Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Никита учился у старцев грамоте, пенью, письму, чтению, крепко работал, корчевал пни, пахал пашню, проходил трудовую школу и вместе с тем школу жизненного подвига.

Никита пробыл там пять лет, вернулся в родное село могучим юношей, схоронил скоро всех своих, женился, стал деревенским попом в девятнадцать лет. Жил счастливо, немудро, любимый паствой, перебрался на приход в Москву.

В Москве поп Никита схоронил одного за другим всех ребят. Потрясенный непрочностью земного счастья, уговорил он в отчаянии жену постричься, а сам побрел на Соловки, где и принял монашество с именем Никона.

В студеном Белом море, на острову в белокаменных стенах стоит славная Соловецкая обитель старого новгородского строенья, покоятся там ее строители — Зосима и Савватий. Блещет она золотыми куполами, белеет стенами да башнями, стелет над морем густой звон, крепки ее здания, богаты ее трапезные, где в праздники кормит обитель по пять тысяч гостей — богомольцев, и всем хватает.

Поля и огороды монастыря вспаханы разумно, за леском, чтобы всходы не зазябли. Кузница стоит большая — ставили хлыновские богомольцы. Монахи да трудники куют здесь день-деньской ножи, топоры, косы, серпы. И железо тоже свое — из Кемьского уезду, из ржавых болотин. Шумит рядом ручей — стоит мельница, что крутит точила, — точат монахи тут по триста кос, четыреста пятьдесят топоров, тысячу ножей в день.

Неподалеку — дом в два жилья каменный, своего камня, — кожевенный завод, выделывает шкуры — коровьи, оленьи, тюленьи, нерпичьи: это на непромокаемую одежу соловецким славным рыбакам — рыба соловецкого засола знаменита по всей земле.

Весь большой остров изрезан каналами между пятьюдесятью его озерами — тяжести по воде двигать куда легче. Есть подель[66] — строит рыболовецкие суда, есть сухой док — для их ремонта.

Кирпич дает для строек свой кирпичный завод. Работают и в нем споро, молча, разве псалом запоют.

Все это монастырское хозяйство заведено было еще при игумене Филиппе, том самом, что задушен был Малютой Скуратовым по приказу Ивана Грозного: не учи царей правде!

Летописец Соловецкий так повествует об этом делании игумена Филиппа:

«При Филиппе-игумене разведены на острову олени да коровы. Поставлены на промыслах соляных в Колемже два црена[67], да потом еще два. Да на Луде стали варить соль же.

Да еще Филипп-игумен мельницы делал да ручьи копал— к мельницам воду подводил всюду. Да дороги делал, да двор коровий великий поставил в Мукосельмах. Да на Бараксе двор поставил на кирпичное дело, печи да амбары.

Да сделал Филипп-игумен наряд — веяти рожь мехами, водяной силой, мельницей.

Да допрежь того, глину на кирпич копали людьми, а ныне волом — один пашет, что допрежь многие люди копали. И глину на кирпич мяли руками, людьми, а ныне мнут конями. Да и при стройке на церковь воротами кирпич подымают, и брусья, и известь, и всякий запас подымают конями же!»

Разумный хозяйственный порядок учредил в монастыре игумен Филипп, и, убиенный, положен он был там же наблюдать за ходом дел своих, чтобы люди всегда молились, днями работали, вечерами учились хорошему и полезному. И видит, знает Никон дела мученика-митрополита.

Завести бы такой порядок не в монастыре только, а по всей земле! Чтобы игумены правили вместо воевод, чтоб сам царь слушался божьей правды!

Однако жить в большом монастыре среди трудов и братии не стал Никон, любил он уединение, надо было ему вынашивать свои мысли. Ушел он в Анзерский уединенный скит на другом высоком острову Соловецкого архипелага, поставил сам себе избушку среди болот, в безлюдье, шесть дней молчал, а в субботу шел в скитский храм, куда сходились другие отшельники. Всю ночь на воскресенье пели чернецы псалмы, утром служили обедню и расходились в безмолвии.

Полтора года прожил тут Никон-иеромонах, копил в одиночестве великие силы да огненные мысли. Да обидел его начальный старец скита Лазарь, сделал не по его, не по Никону. Вспыхнул впервой Никон могутным гневом, однако задавил гнев в себе, только ушел из скита, с малого Анзерского острова. Уже была ему нужна широкая земля, потому что силы в нем росли.

