Андре-Луи рассмеялся ему в лицо.

— Вы находитесь под властью распространённого заблуждения, мой друг, будто грязь — доказательство патриотизма. Если бы это было так, вы стали бы великим патриотом.

Бурландо опешил.

— Вот как! Вы смеете брать со мной подобный тон! Но мы ещё разберёмся в ваших… делах. Мне донесли, что вы — агенты… иностранной державы.

— Ага! Несомненно, члены Австрийского комитета, — холодно ответил де Бац. Он намекал на мнимую организацию, о существовании которой несколько месяцев назад заявил представитель Шабо и стал всеобщим посмешищем.

— Ей-богу, если вы хотите посмеяться надо мной, то лучше сначала вспомните: хорошо смеётся тот, кто смеётся последним. Можете продолжать. И всё-таки, должен ли я донести на вас, или вы представите мне причину, по которой не следует этого делать?

— А какая причина вас удовлетворила бы? — поинтересовался де Бац.

— Эти… встречи. Зачем, если не в целях заговора, вы их устраиваете?

— Я что, единственный в Париже принимаю гостей?

— Гостей! Значит, гостей. Но они не простые гости. Они приходят слишком часто и всегда в одно и то же время. Это одни и те же люди. Таковы мои сведения, отрицать их бесполезно, и не трудитесь мне лгать.

Барон резко сменил тон.

— Вы воспользуетесь дверью, или мне вышвырнуть вас в окно?

На чиновника словно вылили ушат ледяной воды. Он отшатнулся, но, едва оправившись, снова воинственно выпятил грудь.

— Чёрт побери! Проклятый аристократишка…

Барон широко распахнул дверь салона.

— Прочь отсюда, слизняк! Убирайся в свою навозную кучу! Марш!

— Святая гильотина! Посмотрим, что вы запоёте, когда предстанете перед комитетом, — произнёс побагровевший муниципал, направляясь к выходу. Он шёл нарочито медленно, как будто спасая свою честь и гордость. — Мы ещё преподадим вам урок, проклятые изменники! Вы ещё поплатитесь за свои аристократические замашки. Меня зовут Бурландо! Вы ещё вспомните это имя. — И он убрался восвояси.

Хлопнула дверь на улицу. Андре-Луи улыбнулся, но во взгляде его читалось неодобрение.

— Я бы предпочёл обойтись с ним по-другому.

— Он заслужил куда большего. Следовало вышвырнуть его без предупреждения. Беспардонный мерзавец! Пусть себе идёт в комитет — Сенар сделает своё дело.

— Не поспеши вы, я дал бы Сенару веский повод разделаться с этим невежей. Ну да ладно, думаю, случай ещё представится. Он непременно вернётся, чтобы отомстить. Но вам, Жан, следовало обуздывать свой горячий нрав.

— Обуздывать свой нрав перед ничтожеством! — Барон фыркнул. — Ладно, довольно о нём. Где там Ланжеак?

Он вызвал Тиссо. Господин де Ланжеак, оказывается, ещё не приходил. Барон бросил взгляд на севрские часы и выругался.

— Ничего удивительного, — сказал Андре-Луи. — Этот молодой человек совершенно не пунктуален. И совершенно нам не подходит. Если это типичный агент д'Антрага, то неудивительно, почему регент пользуется столь ничтожным влиянием при дворах Европы. Лично мне такой не нужен даже в качестве лакея.

Наконец в комнату ворвался запыхавшийся Ланжеак. Мало того, что он опоздал, он ещё с беспримерной отвагой вырядился в сюртук с чёрными полосами на жёлтом фоне и обвязался шарфом, который Андре-Луи язвительно уподобил снежной лавине.

— Кажется, вам нравится привлекать к себе внимание. Что ж, одобрение Национальной вдовы вы заработали. Она питает слабость к чрезмерно кокетливым молодым господам.

Ланжеак разозлился. Он давно проникся к Андре-Луи неприязнью — Моро неизменно награждал его насмешками всякий раз, когда Ланжеак того заслуживал. А случалось это нередко.

— Можно подумать, будто сами вы похожи на санкюлота.

— Упаси Бог. Но и зебре не подражаю. В девственном лесу такое сходство было бы уместно, но в Париже чересчур бросается в глаза. Полагаю, человека вашего рода занятий могли бы обучить держаться в тени. Вы слышали о том, что в стране революция? Неудивительно, что муниципальные чиновники, глядя на посетителей экс-барона де Баца, начали относиться к нему с подозрением.

Ланжеак ответил невразумительным ругательством, за что тут же заработал выговор ещё и от барона.

