Еремины глаза стали еще веселей.
— Ты от тоски молись да сам жуй их, грызи сам свои горести! — улыбался он. — Бейся с ними! Действуй зубами ты! А с одной-то молитвой и с голоду помрешь. Богу ленивцы претят!
С головой уходит Тихон в работу, чтобы Аньшу свою забыть. А может, любовью правду добывать нужно? Кто скажет?
Сам Тихон зовет себе заботы — вышибает клин клином: от забот-то легче не спать, чем от тоски.
Невпроворот забот у Тихона, и первая забота — люди. Ульяш вот привез товары из Устюга, нужно их к осеннему да зимнему времени раскидать по заимкам да зимовьям охотницким, по артелям. Зверья в округе к тому же меньше стало — зверь-то, он умный! Раньше в Енисейском соболей, бывало, бабы в остроге коромыслами били, а теперь зверь уходит дальше. Нужно за ним идти искать промышленных новых мест. Надо покрутов в новые артели подыскивать, а дело трудное, хоть народ все больше прибывает в Сибирь из-за Урала. Люди бегут все дальше, на новые места, на обжитых местах не садятся. И сильно бегут. Сказывают, царь воевать хочет с Польшей, а к войне деньги надобе, воеводы народ на правеж ставят, томят. А у народа-то ноги свои, некупленые, вырубил костыль, подвязал лапоток — уходи подале, куда глаза глядят.
Народ и идет, словно гуси, сквозь Енисейский острог напролет, все разный: крестьяне с Волги, что от помещиков, с их будных заводов, да с пашен, да соляных вариц, отбежали; ссыльные, что пытку выдержали да не признались в том, что с них сыскивали; недоимщики, чтоб на правеже не стоять… Да «гулящие», нигде не приписанные люди. И народ идет не простой — все калачи тёртые, смелый, грамотный почти поголовно. Незнакомый. Как такого человека в артель примешь? Как казну доверишь? Опасно! Возьмет товар, соболей выменяет, наловит — и ищи ветра в поле, волка в лесу! И бегут они все, как слышно, к Хабарову, на великую реку Лену, да за Байкал-море… Слышно, собирает Хабаров охочих людей, новые он свободные места промышлять хочет. Слух такой все больше идет.
Хабаров! Ерофей Павлович!
Хабаров!
Мальчишкой малым еще помнит себя Тихон, дед покойник Василий Степанович был еще жив, стояла белая зима перед Рождеством, заскочил однова Тихон в голубой рубашечке, в сапожках козловых к деду в горницу. Сидит дед, Василий Степанович, за столом на лавке, тут же и отец, Василий Васильич, а по горнице от замерзшего окошка и до топящейся печки мечется богатырь в синем кафтане на белую рубаху, русобородый, могутный, и говорит, говорит — ровно летит.
Дед да отец молчат, только слушают да переглядываются, брови подымают, пальцами по столу постукивают.
Это Хабаров и есть, приказчик Босых, что вернулся самовольно тогда из Мангазеи в родной свой Устюг, живет в соседях, на Воздыхальной улице. Прижался Тихон к дедушке, слушает — ну, мальчик!
— Мангазея что! — говорит Ерофей Павлыч. — Соболей скоро там изведут. Там делать неча! Сколь народу вместе! Дальше надо идти! На Енисей-реку! Какие места! Там не только соболевать людям, там людям жить можно. Земля-то черная на тех местах. По реке Чулыму, сказывают, ах и места. Степи! Луга! Зверье! Все в цветах — не выгорают в жару, воды много. Кругом горы, а в горы пойдешь — наверху леса, в них озера как зеркало, а в зеркале те же горы синие. Эх, раздолье! Летом травы в рост человечий на лугах, а зимой ветры снег сдувают, скот все время пасется! Люди там тунгусские, тихие. Князцы ихние в собольих шубах ходят.
Хабаров инда за голову схватился, глянул на икону.
— Василий Степаныч! Господи боже, сколько же у нас земли — и все впусте. Сколько богатств! А дальше — Лена-река! А дальше — Даурия! На Амур-реке што! Соболя везде! И там, на Амур-реке, сказывают, хлеб сеют, там пашенные люди спокойно живут. Дауры!
— Есть-то есть, а как туды добираться? — спрашивает Василий Степанович, смотря на Хабарова задумчиво. — Да хоть и пройти-то можно, да ведь по нашему, по торговому делу пройти не просто. Надо и туды пройти, и назад вернуться, и все сберечь! Ты, Ерофей Павлыч, сам знаешь. Тех-то земель каковы люди? Смирны ли? Каки реки-пути? А то товар завезешь, а назад обменные не вывезешь, да и самого убьют! Вот те и Амур-река!
