Везде ли целы берега?

Иногда вода размывала песчаные края канала. Я закладывал их камнями. Иногда камень скатывался с горы и загораживал путь воде. Если обваливались большие камни, я звал на помощь Гришу.

На мой крик часто отзывались собаки, которые охраняли колхозные стада. Овцы паслись на соседних горах. Воздух тут такой прозрачный, что видно на далёкое расстояние. Я смотрел на стада, которые передвигались медленно, будто серые тучи, по зелёным склонам горы. Иногда я видел, как собаки, почуяв чужого, стремглав катились под гору, словно чёрные камни срывались с вершин.

Хотя от соседней горы нас отделяла глубокая пропасть, мне всегда становилось страшно. Гриша предупреждал меня, что пастушечьи собаки тут невероятно злые, даже хозяин не может унять их, когда к стаду приближается незнакомый человек.

— Во время моих путешествий я иногда садился отдохнуть на валун. Внизу, в долине, работали на полях ребята, и мне казалось, я узнаю среди них Зорьку, Иргашой.

Скучают они обо мне? А Славка, наверное, завидует. И правда, я живу выше всех. Всё вижу. А ребятам только наш огонёк в окне виден да костёр по вечерам, когда мы с Гришей готовим ужин.

О чём только не говорим мы за ужином!

— А вдруг, Гриша, вода ночью прорвёт все фашины и ворота унесёт? Что мы делать будем?

— Не унесёт! Ты разве не знаешь, что я здешний, родом из Ферганы? — говорил Гриша. — У меня отец был водяной техник. Я с малых лет с ним по горам бродил, арыки чинил… И ворота ставил.

Оказалось, у нас с Гришей была похожая жизнь. Его отца тоже убили на белофинской войне. А мама ещё раньше умерла. Мой Гриша был круглый сирота. Он всё умел делать сам, давно жил самостоятельно. Он научил меня стряпать по-узбекски. На камнях, возле дома, стоял у нас чёрный казан. В казане, бывало, шипит бараний жир, жарятся кусочки кукурузного теста с морковью. Я подбрасываю под казан хворост, прошлогоднюю траву, и поэтому от дыма пахнет травами и цветами. Огонь трещит, заглатывает сучки, а я слушаю Гришины рассказы.

Он рассказывает про войну, про встречи с ребятами, партизанами, про бои и своё ранение. Рассказывает, как партизаны помогли Грише с его отрядом отбить у немцев товарный эшелон, в котором фашисты увозили наших жителей в Германию.

Иногда мы молча сидели перед костром. Каждый думал про своё. А что, если я всё же на фронт попаду? И мне казалось, что гора наша преображается… Немецкие патрули бродят между утесами. Я с автоматом пробираюсь через линию фронта к партизанам. Захватываю в плен немецкого офицера. Привожу его в лес, в партизанский штаб. Там встречаюсь с мамой. Мы становимся отважными разведчиками, получаем ордена. И возвращаемся с орденами в Ленинград.

Гриша сидел, задумавшись, и глядел в огонь.

— Уйдём, Гриша, на войну! — просил я. — Уйдём!

— Я и сам не понимаю, почему они меня в военкомат не вызовут. И чего они на моё заявление не отвечают! Плечо давно зажило. Необходимо мне на фронт. А тебе, дружище, рано: всё равно назад отправят. Лучше овощи поливай.

— Не понимаешь ты меня, Гриша! — говорил я.

Но рассказать, как однажды я убегал из детдома, не решался.

И опять молча смотрел в огонь и прислушивался. На соседней горе начинали лаять собаки — почему-то они всегда беспокоились по ночам.

Я жил с Гришей уже вторую неделю, а в долину, в наш лагерь, ни разу не спускался. Вместо меня туда съездил Гриша и договорился с Осипом Петровичем оставить меня на горе. Осип Петрович дал разрешение и обещал прийти с ребятами повидать меня, как только пройдёт горячая пора — сейчас в долине окучивали овощи. У нас с Гришей тоже свободного времени не оставалось. Из городка Шураба, который находился за горой, приехал к Грише его начальник, старший техник, и велел сделать съёмку горы, план её начертить.

— Решили всё же новую плотину строить, — объяснил он. — Не обойдёмся без неё… Соседнюю долину тоже отсюда поливать будем. Тем более у нас такие помощники налицо! — подмигнул он мне.

Техник уехал, а мы с Гришей целыми днями стали лазить по горам. Я держал высокую жёлтую палку, будто градусник с делениями. Гриша с другой скалы смотрел в подзорную трубу на треножнике — нивелир — и делал вычисления.

