— Верно, мама! — отвечал я.

В бомбоубежище мы просидели до рассвета, пока не кончилась тревога и диктор стал повторять по радио:

— Воздушная тревога миновала! Отбой.

А вечером в тот же день я стоял на площадке последнего вагона с мешком за плечами. Со мной на площадке теснились и другие ребята. Они кричали, спорили, а я смотрел назад, в ту сторону, где оставался Ленинград. Эшелон наш отправлялся с пригородной станции Ружайск. Вокзалы немцы сильно бомбили, и нам пришлось ехать до заставы трамваем, а потом долго идти пешком. Школьный эшелон из зелёных вагонов растянулся так далеко, что паровоза не было видно. Около станции был заводской посёлок. Он казался совсем красным от заката. Солнце заходило, и высокие трубы завода, большие корпуса, низенькие бараки, даже воздух — всё было багряное, зловещее.

Я опять стал смотреть туда, где виднелся Ленинград. Неужели я всё-таки уеду? Мне казалось, что сейчас что-нибудь случится и я останусь тут, вернусь домой, к маме…

Запела пионерская труба. Ребята хором закричали: «Едем! Поехали! Прощай, Ленинград!» К нам на площадку вскочил Гриша Русанов, высокий, очень худой, — мы его прозвали Дон-Кихотом, — старший вожатый из нашего эшелона.

Гриша велел ребятам убираться с площадки. На соседних путях женщина в чёрном ватнике махнула зелёным флагом. Далеко впереди свистнул паровоз. И грохот покатился по всему поезду. Один за другим дёрнулись вагоны, застучали буфера. Земля под ступенькой побежала… Я заплакал.

Кто-то схватил меня за плечо. Это был вожатый Гриша. Он знал меня — раньше в нашей школе работал.

— Ты чего, Юлька, плачешь? Срам какой! А ещё сын военного. Не реви! — сказал он строго.

Но тут у самого Гриши сорвался голос, и он тихо погрозил:

— Погоди, Гитлер! Отомстим тебе за всё… Раскаешься!

Гриша втолкнул меня в вагон. В купе ребята рассаживались по местам, делили верхние полки. Всем хотелось забраться повыше. Я остался в коридоре, у окна.

За окном мелькали овраги, кустики. Пробежала речка с деревянным мостом. Дорога уходила и пропадала в поле. Кто-то ехал по дороге верхом на лошади. Куда он едет?

Я опять вспомнил о маме. Где теперь она? Вспомнил, как мы прощались. Утром на площади, у райсовета, собрали последних школьников нашего района. Нас выстроили длинными шеренгами. Чтобы не расстраивать нас, родители отошли в сторону, стали возле колонн, у подъезда райсовета. Где-то, как далёкая гроза, ухали артиллерийские орудия. Вух-вух-вух! — не смолкало над головой. Это наши зенитчики, охраняя город, вели заградительный огонь по вражеским самолётам. Со звоном летели на мостовую осколки снарядов. Надо было спешить, торопиться.

Военный с балкона второго этажа обратился к нам:

— Дорогие ребята, будьте спокойны за родной город! Мы не сдадим врагу Ленинграда… Настанет время — все мы опять встретимся здесь. Обещайте нам, защитникам города-героя, оставаться всюду ленинградцами. Будьте в тылу героями! Торжественно поклянёмся — за дело Родины, за дело народа будьте готовы!..

— Всегда готовы! — пронеслось по рядам.

Забил барабан. Ребята двинулись… Я шёл в последней шеренге.

— Юлька! — услыхал я.

Мама бежала следом по мостовой. Она бросилась ко мне. Крепко прижала к груди. И отпустила. Видно, боялась, что отстану от ребят. А когда я догнал свою шеренгу и обернулся, увидал, что она стоит посреди тротуара, плачет и машет мне платком.

«Бедная мама! — подумал я. — Когда мы опять будем вместе? Когда?»

Что-то скрипело, колёса стучали. Уф, уф, уф! — сопел паровоз. Сторожка стрелочника промелькнула в окне. На крыльце стояли две девочки в тёплых платках. «Они останутся тут?» И мне стало жалко этих девочек, этот домик, крылечко. Но я уже не плакал, а прижался к стеклу, погрозил кулаком и сказал:

— Погоди, Гитлер! Раскаешься…

Проснулся я оттого, что Гриша Русанов тряс меня за плечо и сердито кричал:

— Юлька, вставай!

Купе было пустое и совсем светлое. Поезд стоял. Я понял, что уже утро, но опять закрыл глаза… Тогда Гриша сильно дёрнул меня за руку, и я окончательно проснулся. Остановка? Куда все ребята пропали?

