Зленко заговорил быстро, смешивая русскую речь с украинской.

— Против полкового начальства бунт пидийму. Годи мени поваром воюваты. Треба в роту. Соромно подумать, що я, здоровый бык, на кухне працюю. Украину трэба вызволять, а не поварешкой орудовать. Ты разумиешь мэнэ?

— Все понимаю, Петро. Но тебя не отпустят.

Зленко насупил белесые брови.

— Нэма такого закона, щоб чоловика всю вийну поваром держаты. Нэма! Листа до Москвы напишу, а своего достигну. Побачать, який Петро Зленко! Ты поддержи меня, как ридного брата прошу — поддержи.

— Что ж, Петро, я поддержу тебя.

Зленко просиял.

— Значит, в газете напишешь, що соромно Петра Зленка заставлять працюваты на кухне, колы вин воевать просится.

— В газете, Петро, не напишу, а перед начальством слово замолвлю.

— Дякую и за это! Дуже дякую!

Зленко пододвинулся ко мне вплотную.

— Ты чув, як Микола Медведев в роту вернулся? Вин чоботы шив, но вот не захотел в тылу прохлаждаться и настояв на своем. Я с Мыколой позавчера беседовал. Боевой хлопец. Ордена мае. Обедом його угостил. Кушает и посмеивается: ты, мол, Петро, танки рукой опрокидывать можешь, но почему-то на кухне сидишь. Тут вин и про свою историю с чоботами рассказав. Дуже цикава история. Тильки не можу я так поступить. Зварю поганый обид, так командир полка цилый день в кусты бигаты буде, про боевую справу забудет. Не можу так. Уж я по-честному бунтовать буду. А теперь пойдем обедать.

В тесной украинской хате, с земляными полами и давно небелеными стенами, хлопотал возле стола Иван Костенко. Дымятся в огромной миске вареники, сдобренные перцем и топленым маслом, сюит кувшин молока.

Усаживаемся за стол.

— Идите, диду, снидать, — громко произнес Зленко, и тотчас же с печки донесся хриплый, словно простуженный старческий голос:

— Зараз, сынку, зараз…

С печки свесились сначала босые ноги, потом показалась взлохмаченная голова старика.

— Це наш хозяин, — пояснил Зленко. — Один остался. Старуху зимой схоронил, а дети и внуки в армии, известий никаких.

— Нэма, нэма чуток про них, — подтвердил старик, осторожно опускаясь с течи. Он не спеша подошел к столу, чинно уселся, деликатно кашлянул в кулак и, как ребенок, который ждет угощения от родителей, уставился на Зленко кротким взглядом подслеповатых слезящихся глаз.

— Вы, диду, не сумуйтэ, — попробовал успокоить хозяина Петро Зленко. — Може ще и побачите сынов и внуков.

— Колы поварами воюют, як ты, тоди побачу, — беззлобно и примирительно отозвался старик.

Лицо Петра вспыхнуло, и Петро выскочил из-за стола, как ошпаренный.

— Годи! Иду бунтовать!

— Да ты чого, сынку, гниваешься? — опросил хозяин. — Я не хотив над тобою насмихатысь. Радуюсь, що у тэбэ должность гарна.

— Эх, диду, ничего вы не разумиете! Снидайте, а я пиду.

Командира полка повар не застал: подполковника Бойченкова вызвали в штаб дивизии. Разговаривал Петро с заместителем командира полка по политчасти майором Гордиенко.

В полк Гордиенко был переведен из политотдела дивизии, где он служил инструктором. Сам напросился. Пришел как-то к начальнику политотдела и сказал: «Надоело все время представителем быть, хочется послужить самостоятельно. Пошлите в полк». Просьбу удовлетворили, и вскоре бойцы увидели на переднем крае коренастую фигуру нового замполита. Пулям он не кланялся, часто ночевал прямо в ротах, на передовой, «снимал крепкую стружку» с хозяйственников, когда у них случались казусы, любил и песни с бойцами попеть. Голос у него был приятный, грудной. В полку о нем говорили, что человек он дотошный, но справедливый, что по характеру своему напоминает Кармелицкого.

— Значит, ты окончательно решил оставить кухню и пойти в роту? — спросил у Зленко замполит.

— Окончательно, товарищ майор.

— Может быть, слово обратно возьмешь, передумаешь?

— Не возьму назад своих слов. Хочу в роту, хочу своими руками зныщать ворогив, которые лютують на моей батькивщине. Сердце горит, товарищ майор. Спать не можу. Вы уж не агитируйте…

В зеленоватых глазах замполита вспыхнул теплый огонек.

— А кухню на кого оставляешь? Кто меня и командира кормить будет?

— Я уже навчив Ивана Костенко. Не хуже меня готовит.

— Не преувеличиваешь?.

— Честное слово даю. Последнюю неделю он сам готовил обеды. Разве не подобались?

— Что ж, обеды хорошие, обижаться грех. Но скажи, Зленко, что ты умеешь делать по солдатскому ремеслу?

— Все умию. Стреляю гарно из пулемета, противотанкового ружья, из винтовки, гранату на восемьдесят метров бросаю.

— Не хвалишься?

— Можете испытать!

— Пусть будет по-твоему: испытаем тебя. Сдашь экзамен, тогда возражать не буду, иди в роту.

Экзамен на солдата Зленко держал на окраине села, в глубоком овраге. Сюда собралось немало бойцов и командиров, чтобы видеть, как великана-повара испытывают на солдатскую хватку.

