— Вашему высочеству доставляет удовольствие бранить меня.
Неявное обвинение в несправедливости вызвало раздражение принца.
— А разве вы не заслужили упрёков? Разве вы не обманули нашего доверия своими настойчивыми заверениями, своими хвастливыми замечаниями? Не вы ли дали мне слово, что вывезете короля из Парижа целым и невредимым, если я снабжу вас необходимыми средствами? Я великодушно дал вам всё, что вы требовали. Я выделил золото из казны, хотя нам так отчаянно его не хватало. Это золото мы могли бы сегодня использовать на поддержку французских дворян, умирающих в изгнании от голода. На что вы его потратили?
Все просто услышали, как у барона перехватило дыхание. На отважном лице проступила, несмотря на загар, заметная бледность.
— Могу заверить ваше высочество, что я не потратил ни луи на свои собственные нужды.
— Я не спрашиваю вас, на что вы денег не тратили. Я желаю знать, на что вы их потратили!
— Ваше высочество требует отчёта?
— А разве не с этой целью вы вернулись?
Барон сделал полуоборот и теперь, чуть повернувшись, мог видеть всех присутствующих. Его взгляд остановился на мертвенно-бледном лице д'Аварэ. Фаворит по-прежнему стоял, опершись на подоконник, и лицо его походило на маску. Взгляд гасконца двинулся дальше. Флашланден и Плугастель излучали угрюмую суровость. Лицо Керкадью выражало умеренное сочувствие. Д'Антраг ухмылялся, и барон вспомнил, как с самого начала этот господин — ревностный противник любой секретной деятельности, если только сам не был её вдохновителем и руководителем, противился дерзкому плану, называя его безрассудной авантюрой, и возражал против выделения средств.
После минутного молчания барон заговорил подчёркнуто спокойно.
— Я не предполагал отчитываться в мелких подробностях. Не думал, что это потребуется. Я не торговец и не веду гроссбухов, монсеньор, да и дело это — не торговая сделка. Но я постараюсь, как сумею, подготовить отчёт по памяти. А пока могу заверить вас, монсеньор, что потраченная сумма более чем вдвое превосходит ту, что я получил от вашего высочества.
— Что вы такое говорите, сударь? Опять гасконада? Откуда вы могли достать такие деньги?
— Если я утверждаю, что они у меня были, значит, я их достал. Хотя я и гасконец, никто до сих пор не усомнился опрометчиво в моей честности и не допустил, что я могу запятнать себя ложью. Я потратил золото на подкуп нескольких продажных каналий. На них, кстати, сегодня лежит ответственность за управление Францией. Я давал взятку любому чиновнику, который мог мне пригодиться, кто мог помочь воплощению моего замысла.
А что до остального, монсеньор, то мой провал обусловлен двумя факторами, которые я не принял в расчёт, когда пускался в это трудное и, смею заверить, опасное предприятие. Во-первых, когда я прибыл в Париж, король находился уже под усиленной охраной на положении узника. Я опоздал всего на несколько дней, но их оказалось достаточно, чтобы задуманный мною план стал неосуществимым. И если вы, ваше высочество, желаете проявить справедливость, перенеситесь мысленно в Кобленц, где я впервые изложил свой план, и вы поймёте, что вина за промедление, стоившее успеха, лежит на господине д'Антраге.
Д'Антраг вздрогнул и вскричал возмущённо:
— На мне, сударь? Как это?..
— На вас, сударь, — отрезал де Бац, обрадованный, наконец, возможностью запустить зубы в противника, не защищённого титулом. — Не вы ли отнеслись к моему плану с пренебрежением? Не вы ли оспаривали его перед монсеньором и называли безрассудной тратой денег? Если бы не вы, я выехал бы тремя неделями раньше. Я оказался бы в Париже в то время, когда король пользовался относительной свободой в Люксембурге. В моём распоряжении осталось бы ещё целых две недели на подготовку побега, который стал невозможен после заключения его величества в Тампль.
— Об этом нам известно только с ваших слов, — сказал д'Антраг, кривя губы и искоса поглядывая на принца.
