Издревле исподволь заселили эти леса русские молчаливые люди. Меж двух богатых океанов — деревьев и воды — люди сошли, отступают сюда давно, веками уходят с запада к востоку, ища мира в лесах. Веками они ведут здесь ожесточенную трудовую борьбу против леса, отбивая себе места для пашни на «роздерях», «росчистях», на «роскосях», на «новотнях». Валят деревья топорами — сплошь, «постелью», и так возникали «валки», «чащики», «починки». Отобрав добрые лесины для стройки, они безжалостно жгут остальное — так возникали «пожоги», «палы», «огнища». Простыми кольями — «вагами» — они с хрустом в спине корчуют бесконечные пни, «опрятывая новины», закладывая среди темного сплошного леса «нивища», «нивы» — под рожь, овес, лен. С новин брались богатые урожаи и в сам-двадцать пять и в сам-тридцать, а то и в сам-шестьдесят, а через год-два земля шла в «перелог», в «непашь», а люди снова вгрызались дальше в леса. Они «селились здесь на сыром корне, не приях имения ни от князя, ни от епископа, и паша на нови, себе покоя не дах», — говорит летописец.

В лесной тиши, вдали от войн, от княжьих раздоров, эти до земли добиравшиеся, садившиеся на землю свободные люди занимали «займища», починали «починки», селились в «селищах», в «селах», из дерев рубили «деревни». Среди селений обозначались центры — погосты, куда съезжались гости — торговые деловые люди, возникали торги, торжки, где местные жители обменивались продуктами леса, воды и человеческого труда. Здесь власть держало вече — народное собрание, выбиравшее мудрого старого старосту, здесь же рубились деревянные храмы — центры занесенной сюда через Киев и через Новгород далекой культуры Константинополя.

В мирных северных лесах, на реках, на отоке моря, вдали от зажима «вящих людей» Новгорода, вдали от тяжкой военной руки, растущей и крепнувшей южнее Москвы, жили свободные, вольные крестьяне — христиане, укрытые в лесах, не узнавшие над собой никогда ни татарщины, ни крепостного права.

Уплыли из Архангельска в Еуропу иноземные груженые корабли, и московиты муравейно грузят свои посуды, чтобы гнать их с товарами вверх по Двине.

Труден путь — Двина не глубока, плыть можно только на легкой посуде, а от Архангельска до Вологды по речным-то кривунам в лесах будет вся тысяча сто верст. В осеннюю рыжую непогодь тянутся суденышки под низкими тучами, под дождями.

От Вологды до Москвы исконным санным путем тоже не близко. Хорошо, ежели товары попадут в Москву к Рождеству.

И первым большим городом на этом трудном пути встал на реке Сухоне город Великий Устюг.

Стоит Устюг Великий там, где Сухона-река да Юг-река обнялись — слились в Двину-реку, побежали вместе в Студеный океан. На самом остроге — слиянии — стоит Городище, по-московски — Кремль. Стена деревянная по осыпи идет кругом на триста семь сажен, семь ее башен отражаются в черной Сухоне — Дровяная, Сретенская, Вознесенская, Кабацкая, Архангельская, Спасская, Водяная. В этот ноябрьский хмурый день валит медленно на них крупный снег.

Под Водяной башней Водяные ворота, — выход на реку Сухону, а ворота Сретенские ведут в соседний Большой Острог, со стенами в тысячу триста сажен. А дальше за теми стенами — посад, слободы, сельца, огороды да сады.

В Городище народу живет не много — там больше стоят осадные дворы да амбары торговых людей — для береженья. У Водяных ворот амбары именитых гостей Строгановых, а промеж тех амбаров дворы Тренки Гиганова — бирюча, Гаврилки Кораблева да Ивашки Игумнова. Пуст, брошен стоит тут же дворишко Васьки Тючкина, избенка скособочилась, тын покосился, и нет хозяина Васьки — сбрел от долгов в Сибирь, а дворишко со зла пропил. На площадке у церкви святого Варлаама Строгановский двор— на приезд деловым людям, и хранят его две надворницы, две нищие вдовы — Фекла да Аксинья. У Сретенских ворот — среди малых дворишек осадной двор[20], да амбары великоустюжских торговых людей Босых, а рядом избенка Обросимки Лаврова, что бродит меж двор, кормится от мира. И тут же один к одному пять дворов — Гришки Тихонова — скорняка, Ивашки Евдокимова — шапошника, Шумилки Кутейникова — ярыжки в Земском суде, Ивашки Иванова — ярыжки в винокурне да Никишки Загибалова — сапожника. Тесно в Городище, и малы в нем дворы — все больше по пять-шесть сажен длиннику да по три-четыре поперешнику, вот и все владенье, не больно тут настроишь да напашешь.

