«И зачем только Гриша меня одного оставил! — с досадой подумал я. — Возвращался бы он скорее… Сказал, к вечеру вернусь, а сейчас всего три часа, пожалуй…»

Ноги у меня совсем заледенели. Я выбрался на берег. Побегал вдоль реки, чтобы ноги отошли, и стал взбираться к дому. Перед домом по-прежнему ходил на верёвке петух. Но страх мой не проходил.

Внизу, в долине, на крыше лагеря развевался красный флаг. Что там случилось? Зачем ребята флаг вывесили? И мне очень захотелось вниз, в долину. «Спуститься бы к ним!» — подумал я. Мне казалось, что я в полчаса добегу туда. Кстати и про флаг узнаю. А через час, ну через полтора, ещё до прихода Гриши, вернусь назад.

Я быстро сбегал на бахчу, сорвал самую спелую, в трещинах, дыню. Захлопнул дверь и просунул вместо засова в дверную ручку кетмень, как иногда мы делали с Гришей, когда уходили.

Петух беспокойно ходил на привязи, клекотал сердито и глядел на меня++++++++++++++++, будто понимал мои мысли. Я постоял немного в раздумье. Потом вынул из кармана кусок от того красного мелка, который отдал Иргашой, и на двери дома написал очень крупно:

«Ушёл к ребятам. Скоро вернусь».

Подпрыгивая от радости, я мчался по тропинке вниз.

Прошло, наверное, не меньше часа, когда я, весь красный и запыхавшийся, прибежал к лагерю. Перед домом, прямо на земле и на камнях, сидели ребята с пиалами. Я попал к обеду.

— Юлька! — хором закричали ребята. — Юлька! — и бросились ко мне.

Меня хватали за руки, за плечи. Кто-то сзади обнимал меня за шею. Я стоял среди ребят, улыбался, вытирал пот с лица. Меня спрашивали, как я живу на горе, почему не приходил ни разу. Сунули мне в руки пиалу с супом и ложкой. «Ешь, Юлька!» — угощали меня. Я хлебнул ложку мясного супа. «Не могу, пить дайте!» — сказал я и отдал пиалу мальчику в полосатой майке. Да ведь это Гоша Остров! Он совсем другой сделался — загорелый, толстый. Да и все ребята на себя не похожи. А Партизан словно меньше стал в одних трусиках, без френча своего.

Кто-то закрыл мне сзади глаза руками. Ребята засмеялись. Я схватил руку. Это была Зорька. С ней Иргашой, которая одна не изменилась и по-прежнему была в длинном узбекском платье и тюбетейке. У Зорьки щёки были такие же красные, как её новая майка, а волосы белые, как бумага.

— Ты поседела вся! — сказал я. — Состарилась!

Зорька засмеялась и спросила:

— А кому ты дыню принёс? — Быстро подняла её с земли, понюхала и крикнула: — Партизан, давай перочинный ножик! Дыня розой пахнет.

У Партизана ножа не оказалось. Зорька с дыней убежала к тёте Фене, а меня ребята повели смотреть свекольное поле. Я прямо ахнул, когда увидал гряды. За две недели ботва выросла в локоть, а красные хвостики рассады превратились в свёклы с кулак толщиной. Огород наш стал очень большой — все пустыри ребята без меня засадили. Но какие это были овощи, я не мог сразу угадать. Из земли торчали веточки вроде мышиного гороха. Так растёт узбекская крупа маш. На тонких ножках сидели листья, как блюдца. Это фасоль здешняя. И всё так густо разрослось!

— Это от моего полива так всё разрастается! — похвастал я. — Приходите смотреть, какая у нас река, фашины, какие ворота.

Ребята обещали отпроситься у Осипа Петровича и прийти ко мне в следующее воскресенье. Мы всей гурьбой вернулись к дому. Зорька разрезала дыню на кусочки. Ребятам досталось по ломтику. Мне тоже Зорька дала кусок. Ребята ели и расхваливали дыню: тут они ещё не поспели. Вдруг откуда-то явился Славка. Он так загорел, что родинка пропала у него со щеки.

Угощаетесь? — спросил он. — А мне не полагается?

Я протянул Славке свой ломтик. Он проглотил его.

— Маловато! — сказал он. — Что ж только одну дыню притащил? Жадничаешь?

Ребята засмеялись, я покраснел от досады.

— Не жадничаю! У меня около дома целая бахча с дынями.

— Вот и притащил бы всю бахчу! — не унимался Славка.

