— Но как вышло, что вы потерпели неудачу? Как?

По лицу де Баца пробежала тень.

— Я уже сказал. Нас предал один из тех — кто именно, мне неизвестно, — кому я вынужден был довериться.

— Это было неизбежно, раз вы посвятили в план стольких человек, — проскрипел д'Антраг. — Следовало бы предвидеть такую возможность.

— Я её предвидел. Не такой уж я законченный глупец, как вам, господин д'Антраг, видимо, представляется. Но иногда предвидение не позволяет избежать опасности. Человек в горящем доме несомненно предвидит, что, прыгнув из окна, может сломать шею. И тем не менее он прыгает, поскольку не хочет сгореть заживо. Я понимал опасность и сделал всё возможное, чтобы оградить нас от неё. Но я вынужден был рисковать. Иного выхода не было.

— И что произошло потом? — нетерпеливо спросил принц. — Вы не рассказали до конца.

— Вас интересуют подробности, монсеньор? — Де Бац пожал плечами и возобновил рассказ. — Так вот, повторюсь: в целом Париж не желал смерти короля. Парижан напугал приговор, граничивший со святотатством, их мучил неосознанный страх перед ужасными последствиями этого злодеяния. Как я уже сказал, ни один человек, побывавший в то январское утро на улице в толпе, не испытывает на этот счёт никаких сомнений. Знал об этом и Конвент, и комитеты. От Тампля до площади Революции выставили двойную цепь солдат, движение карет и повозок было там запрещено. Короля конвоировали не только полк Национальной жандармерии и полк гренадер Национальной гвардии, но и артиллерийский дивизион. Охранники окружали королевскую карету тесным кольцом. Закрытые окна, из страха, что мимолётный взгляд простого люда на лицо его величества может привести к взрыву, замазали мыльной пеной. Власти прекрасно понимали, какое настроение царит в толпе. Топот печатающих шаг конвоиров, грохот и дребезжание лафетов да барабанная дробь — вот единственные звуки, оглашавшие улицы. Гробовое молчание тысяч людей, в последний раз видевших своего короля, было настолько впечатляющим, настолько неестественным, что только свидетели этого зрелища способны понять всю его невыразимую и мрачную торжественность.

Монсеньор, я так подробно останавливаюсь на этом, чтобы показать вам, сколь далёк я от ошибки в оценке общественного настроения, от которого мы зависели. Власти сознавали, что само их существование в этот день поставлено на карту. — Барон возвысил голос и произнёс с неожиданной горячностью: — Я не колеблясь утверждаю, что, посылая короля на казнь, они рисковали куда сильнее меня, человека, пытавшегося его спасти.

Он швырнул эту фразу, словно перчатку, и мгновение выжидал, не примет ли кто его вызов. Откровенно неприязненный взгляд де Баца был при этом обращён на д'Антрага. Но никто не возразил, и, вернувшись к прежнему, довольно печальному тону, барон возобновил своё повествование.

— Не было ещё и семи часов, когда я пришёл на условленное место на углу улицы Луны. Я забрался на бастион и начал ждать. Время шло. Толпа позади солдатских рядов росла и уплотнялась. Люди стояли в безмолвном оцепенении, не столько из-за стужи ненастного зимнего утра, сколько скованные ужасом. Я с возрастающей тревогой вглядывался в толпу, но не мог обнаружить никого из своих. Наконец, когда в отдалении раздалась барабанная дробь, ко мне присоединились два участника нашего заговора — маркиз де Ла Гиш и Дево. Узнав, что других ещё по непонятной причине нет, они тоже пришли в отчаяние.

Впоследствии, когда всё было кончено, я выяснил, что произошло. Ночью Комитет общественной безопасности, снабжённый — без сомнения, тут постарался наш предатель — списком имён и адресами пятисот заговорщиков, принял меры. Каждого роялиста дома поджидали два жандарма. Они взяли моих помощников под домашний арест, который продлился до полудня, то есть до того часа, когда ничто уже не могло помешать исполнению приговора. Других мер против заговорщиков принимать не стали. Пятьсот человек нельзя обвинить на основании показаний одного предателя, а других улик против них не нашлось. Мы были слишком осторожны. Возможно, и момент для судебного преследования людей, пытавшихся предотвратить преступление, потрясшее всю нацию, был не слишком подходящим.