— А то! Верно! — волновался Хабаров. — Все знаем! От Мангазеи бежать кочами нужно Тазом-рекою до Енисейского волока. Там протоками до реки Турухана, Туруханом вниз до Туруханского зимовья — десять дён. Оттуда по Енисею до устья Нижней Тунгуски-реки тоже. Тунгускою вверх до реки Тетей и волоком до Чоны-реки — два дни. Там и зимовать. А весной рекой Чоной идти на реку Вилюй. А Вилюем до Лены-реки — ходу три. недели. А по Лене-реке — к Полунощному океану — два месяца ходу на веслах, а ежели ветер — на парусах добежит посуда и в неделю.
— Кто ж это хаживал? — сомнительно спрашивал дед Василий Степанович, прищурив глаз, рукой же делая знак сыну Василию, чтобы тот не горячился. — И уйдешь далеко, как торговать будешь? Говорить-то легко! Надо, чтобы тех мест люди на местах бы сидели. А то будет как с самоядью в Мангазее. Откочует он в тундру — и пропал. Без долгу торговать не приходится, а раздать товар — долг собрать надо!
Мальчику Тихону тогда жалко было Хабарова — сильно, видно, прижимали его дедушка да батя. А верно, Хабаров знает, что говорит, — должно быть, в его ушах звенят голоса бывалых людей, так и виден въявь горячий блеск нового в его глазах.
— Да Семен-то Аверкин чего сказывает! — прижимая себе ладони к груди, страстно говорил Хабаров.
— Ну, чево?
— Соболевал он, Сенька, на Аргуни-реке, вдвоем с товарищем. Налетели на них даурские люди, одного убили, Семена увели к себе, в ихнюю землю, Даурию, на Амур-реку. А сидят в той земле князцы Лавкай, да другой еще, и они у него, Семена, отняли только стрелы железные да одекуй[80] и за то соболями заплатили хорошо. Нипочем в той земле соболя! И стоят в той земле города крепкие, и земля пашенна, родит богато, и в улусах их есть серебряные руды. И от той земли Богдойское царство[81] недалеко лежит, а в нем с китайцами там торг большой.
А Василий Степанович сказал на это еще холоднее:
— Вот што, подай-ка, Ерофей, роспись нам, каковы те земли и какие в них люди живут, чем промышляют, какие у тех людей животы. Да пиши по статьям, какими реками плыть. Да чертеж той земли подай. А то как мы тебя туда снарядим, на расход пойдем?
Понурив голову, изминая в руках шапку, ссутулив могучую спину, уходил тогда Хабаров, пролезал в низкую дверь.
И снова приходил. Все просил помочь ему, снарядить, дать денег, всего, чего нужно, чтобы великие богатства божьего мира не лежали бы втуне, а пришли бы людям. Так просил когда-то помощи и средств у именитых людей Строгановых Ермак Тимофеич. Так просил когда-то помощи и средств у королевы Изабеллы и короля Фердинанда Кастильских Христофор Колумб, когда его проект похода на запад в Индию отклонил «совет математиков».
Дед и отец Босые оказались слишком осторожными — или они переставали уж быть смелыми гостями? A вот теперь Тихон инда повернулся, и сено зашуршало под шубой.
«Досадно! Догони теперь Хабарова!»
Заснул он под разноголосное пенье утренних петухов.
А назавтра пришло 1 августа — Первый Спас, праздник в Енисейском остроге, крестный ход на Енисей, годовой уездный торг.
Вполдерева уже стояло солнце, когда Тихон вышел со двора. Утро было хрустальным, в воздухе плавали серебряные паутинки, горизонт обступали синие, лазоревые горы, увалы в щетине лесов. Тепло, но вдруг потянет бодрой свежестью— вздохнет помаленьку уже затаившаяся где-то за углом осень.
В соборе острога идет обедня, служат быстро, многогласно, сразу поют и читают, народ занятой, день праздничный короток. И пенье отдается в деревянной клетке купола, перелетывают в окнах голуби, от сквозняка мигают свечи.
Храм полон, впереди всех — сам воевода Пашков Афанасий Филиппович, мал ростом, брюхат, за мудрость бог голого лба прибавил аж до затылка, кругом седые кудёрки, борода седая, круглая. Воевода в парчовом зеленом кафтане, зеленом, с травами цветными, за его спиной холоп держит в охапке черно-бурую шубу и высокую шапку.