Один раз утром, когда мы ещё не кончили съёмку, Гриша послал меня проверить берег арыка. Возвратиться я решил новым путём. Мне пришлось пробираться зарослями ежевики, идти по каким-то старым ступеням, вырубленным в камнях. Чёрные крупные ягоды висели на ветках. Я пробовал их. Они были сочные, сладкие, будто сахаром посыпанные, но с каким-то привкусом.

За то время, что я прожил на горе, я перепробовал много диких ягод, здешнюю дикую сливу, которая росла на берегу реки, нашёл два деревца дикой груши и даже яблоньку с мелкими, вроде китайских, яблочками.

Когда-то в Ленинграде я часто мечтал пожить в плодовом саду. «Вот бы райское житьё было!» — думал я. Но со вчерашнего дня и дыни и ежевика — всё стало казаться мне не то прокисшим, не то проржавевшим. Наверное, я объелся ими.

Я выплюнул ежевику. Вдруг соседний куст шелохнулся. Под веткой стоял петух и жадно клевал ягоды. Даже меня не замечал. Петух был крупный, с золотистой спиной, чёрно-зелёной грудью и таким же хвостом. Я подкрался к нему, схватил под оба крыла. Петух забил крыльями, заклекотал. Потом замолчал и только вертел головой с красным гребнем.

— Съедим тебя сейчас! — сказал я петуху. — Изжарим!

У меня даже слюнки потекли. Давно мы с Гришей мяса не ели.

Гришу дома я не застал. Мне хотелось до его прихода приготовить куриный обед, но я не знал, как за дело взяться. Вынул из кармана верёвку, привязал петуха за ногу к алычёвому дереву. Петух спокойно, как собака на цепи, стал ходить около дерева. Но, как ни хотелось мне куриного обеда, я понял, что зарезать петуха не отважусь.

— Юлька, — спросил меня Гриша, вернувшись, — откуда у нас этот красавец?

Я рассказал Грише, где поймал петуха, как хотел приготовить обед. Но Гриша тоже был жалостливый человек.

— Знаешь что? — сказал он мне. — Это, видно, домашний петух. Наверное, из горного кишлака к нам пришёл, заблудился. Пусть поживёт с нами.

— Пускай! — обрадовался я. — С ним веселее будет!

— А мяса я тебе достану. Сейчас мне в Шураб нужно отправляться. Съезжу туда на осле, там в конторе тебя своим помощником оформлю. Привезу нам сухой паёк — лепёшек, мяса. А тебе здесь с петухом не так скучно будет.

— А когда ты вернёшься? — заинтересовался я.

— К вечеру. Одного тебя ночевать не оставлю. А ты проверь фашины. Булькает где-то… И за воротами приглядывай. Вот день и пройдёт незаметно. Вы тут с петухом полными хозяевами останетесь. Ясно?

— Ясно.

И Гриша вскоре отправился.

Гриша говорил, что до Шураба от нас было километров двадцать. Значит, если считать туда и обратно, получится сорок. Ничего себе!

Я взял петуха на руки и долго следил, как ослик с Гришей на спине мелькал среди утёсов. Наконец они скрылись за серым выступом, и я сразу почувствовал, что остался на горе один.

Наверное, от этого горы показались мне выше, долина — просторнее. Как воздушный океан, синее небо поднималось высоко-высоко над головой, и мне казалось, что вместе с горой я сам плыву по воздушному океану.

Я погладил петуха по спине, поднял его выше, чтобы и он полюбовался синим простором. Потом снова привязал петуха за ногу к дереву. Принёс горсть крупы. Хотел приучить его клевать с ладони, но вспомнил про фашины и побежал к реке.

Хотя река была неглубокая, доходила мне до колен, добраться до фашин было нелегко. Вода была ледяная, бурлила воронками, била меня камнями, старалась свалить с ног. Я нашёл место, где булькает, нашарил под водой дыру в плетне и стал собирать со дна камни, закладывать дыру.

Работал я долго. А когда починил и хотел вылезть из реки, мне послышалось сквозь шум, будто кто-то позвал меня. Или это петух прокричал? Может, он заметил кого-нибудь в горах? Я ухватился обеими руками за фашину и поглядел наверх, на наш дом. Нет, никого не видно. А всё-таки мне страшно стало. Не шутка это. Тут ведь граница недалеко. А около границ чего только не случается… Вдруг ко мне шпион или контрабандист явится!