Петро Зленко приказал завязать себе глаза. Василий Блинов охотно исполнил просьбу повара. С повязкой на глазах Петро разобрал и собрал станковый и ручной пулеметы, винтовку, автомат. Послышались одобрительные возгласы:

— Здорово получается!

— Словно у часового мастера.

— У такого оружие не откажет в бою.

— Теперь покажи, как стреляешь, — предложил замполит.

Зленко без промаха поразил все самодельные мишени, выставленные в овраге. Тут были порожние бутылки, консервные банки, листы из ученических тетрадей. Кто-то из бойцов-болельщиков примостил на дальнем склоне оврага тыкву, на желтом боку которой углем была намалевана физиономия Гитлера. Зленко методически посылал в затвор патрон за патроном, щурил левый глаз и плавно нажимал на спусковой крючок. Выстрелы рвали тишину, и разлетались вдребезги бутылки, с дребезжащим шумом подскакивали в воздух консервные банки, а на физиономии фюрера одна за другой появлялись пробоины. Кто-то подбросил в воздух пилотку. Петро Зленко вскинул карабин и продырявил неожиданно появившуюся цель с первого выстрела. И опять восхищенные возгласы:

— Ай, шельмец, любому снайперу нос утрет!

— Молодец, Петро! В солдаты годишься!

Майор Гордиенко хлопает Петра по спине.

— Ты скажи, где всему научился?

Зленко, польщенный похвалой замполита, простодушно улыбается, вытирает огромным носовым платком вспотевшее, возбужденное лицо и говорит нараспев:

— Давно готовлюсь в солдаты. Обид сварю и до Василя Блинова в гости. Вин и навчив.

Гордиенко переводит взгляд на командира взвода.

— Значит, ты готовил повара?! Выходит, ты подговорил, чтобы Зленко бросил поварскую должность?

— Так точно, товарищ майор! Я готовил Петра, я учил его. Но бросить кухню он задумал сам, сам до такого стратегического решения дошел. Уж тут я не виноват буду, если вы без повара-чудотворца останетесь.

— Может быть, ты еще попросишь, чтобы Зленко в твоем взводе был?

— Вот об этом я как раз и прошу вас, товарищ майор. Пусть Зленко будет у меня.

Замполит разводит руками, смотрит вопросительно на начальника штаба полка.

— А ведь хитер Блинов. Лучших бойцов забирает. Недавно Григория Розана взял, теперь подавай ему и Петра Зленко. Как ты думаешь, удовлетворим просьбу?

— Можно удовлетворить, — ответил начальник штаба. — У старшего лейтенанта Блинова наш повар без дела сидеть не будет.

На этом и порешили: бывшего повара Петра Зленко зачислить во взвод Василия Блинова.

Вечером, когда полк двинулся к линии фронта, Петро Зленко, сияющий и довольный, шагал с разведчиками, рядом с Григорием Розаном.

Молдаванин и украинец познакомились давно, еще на Северо-Западном фронте. В кругу солдат Григорий Розан так рассказывал об этом знакомстве:

— Иду в новый полк. Тут должна продолжаться моя служба. Жаль, конечно, прежних друзей, да что поделаешь — война! Не унываю: на новом месте будут и новые друзья. Выхожу на поляну. Вдалеке блиндажи, часовые, а немного на отшибе — кухня дымит. Обрадовался ей, как родной матери: три дня на сухом пайке был. Знакомство с полком начинаю с кухни — примета хорошая. Подхожу ближе и вижу, как верзила-повар черпаком, словно тростинкой, в котле вертит. Думаю, такому оглобля нужна, а не черпак. Делаю умилительное, подхалимское лицо и говорю: «Не попотчуете ли, дорогой товарищ повар, отощавшего и горемычного служивого. Всю дорогу шел и о кухне вашей мечтал». Великан смерил меня взглядом, молча кивнул. Эге, думаю, клюнуло. Усаживаюсь тут же, возле кухни, и не успел глазом моргнуть, как передо мною появился котелок со щами. От их запаха в голове кружение пошло. Начал я ложкой орудовать за семерых. Повар подсел и спрашивает: «Новичок?!» — «Новичок, товарищ повар». — «В боях бывал?» — «Не приходилось, товарищ повар!» Неспроста я солгал: к новичкам, к необстрелянным юнцам, люди относятся всегда покровительственно, рады во всем угодить. Я же, скажу вам, на второе блюдо рассчитывал. Вот тут и стал меня повар поучать, как в бою держаться, как окоп рыть, как из-под минометного огня выходить. Слушаю почтительно и жду, когда же он догадается котлеток подбросить. Тут как назло и расстегнись моя шинель. Увидел повар орден у меня на гимнастерке, вспыхнул от досады, глаза выкатил на лоб, да как гаркнет: ты, мол, обманщик, зачем простаком, невинным ягненком прикидываешься? Уходи, говорит, с моих глаз, людей с кривой душой терпеть не могу. Оробел я. Думаю, если такой схватит ручищами поперек тела, обязательно ребра недосчитаешься. Но повар тут же остыл и оказал примирительно: «Стыд я большой испытываю, что бывалого и храброго бойца военным наукам обучал. Ты уж прости»… Навалил он мне котлет в миску и с собой всякой снеди надавал. Словом, не ошибся я: встреча с полковой кухней — примета хорошая. Все равно, что женщина с полными ведрами. Иди тогда смело, не унывай, все, что задумал — исполнится.