По улицам, переулкам Большого Острога и посада, как начинка в пироге, понасажены мелкие дворишки, на них избушки рубленые, купленные готовыми на лесном торгу, с окошками волоковыми, слепыми, из бычьего пузыря да из паюса, редко где слюдяные. В них живут, и работают неутомимо гребенщики, сапожники, рукавишники, шапошники, свечники, шубники, крупеники, кожевники, водяные люди, что по Сухоне да по Двине посуды чинят, калашники, мыльники, ложечники, хмельники, рыбники, котельники, разнотоварные люди, торговцы в отъезжую. Живет тут Лука Собакин — мясник, судебные ярыжки, масляники, трапезники, харчевники, плотники, портные мастера, завязошники, кошатники, собашники, кузнецы, пирожники, соло-денники, серебряники, оловянишники, кишечники; овчинники, горшечники, коновалы, свечники, складники, богомазы, иконники, рыбные да мясные прасолы, бражники, площадные дьячки, что на площадях людям грамотки чтут да пишут чего кому надобно, толоконники, огородники, коноплянники, житники, скоморохи, хомутинники, седельники, пивовары, жерновщики, войлошники, винокуры, ветошники, дровосеки, колесники, сабельные мастера, уздники — всяких дел люди.

Живут в Устюге Великом, трудятся неизбывно черные, тяглые люди. Люди эти за труд свой жалованья никакого не видят, а против того, получив по клочку земли под двор, работают на себя, а тянут на государя, со своих дворов платят и пошлины, и налоги, и оброки, платят все, что положено на всех их «по разрубу и размету», платят их сполна, отвечая друг за друга всем миром, иногда попадая и на правеж.

А рядом с теми черными дворами дворы белые, что пошлин не платят. У Пречистенской церкви стоит белый двор Варлаама, митрополита Ростовского, на случай приезда владыки — тот большой, семнадцать сажен длиннику на пятнадцать сажен поперешнику.

У Христорождественской церкви воеводский двор, он того митрополичьего поболе. Да рядом двор — на приезд приказным людям. Да еще в Устюге белых дворов протопопов да попов, да приказных, да палашевских[21] — всего более восьмидесяти. Они ничего не платят, зато величаются, что все имеют.

Крепко, ладно работают свой товар тяглые люди в Устюге Великом, и далеко везут те их товары торговые люди по всей земле — Лихолетье давно избыто, мир прочно встал над землей.

Давно уже не приходилось им, посадским и городовым людям, вскакивать от ночного набата со всех, колоколен, бросать работу, бежать сломя голову спасать, тащить пожитки в Кремль да вставать на оборону на башни, на деревянные стены, каждый куда и каждый с чем ему положено — с топором, с копьем, с саадаком, с пищалью, с мечом, с бревном, с камнями, с кипятком, со смолой и с тревогой, с проклятиями, а то со слезами смотреть из бойниц, как из окружных лесов бегут, спасаются в крепость крестьяне, с полей, из окрестных сел да деревень, а за ними гонятся лихие воровские люди. Мир стал над всей Московской землей с тех пор, как избыли всем народом великое московское Лихолетье.

Таким-то сумеречным ноябрьским днем под медленным снегом, по черной реке шли лодьи из Архангельского на парусах, веслами, людской и конской тягой. Возвращался домой в Устюг Тихон Босой, везя с собой все, что промыслили его артели за лето, — сельдь в бочках, и семгу, и палтус, и треску, и ворвань, и гагачий пух, и рыбий зуб. Весело крестились на церкви его ватажники, звонко кричали встречь с берегу, ревели с радости заждавшиеся жены, ребята, сестры да матери.

Все справил, все изладил, как надо, как уговорено было с батюшкой, Тихон Васильевич, однако вернулся он нерадостен, сумен, словно сумеречный день, и дождик слезой блестел в его бороде. Он и домой пошел не сразу, не день, не два прожил в стану на берегу с ватажниками: надо было сгрузить товары в амбары, рассчитаться с артелями, назначить, какому товару куда идти. Встретился на берегу с отцом, с Васильем Васильевичем, да говорили мало: у того на руках дела еще больше — и Сибирь, и города, все нужно наладить, обговорить… Отец только посматривал на сына острым глазом — прослышал уж он, почему нерадостен сын.