— Бестолковый! — рассердился я. — Говорю тебе, я спешил. Знаешь, сколько у меня работы? Перемычку ставить, фашины чинить, ворота открывать на канале, воду вам в долину пускать. А сегодня ещё Гриша в Шураб уехал, я один управлялся…

— И у нас работы много, — вмешалась Зорька. — Видишь флаг на крыше? Его вчера вывесили. Вчера у нас делегаты от шурабских ребят были и нам этот флаг отдали. Мы с ними соревнуемся и уже обогнали их: первыми овощи сняли.

— А ты с кем соревнуешься? — ехидно спросил Славка. — Сам с собой? Или с Гришей своим?.. Кто друг друга перерастёт, ты или начальник?

Ребята смеялись. Я обиделся. Как они меня встретили, а явился Славка — испортил всё!

— Славка, — сказала Иргашой, — ты в Узбекистане живёшь! А мы гостеприимные. Зачем ты Юльку расстраиваешь? Он наш гость.

— Нежности какие! — заорал Славка.

— Ты, Юлька, не обращай на него внимания! — вступился Партизан. — На него даже Садыков махнул рукой. Сказал: «К нему надо принимать особые меры». Мало ли что Юлька ни с кем не соревнуется. Зато на гору не каждого пустят. Только проверенного.

— Он проверенный! — издевался Славка.

— Конечно! — сказала Зорька. — Если он за воротами следить не будет, не пустит воду, вся наша долина засохнет. Всё пропадёт.

Я радовался, что они меня так горячо защищают. Значит, любят. Я ведь тоже по ним здорово соскучился!

— У нас к воде прежде самых старых узбеков приставляли, — сказала Иргашой. — Они воду делили. Их мирабами — водяными старостами — называли. Они важные, бородатые были. Им первым все кланялись.

— Он мираб? — расхохотался Славка.

— А то кто же? — сказал я.

— А мирабское удостоверение есть?

— Есть! Я даже… зарплату получаю! Понял?

Я никак не ожидал, что это произведёт на всех такое впечатление. Славка с изумлением смотрел на меня.

— Сколько? — спросил он присмирев.

Я замялся. Ребята смотрели на меня с таким интересом, что мне стало неловко. Не надо было мне врать!

— Ладно, не отниму! Говори, сколько? — приставал Славка.

— Настоящую зарплату? — сказала Зорька и даже зажмурилась от удовольствия.

В это время из дома вышел Осип Петрович. Он уже снял перевязь с руки, видно, рана зажила. Я обрадовался и бросился к нему. Осип Петрович тоже очень обрадовался, обнял меня и прижал к себе.

— Юлька! — ласково сказал он. — Я по тебе соскучился! Ты совсем к нам пришёл? Или только переночуешь у нас?

И тут я спохватился. Сколько же я тут проторчал?

— Нет, я сейчас уйду. Гриша в Шураб уехал. Может, он задержится, мне самому воду придётся пускать.

— А там сейчас никого нет? — спросил Осип Петрович.

Мне показалось, что он неодобрительно посмотрел на меня.

— Никого!

— Жаль, что на короткое время заявился, — сказал Осип Петрович. — Как там работаете, отшельники?

— Хорошо, Осип Петрович! Приходите к нам. Мы для вас дыни на бахче растим.

— Непременно придём! Я сам к тебе собирался. В воскресенье жди нас обязательно.

— А письмо мне не пришло? — спросил я.

— Пока ещё нет, Юлька, — сказал Осип Петрович. — Как получим, сейчас же тебе сигнал дадим…

Ребята с Осипом Петровичем пошли провожать меня. Я боялся, что по дороге кто-нибудь опять заговорит о моей зарплате. Осип Петрович сразу догадается, что я прихвастнул.

Но всё обошлось благополучно. Осип Петрович так ничего и не узнал. Мы шли вдоль гряд. Ребята кричали хором:

— Юлька, это моя гряда! У нас теперь у каждого по своей гряде. Смотри, какая хорошая.

— Мы уже два раза овощи в Коканд возили, раненым отправляли. Скоро ещё повезём!

У поворота мы расстались, и тут я припустился бежать.

Солнце было совсем низко. Наступало то время, когда мы с Гришей открывали ворота. Я бежал не останавливаясь мимо полей с кукурузой, с тыквами, с помидорами, но гора словно отодвигалась от меня.

Неужели Гриша вернулся, ждёт меня? Может, один там камни на берег выкидывает…