— Чего ты копаешься! — кричал мне Гриша. — Налёт, тревога! Вон из вагона! Налево беги, в берёзовую рощу!

Налёт? Немцы станцию бомбят? Гриша побежал в соседнее купе — видно, проверять, не остались ли в вагонах ребята, а я выскочил на площадку. Спрыгнул. И, не удержавшись, упал.

Спросонок и от неожиданности у меня рябило в глазах. Где берёзовая роща? Наш поезд стоял возле большой сортировочной станции. Гудели паровозы. Мимо по путям шли платформы с тачанками, грузовиками, пулемётами, прикрытыми брезентом и сосновыми ветками. Налево, за песчаной насыпью, зеленела опушка берёзового леса. Туда бежали три девочки из нашей школы.

Я тоже кинулся туда.

В это время над вагонами, над путями совсем низко, бреющим полётом, проплыл самолёт с огромными серыми крыльями и жёлтым крестом — свастикой. Над моей головой засвистело, как будто сыпался с неба из огромной железной воронки песок.

«Фугаска!» — понял я.

Я знал, что так свистит и воет фугасная бомба, и лёг на шпалы. Мне казалось — бомба летит прямо на меня. Она всё ещё свистела, а рядом закрутился второй свист и третий. Теперь уже свистело небо, ломалось, рушилось вниз. Потом зазвенели стёкла, грохнуло, горячий воздух подкинул меня и отбросил к рельсам.

Потом стало очень тихо. Я встал, заметил, что у меня кожа содрана на коленке, но боли не чувствовал, так волновался. «Вдруг немцы десант спустили? — пришло мне в голову. — Ребята убежали, а я фашистам в лапы угожу… И зачем я раньше из Ленинграда не выехал!» — корил я себя и не знал, в лес ли мне бежать или под вагонами спрятаться!

— Юлька! Семёнов! — услыхал я.

К станции из рощи бежали ребята из нашего эшелона, а с ними и Гриша. В это время сзади у стрелки затрубил в рожок железнодорожник. К станции подходил длинный пассажирский поезд с белыми матовыми окнами. На зелёных вагонах были нарисованы красные кресты. Это был санитарный поезд. Мне почудилось, что он идёт прямо на меня, и я отбежал назад, на соседние пути. И тут же понял, что ошибся: поезд отрезал от меня наш эшелон, Гришу, ребят. Но было поздно, под ногами у меня дрожала земля, сыпались паровозные искры… Я уже ничего не слышал, кроме грохота колёс, — мимо медленно плыли зелёные вагоны с красными крестами.

Я стал метаться вдоль путей, думал обогнуть поезд. И услыхал горн. Это трубил Гриша, извещал, что школьный эшелон отправляется. Ведь станции всё время бомбили и поездам нельзя было задерживаться.

— Подождите! — закричал я.

А санитарные вагоны всё шли и шли. Когда же последний вагон проплыл мимо, я увидал на путях воинский состав с красноармейцами в теплушках. Его прежде тут не было. Я помчался вперёд, добежал до паровоза. И увидал далеко впереди хвост нашего школьного поезда…

Наш эшелон уходил от станции. На открытой площадке последнего вагона стоял Гриша. Он махал красным флажком. Я побежал за поездом, упал, а когда поднялся, поезд уже скрылся за поворотом.

Тогда я закричал так громко, что ко мне сбежались со всех сторон люди. Среди них я заметил низенького лётчика в большой фуражке, глубоко надвинутой на уши. Он сильно щурил глаза и говорил таким басом, что его слов я сперва не разбирал.

Лётчик посадил меня на открытую платформу военного состава и сел рядом со мной. На платформе стоял самолёт. Мы тут же тронулись. Платформа, зелёное крыло самолета, бак для бензина — всё вокруг меня загрохотало. Лётчик, сидя рядом со мной, басом говорил мне в самое ухо. Он сказал, что военный состав тоже едет в Вологду. Скоро мы нагоним школьный поезд.

Тогда я успокоился.

Мы ехали хорошо.

Правда, мой заплечный мешок со всеми продуктами, с компасом и бельём остался в школьном эшелоне, но лётчик Василий Васильевич всю дорогу угощал меня сдобными лепёшками, салом, ржаным хлебом, сгущённым молоком из синей консервной банки и луковицами. На ночь Василий Васильевич укрывал меня своей меховой курткой, заворачивал в брезент и укладывал под крыло самолёта. Он меня жалел, говорил, что я похож на его сына Васю, который остался в городе Гродно, у немцев.