— Вот именно, и надеюсь, вам достанет мудрости не подвергать их сомнению, — ответил барон резко — так резко, что регенту пришлось постучать чем-то по столу, чтобы напомнить обоим о своём присутствии и о надлежащем почтении к своему титулу.
— Ну а вторая причина вашего провала, господин де Бац? — осведомился он, возвращая барона в основное русло обсуждаемой темы.
— Предательство, опасность которого я всегда сознавал. Но у меня не было выбора, и пришлось пойти на риск. Обнаружив, что заключение его величества разрушило мой первоначальный замысел, я встал перед необходимостью составить новый план кампании. Правильно или ошибочно, но я решил, что спасение в последнюю минуту даёт наилучшие шансы. Я до сих пор убеждён, что сделал верный выбор, и, если бы не предательство, добился бы успеха. Осуществление побега требовало сугубой осторожности, безграничного терпения и кропотливой подготовки. Всё это я сумел обеспечить. Я собрал небольшой отряд роялистов и поручил каждому из них завербовать нескольких других. Скоро в моём распоряжении оказалось пятьсот человек, и все мы постоянно поддерживали связь друг с другом. Я проинструктировал, снарядил и вооружил их под самым носом у Конвента и его Комитета безопасности. Я не жалел денег. Когда стало ясно, что его величество предстанет перед «судом» и приговор предрешён, мой план действий был уже разработан окончательно. Ни у кого не вызывало сомнений, что только самый отъявленный сброд приветствует казнь короля, тогда как основная масса народа охвачена страхом и отвращением к палачам. Но это большинство не могло оказать сопротивления агрессивному крикливому меньшинству. Только прозвучавший в нужную минуту смелый призыв мог вывести его из оцепенения. Особа миропомазанника окружена неким ореолом. Короля воспринимают не столько как личность, сколько как символ, воплощение идеи. Любому, хоть сколько-нибудь наделённому воображением или чувствами человеку насилие над королём отвратительно. На это и возлагал я надежды: я собирался расставить свои пять сотен в удобном месте, мимо которого короля должны были везти на казнь, и, когда карета поравнялась бы с нами, подать сигнал. Мои люди с криком «Жизнь королю!» бросились бы на охрану…
Барон перевёл дыхание. Семеро, зачарованные рассказом, казалось, старались не дышать. Все глаза были устремлены на гасконца.
— Может ли ваше высочество сомневаться, может ли сомневаться кто-нибудь вообще, в том, что должно было последовать вслед за тем? Мои пятьсот человек составили бы ядро массового бунта противников казни его величества. Они стали бы режущей кромкой топора, который обрушился бы на палачей. Парижане стряхнули бы с себя оцепенение. — Полковник вздохнул. — H'elas! Если бы любой из вас был там, стоял вместе со мной в назначенном месте на углу улицы Луны у бастиона Бон-Нувель, если бы вы видели благоговейный ужас толпы, собравшейся посмотреть на королевскую карету, направлявшуюся на площадь Революции (как теперь называется площадь Людовика XV), если бы вы слышали гробовое молчание тысяч людей, вы не усомнились бы в моей правоте.
Когда я стоял там и ждал, я не только не сомневался в успехе плана — я был почти что уверен в нём, почти уверен, что вызову пожар, который калёным железом выжжет семя революции. Наш лозунг мог поднять тысячи людей, не доверяющих новому режиму. Ведь сколько французов с ужасом смотрят на распространение анархии и хаоса! Им не хватает только решительного руководства. Мы могли бы поднять такую бурю, которая навсегда смела бы Конвент вместе с поддерживающей его чернью и вновь вознесла бы короля на трон.
Де Бац снова остановился и криво улыбнулся, видя всеобщее внимание.
— Но я, как вы, монсеньор, изволили заметить, гасконец. Что пользы продолжать? Я потерпел неудачу. Вот о чём надлежит помнить. Умно составленный план искусство комбинации, энергия и мужество исполнителей — какое значение имеют они, если цель не достигнута? Если тонкую черту, что отделяет иногда успех от провала, так и не удалось перешагнуть.
Сарказм барона уязвил слушателей. Однако его высочество, захваченный рассказом, попросту не заметил насмешки.