И, как некогда отважный Юлий Цезарь, в утлой лодье, сам-друг с безвестным спутником, в ночную бурю пустился Никон через море.

И победил. Выкинуло море лодку на берег, и Никон направил свои стопы в обитель на острове на Кожеозере. Нищ и убог явился Никон туда, ничего не имел он, кроме двух богослужебных книг, которые он и вложил в монастырь как необходимый при поступлении в обитель вклад.

Обитель Кожеозерская была бедна — незадолго перед этим в пожаре сгорели два храма. Зато люди в обители были сильные. Никон стал под начало к отшельнику и подвижнику Никодиму, в прошлом московскому ремесленнику, кузнецу, что уже тридцать шесть лет пребывал в затворе. Были в монастыре же пострижены Львовы — брат Боголеп, в миру боярин Борис Львов, да его родной брат — в миру думный дьяк Григорий Львов, люди опытные в мирских и государственных делах, с которыми подолгу беседовал Никон, приходя из лесного уединения.

Братия монастыря скоро увидела, что в ее ряды стал сильный духом человек, и когда обитель овдовела — скончался ее настоятель, избрала своим игуменом Никона. Игуменом Никон стал хорошим — в самом уединении он всегда же стремился к тому, чтобы быть первым, чтобы править.

Кожеозерский монастырь процвел в его хозяйских руках, прибыло число братии, братья Львовы внесли крупные вклады, царь Михаил прислал в дар монастырю псалтырь в серебряном окладе, а главное — пожаловал царь монастырю в вотчину деревню с полями, лугами, рыбными ловлями, да еще рыбные ловли на озере Онего, да право каждый год покупать в Вологде и Каргополе соли две тысячи пудов, беспошлинно.

Пышными, строго уставными стали церковные службы в монастыре, сладко, красиво зазвенело пение. До всего доходили заботы крепкого игумена, и сам он жил чисто, как свеча перед господом, и слава росла о нем не зря по всем окрестным селам, озерам, монастырям.

Лютой, снежной зимой 1646 года был игумен Никон вызван в Москву. Москва согрела его сердце. Кипучей жизнью жили ревнители благочестия — кружок протопопа Степана Вонифатьева, царского духовника, а Ивана Неронова, протопопа, знал Никон еще по Макарьевскому монастырю. Пышен стал царский двор, росла торговля, крепла Сибирь, все время шли со многих земель посольства в Москву. Нужно было поднимать церковь — молодой царь только и думал об этом.

Румяным морозным утром протопоп Иван повез игумена Никона в своих санках в Кремль, к царю. Никон всю дорогу молчал, слушал наставления, как говорить с царем… Волосы из-под скуфьи поседели от мороза, а в царской передней и в комнате сладко пахло березовыми дровами, мехами от боярских шуб, муравленые затейливые печки топлены жарко дворцовыми истопниками, чисто протерты, сияли лампады перед образами. И государь-то, молоденький, в курчавой бородке, чернобровый, румяный, улыбающийся белозубо, в красной рубахе с низанным жемчугом воротом, красивый и смущающийся как девушка, подошел к Никону под благословение, поцеловал, дивясь на богатырскую руку, поднял на монаха серые большие глаза.

Перед царем стоял могучий гигант черноризец, широкоплечий, некрасивый, долгоносый, с бородой веником, закрывающей шею, с острым взглядом зелено-серых глаз, что годами одиночества прикованы были к иконам, глаз одинокого отшельника, насквозь видящего людей, жившего в темном лесу, в избушке, куда приходили звери, человека медвежьего склада, человека воли и силы на пятом десятке лет трудной, подвижнической жизни.

Кругом стояли бояре в парчах да шубах, хитрые, умильные, дышало березовое тепло печек, мягкие ковры скрадывали шумы, придворный протопоп заглядывал в глаза и улыбался царю так, что даже юноша царь уже давно понял, что нельзя таким лицам поручать своей царской воли.

А великан говорил твердо, сильным, медвежьим голосом, как труба, будто Русь крепкое православное царство, что она объединит все земли, нужно только изгнать из нее пороки, укрепить добродетели, почитать церкви. И у царя сладко кружилась, плыла в мечтаньях голова.

вернуться

66

Верфь.

вернуться

67

Большие сковороды для выпаривания соли.

43
{"b":"237976","o":1}