— Моро прав. Своим платьем вы афишируете ваши антиреспубликанские взгляды. А заговорщику следует во всём проявлять осмотрительность.

— Для благородных заговорщиков даже осмотрительность должна оставаться в рамках благородства, — заявил недалёкий дворянин.

— Только не для дураков, — бросил Андре-Луи.

— Нет, вы переходите всякие границы! Я возмущён, Моро! Вы нестерпимы! Нестерпимы, понимаете?

— Может быть, вы ждали одобрения своего исключительно дурацкого заявления, которым оправдываете исключительно дурацкий поступок? Жаль, но придётся вам всё-таки меня терпеть.

— Не пора ли нам перейти к делу? — вмешался де Бац. — Полагаю, вам есть о чём сообщить, Ланжеак. Вы виделись с Кортеем?

Вопрос отвлёк обиженного в лучших чувствах благородного заговорщика от выяснения отношений.

— Я только что от него. Дело назначено в ночь на пятницу.

Де Бац и Моро подались вперёд, жадно внимая Ланжеаку, который перешёл к изложению подробностей.

— Кортей заступит в караул у Тампля в полночь. Он отобрал двадцать человек и клянётся, что каждому из них можно доверять. Мишони будет дежурить в тюрьме и ждать нас. Кортей уже с ним виделся. Мишони устранит с дороги других муниципалов. Он за это отвечает. Кортей хотел бы как можно скорее обсудить с вами последние приготовления.

— Естественно, — сказал де Бац. — Я увижусь с ним завтра. У нас будет два дня, а мы при необходимости можем приготовиться за два часа.

— Есть для меня ещё какие-нибудь поручения? — спросил Ланжеак несколько обиженно.

— Пока нет. Вы вместе с отрядом Моро прикроете отступление. Сбор на улице Шарло в одиннадцать часов. Смотрите, не опоздайте. Мы будем сопровождать августейших дам и дофина до дома Русселя на улице Гельвеция. Надеюсь, через пару дней удастся вывезти их из Парижа. Но об этом я позабочусь позже. А сейчас вы свободны, Ланжеак, до одиннадцати часов ночи с четверга на пятницу.

Когда капитан Корти, командир национальной гвардии от секции Лепельтье, снимал форму, он возвращался в свою бакалейную лавочку на улице Закона. Добропорядочный гражданин и монархист в душе, он записался в гвардию секции, когда та была ещё целиком монархической. Когда же на смену монархистам пришли республиканцы, он не оставил службу из благоразумия.

Поскольку в рядах гвардии оставалось ещё порядочно людей, разделявших его взгляды, Корти сумел набрать маленький отряд для назначенного на пятницу предприятия. Секции Парижа по очереди обеспечивали охрану Тампля, куда были заключены августейшие узники, и в пятницу наступала очередь секции Лепельтье.

В полномочия капитана гвардии входил отбор людей для дежурства, и Корти назначил двадцать человек — участников заговора во спасение королевы. Они должны были взаимодействовать с бароном де Бацем и сержантом Мишони, муниципальным офицером, ответственным за охрану внутри тюрьмы.

План, разработанный в мельчайших подробностях, был крайне прост. Охранники в Тампле не имели привычки обременять себя чрезмерной бдительностью, поскольку замки, засовы и патрули Национальной гвардии за стенами делали её излишней формальностью. Поэтому лишь один из них, подчиняясь приказу Комитета общественной безопасности, нёс караул в комнате, отведённой узникам из королевской семьи. Другие же обычно отправлялись в Зал Совета, откуда часовой в случае необходимости мог вызвать их окликом, и там до утра играли в карты.

В пятницу ночью Мишони сам должен был заступить на дежурство по охране узников. Он взялся обеспечить, чтобы восемь его муниципалитетских сотоварищей не приближались к покоям. Он должен был передать трём царственным дамам мундиры Национальной гвардии, которая в полночь приступала к несению караула. В этот час отряд из двенадцати человек постучится в ворота Тампля. Привратник примет их за патруль, совершающий обход с проверкой внутри тюрьмы, и не станет чинить препятствий. Они поднимутся в башню, где расположена комната королевы, свяжут Мишони и, чтобы всё выглядело так, будто он подвергся нападению, заткнут ему рот кляпом. Потом, окружив трёх переодетых дам и малолетнего дофина, они спустятся по лестнице и выведут их из тюрьмы. Навряд ли сонный привратник заметит, что патрульных стало больше. А если и заметит, тем хуже для него. На этот случай приказ де Баца был категоричен: если кто-нибудь окликнет заговорщиков до выхода за ворота Тампля, любопытного надлежит как можно тише успокоить холодной сталью.