непонятно почему, недовольные крики. Вероятно, кое-кто предпочитал шумные беспорядки мирному разрешению конфликта.

«Ну и демагог!» – подумал Чарльз и вдруг почувствовал ужасную усталость.

– Выражайте свои радостные чувства, оставаясь в рамках приличия, – продолжал ректор. – И, пожалуйста, помните, что это решение не бросает тени на кого-либо из наших преподавателей. А теперь, леди и джентльмены, желаю вам спокойной ночи и советую скорее разойтись, так как любой студент или студентка, обнаруженные здесь по истечении пяти минут, будут записаны и исключены из колледжа. Надеюсь, вам все ясно?

В ответ послышался гул голосов, радостных и сердитых, громкая барабанная дробь и одинокий звук трубы. Ректор Нейджел вошел обратно в дом, возбужденный и продрогший, но, видимо, довольный собой.

– Вот это дело! – бодро сказал Сэйр. – Молодчина, Хармон! Видите, раскачались и сумели навести порядок. А то мы бы здесь грызлись до самого утра!

– По крайней мере обошлось без полиции и репортеров, – ответил ректор, бросая ласковый взор в сторону окна. – В сущности, они еще дети и ни на какое зло не способны, просто избыток сил, ну и немного распущенные…

В этот момент раздался треск разбитого стекла, качнулась штора, и какой-то предмет упал на пол. Чарльз нагнулся и поднял камень.

– Да, на зло они не способны, – сказал он, взвешивая этот метательный снаряд на ладони.

Стоявший посреди комнаты Солмон в упор поглядел на ректора.

– Я ухожу из колледжа.

– Очень жаль, если вы так настроены, – хмурясь, ответил Нейджел, – очень жаль. Но утро вечера мудренее, Солмон. Сейчас ничего не решайте. Мы все устали.

– Пускай уходит, – обрадовался Сэйр. – Самое лучшее… Скатертью дорога…

– Считайте, что я тоже ухожу, – сказал Чарльз, – у меня нет другого выбора.

– Подумаешь, какой герой! Поостыньте сначала! – сказал Сэйр.

– Чарльз, я надеюсь, что вы это не всерьез говорите, – сказал ректор. – Вы, наверное, не согласны с моей тактикой, даже, может быть, считаете ее деляческой, но по крайней мере с этой историей покончено. Надеюсь, что, успокоившись, вы передумаете. Очень надеюсь.

– Ничего не покончено! – вскричала миссис Солмон. – Запомните, что я вам скажу: весь ваш футбол – чистое жульничество и вашего Блента подкупили!

– Миссис Солмон, – важно сказал ректор, – я понимаю, вы возбуждены, так же как и все мы. Никто из нас в данный момент не в состоянии разбирать подобное обвинение. Притом, возможно, завтра, когда вы будете не так взволнованы и еще раз все продумаете, вы поймете, что ошиблись. И, вероятно, даже откажетесь от своего заявления, что, как я думаю, будет очень благородно с вашей стороны…

– Не хочу вас пугать, господа, – сказал Чарльз, – но не кажется ли вам, что здесь пахнет гарью? Вроде бы горелой краской?

Все принялись усердно принюхиваться, а Чарльз, сорвав с кушетки одеяло и чуть не сбросив на пол задремавшего сенатора, побежал к выходу.

На деревянном крыльце пылал брошенный кем-то факел. Чарльз кинул на него одеяло и стал изо всех сил топтать ногами, пока не погасил начинавшийся пожар. На обгоревших досках осталось черное пятно. Студентов поблизости не было.

Все выбежали из дому и столпились у двери, наблюдая за Чарльзом, и он сказал, обращаясь ко всем сразу:

– И это от избытка сил, так по-вашему? То-то обрадуются местные газеты!

«Бунт студентов! Преподавателя забрасывают камнями! Горящий факел на крыльце дома!»

– Газеты не должны ничего узнать, – испугался Нейджел.