Вот и весь мой рассказ. Когда королевский экипаж поравнялся с нами, я потерял голову. Такое, хоть я и гасконец, случается со мной нечасто. Я спрыгнул с бастиона. Дево и де Ла Гиш последовали за мной. Я пытался прорваться сквозь толпу, махал шляпой, кричал. Вопреки всему, я продолжал надеяться, что мы втроём сумеем расшевелить толпу и выполнить свою задачу. Я кричал что было мочи: «Свободу королю!» Наверное, мой одинокий голос потонул в грохоте барабанов. Меня услышали лишь те, кто стоял рядом. Они в ужасе отпрянули от меня, но всё же никто не предпринял попытки схватить смутьяна. Это ещё раз доказывает, монсеньор, насколько прав я был в своих расчётах, на которых строил весь замысел. Не пытались мне помешать и когда я уходил с двумя товарищами, которые, как и я провели предыдущую ночь не под своей крышей.

Вот, монсеньор, полный отчёт о моём провале, о моей гасконаде. А что до денег, которые я потратил…

— Оставим это, — сварливо перебил его регент. — Не будем о деньгах. — И, погрузившись в свои мысли, надолго замолчал. Его грузное тело обмякло, двойной подбородок уткнулся в грудь, глаза опустели. Рассказ барона устыдил графа. Он испытывал неловкость за огульное осуждение гасконца. Даже критически и враждебно настроенный д'Антраг смущённо молчал, понимая, что перегнул палку.

Но в недалёких, тщеславных людях стыд зачастую сменяется негодованием против тех, кого они стыдятся. Вскоре его высочество оправился от смущения. Он распрямился, уселся в кресле поудобнее и, высокомерно подняв голову, сказал напыщенно-официально:

— Мы благодарны вам, господин де Бац, за объяснения, равно как и за вашу деятельность, которая, к нашему сожалению, не увенчалась успехом, которого она заслуживала. Пожалуй, это всё, если только… — Он вопросительно посмотрел на д'Аварэ, потом на д'Антрага.

Господин д'Аварэ в ответ молча покачал головой и сопроводил своё качание слабым протестующим жестом. Рука у него была изящная, едва ли не прозрачная. Д'Антраг чопорно поклонился.

— Мне нечего сказать господину де Бацу, монсеньор.

Барон посмотрел на них с искренним изумлением. Им нечего сказать!

— Я, конечно, сознаю, что не заслуживаю похвалы, — заметил он таким ровным тоном, что они могли лишь подозревать насмешку. — Судить должно лишь по результату. — Движимый мстительным желанием уязвить совесть регента, ответить добром на зло, он продолжал: — Но моя служба делу восстановления французской монархии далека от завершения. Моя маленькая армия верных людей пока на свободе. Мне не следовало покидать Францию, но я счёл своим долгом лично предстать перед вашим высочеством. Теперь же я покорнейше прошу разрешения вашего высочества вернуться и ждать приказаний, которые, возможно, последуют от вас.

— Вы намерены вернуться? В Париж?

— Как я уже сказал, монсеньор, я бы не покинул его, если бы не сознание долга перед вами.

— И что вы собираетесь там делать?

— Возможно, если я не полностью потерял доверие вашего высочества, вы дадите мне какое-нибудь новое задание.

Регент растерялся. Он повернулся к д'Антрагу. Но на хитроумного графа внезапно тоже нашло затмение, и он с излишней многословностью признался в отсутствии каких-либо идей.

— Мы подумаем, господин де Бац, — изрёк регент. — Подумаем и известим вас. Сейчас же не смеем вас задерживать.

И, словно желая смягчить сухость последних слов, Мосье протянул ему пухлую белую руку. Барон низко склонился и поднёс её к сложившимся в лёгкую усмешку губам.

Выпрямившись, он круто повернулся на каблуках и, не замечая придворных, чеканным шагом вышел из невысокого, тесного и убого обставленного приёмного зала.

На следующее утро, спускаясь по гостиничной лестнице, барон де Бац лицом к лицу столкнулся с господином Моро. Оба удивлённо застыли.