Поперек харчевни крыт скатертью большой стол, за ним на длинных лавках сидели посетители, громко, непринужденно разговаривая. Столы помене, обставленные лавками, стояли по всему помещению. Над одним из столиков, у окна против Василия Блаженного, поднялся Грачев, замахал короткими ручками.

— Сюды! Сюды, давай! — звал он Босых. — Давай сюды!

Он тоже сидел за горячим, душистым сбитнем, таким вкусным в этот морозный день.

— Молодец! — шумел Грачев. — Молодец! Тащи сюда еще сбитню!

— Э, нет, Семен Матвеич! — говорил, смеясь, Кирила Васильич. — Что ж брюхо-то парить! Пора полдничать! Чего закажем?

Парень в белой длинной рубахе с красным шерстяным пояском, на котором висели гребешок и ключи, летел уже к столу, высоко держа поднос с кунганом сбитня, окруженным стопками, без стуку, ловко поставил его на стол, разлил горячий напиток и почтительно ждал, наклонив расчесанную, намасленную голову.

— Так уж давай-ка я буду заказывать, — смеялся Грачев. — Я-то знаю, что тут хорошо поварят! Недаром я брюхо-то нажил.

Тихон с наслажденьем опустился на лавку, вытянул ноги, — толканье по приказам замучит хоть кого; слушал, как заказывал Семен Матвеич: сперва осетра отварного небольшого, да пирогов подовых с семгой, да тельное из щуки, да лапшу с сухими грибами, братину пива игристого.

— Винца не прикажете? — осведомился молодец-ярославец и махнул ширинку через руку. — Наливочки есть — золототысячник, зверобой, калганчик.

— Давай нам по стопочке той, что на лимоне настояна, — пыхтел Грачев, грея руки о кунган со сбитнем.

Молодец, получив заказ, умчался, и немедленно Семен Матвеич и Кирила Васильич сдвинули через стол свои бороды, чтобы начать разговор. Тихон было по скромности остался сидеть прямо, но дядя махнул на него рукой:

— Давай слушай, парень. Тебе делать придется!

Положение на Волге, по словам Семена Матвеича, было вот какое:

— Волга-то — она есть река, через Астрахань дорога в Персию. В Астрахани и подворье есть Гилянское, там все вызнать можно… По морю по Хвалынскому ходят государевы бусы — на Дербент… а оттуда и в Индию уж недалеко…

— Недалеко?

— Ага! Плавают, как же! Мы к ним, они к нам. Года два так, сказывают, плавали в Индию, к шаху ихнему великому, наш князь Козловский да еще двое гостей — из Казани Сыроежкин да из Астрахани Тушканов…

— И вернулись?

— А как же… Да и ноне, сказывают, в Ярославле два индийских человека торгуют сильно. Лягунт один, а другой Солокна, что ль…

— Какой товар, не знаешь?

— Слыхал — ну, ткани… Кушаки, платки, фаты тонкие, камки, шелка… Ну, ковры тоже, слышишь, есть… И лекарства разные… Корень хороший от лихорадки… хина.

— Лекарства эти из Китая, через Сибирь везут, — сказал Кирила Васильич. — Из Тобольска приехал наш приказчик в Устюг, сильно туда вывезли китайцы свои корни — бадьян, да ревень, да хину, да чай. И бобровую струю… Тут тоже можно большие дела делать… И наш-то Шорин, Василий Григорьич…

Он засмеялся и покачал головой.

— Наш пострел уже и тут послал, ей-бо! Уж в Индию два приказчика посланы, два брата Никитины — Родион да Иван! Вон куда!

— Ну, ему-то все рука, — говорил Семен Матвеич. — Тут Волга, а по Волге нам плавать нелегко… беспокойно!

— На Волге на самой торговать можно. В городах…

— Не скажи, Кирила Васильич. Города, верно, есть, да и у тех городах кремли велики, а посады-то малы, — возражал Грачев. — Одни стрельцы. Живет народ одним государевым жалованьем — работать-то не на кого, торговать не с кем. Степь, промыслов нет, перекати-поле. Пусто! Торговли в Самаре, Царицыне, Саратове, в Черном Яру не искать! Да и плавать туда неспокойно, трудно. Приходится воеводам туда, на Низ, караваны слать из Нижнего Новгорода до Астрахани со стрельцами. Вот Шорин-то и схлестнулся с боярами, его товар с караулом ходит, да дружок его Чистый Назар в Посольском приказе с кизылбашами руку держит… Ему торговать невольно, он государев купчина. А нам-то трудно. Товар-то, конечно, есть — рыбы на Низу богато.

— Этого и у нас с Беломорья тоже хватит…

— Шелка идут из Персии да шемаханские… Ну, это немцы в Еуропу везут к себе…

И Грачев, прихлебнув сбитню, заговорил словно другим голосом:

— Так-то, Кирила Васильич, нелегко на Волге работать… Другой, другой народ у нас на Низу, на Волге, чем у вас в Поморье да в Сибири. У вас люди мирны, а у нас на Волге земли новые, а тамошние люди свое старое помнят… Возьми к примеру Казань. В Казани посадские татаре сильно работают — все по-своему. Мелкие ремесла знают, что нам еще невдомек. Болгарскую кожу работают хорошо, юфть, сафьян… Им наш городской товар ни к чему… Да по Волге народ на Низу кочевой, немирной, с саблей да с саадаком. Покамест там русского люду нет, там дела мало…

— Да ежели, Семен Матвеич, мы будем своих на Волге ждать, немец туда пролезет! Опасно! Больно немцы на Волгу рвутся, а у них товар подходящий… Упустим матушку Волгу — пожалуй, не вернем… Хорошо, что казаки с Дону да татаре немцам ходу не дают, а нам нужно это дело на свое счастье пытать… Вперед смотреть…

Разговор прервался появлением молодца с подносом, уставленным росписными чашками и блюдом с полуянтарной отварной осетриной.

— Пожалуйста! — сказал услужающий, ловко расставляя чашки по столу, раскладывая ложки. Тонко улыбнувшись, он водрузил на столе маленькую сулейку с золотистой настойкой. — Лимонная-с!

— У вас в Москве больно кормят славно! — говорил Семен Матвеич, осторожно раскладывая по чашкам дымящиеся звенья осетрины. — У нас проще. Эх, вот скоро на царевом Верху будет пир-от!

— Царь-то женится? — спросил старший Босой, раскрывая складной засапожник, чтоб резать рыбу.

— И боярин Морозов тоже. Заодно!

— Дак ему-то под шестьдесят?

— Не менее. А любит сласть-то… хе-хе-хе! А уж Милославский Илья Данилыч до чего рад обеих дочек-то повыдать! Недаром говорят, такие хоромы строить собирается— куда там!

— Ну, бог с ними! Большим кораблям большое плаванье, — сказал Кирила Васильич, крестясь и подымая левой рукой стопку. — Со свиданием радошным!

Выпил и, морщась, спросил:

— А как же у вас там, на Волге-то, русский люд живет? Когда ж там торговать можно будет?

— Да что, за Нижним нашим немало пашенных людей сидят на новых землях… Рады были туда вылезти из лесов— пней-то не корчевать. Чего лучше, земля добрая да ровная — степь да дубравы… А вышло-то дело хуже, чем в лесу. В лесах свободно, а здесь уж большие бояре! Кто в Москве сидит первый боярин? Морозов Борис Иваныч! Кто у нас за Волгой первый вотчинник? Он же, Морозов! Да и другие все московские вящие люди в наших землях сесть успели. Они тоже смекнули, что одним хлебом с поля да царским жалованьем не разбогатеешь, а взялись за промыслы да за заморский торг. Они своих пашенных мужиков в деловых людей обернули. Будние заводы поставили в дубравах, поташ жгут… у Морозова по сту бочек на день вырабатывают, за рубеж везут. Богат стал боярин, уй, богат! Вотчины в семнадцати уездах — это как? Триста сёл. Мужики ему и пашут, и жнут, и смолу и деготь сидят, и лес рубят. На кожевенных заводах пропадают. Вино курят! Мельницы везде поставили. Кирпичных станов не один, кирпич-то, поди, нужен: палаты какие боярин себе строит — вся Москва ахает. А кто все робит? Мужики. Из леса выбежав, мужики в крепость угодили! Все равно как вы в Москве.

— Ловок боярин! Жаден!

— Все они такие. Все иноземцев слушают, по польскому свободному образцу норовят холопа в дугу гнуть. Что скажешь, Босой?

— Нехорошо! — твердо ответил Кирила Васильич, откладывая нож в сторону. — Нет! Не по старине!

— А царь молодой чего делает? Наши отцы как Михаила советом всей земли в цари сажали, запись с него взяли — старых вольностей не рушить. А где она, запись та? Помину нет! — шептал Грачев. — Без собору дел не вершить.

— Запись была, чтоб работать нам под царем, как мы работаем, — артельно, — заметил Босой. — А выходит дело не так. Поди, бежит народ-от?