Лишь немного позже подошел и Кристиан, и мы вместе поздоровались с резидентом ГУР. Я пояснил, что всё еще не успел облегчить мой мочевой пузырь и исчез в туалете зала для прибывающих пассажиров. К счастью, брат Хельги уже ждал меня там. Невозможно даже представить себе, что было бы, если бы он пришел позже, и резидент бы это заметил. Мы пообщались только очень короткое время. Я предложил встретиться сегодня ночью в нашем отеле «Клаус Курки». У нас с Кристианом были разные номера. Брат Хельги быстро передал мне спичечный коробок, сказав, что информация для меня спрятана в двойном картоне крышечки. Я со своей стороны отдал ему паспортные фотографии Хельги, ее сына и меня, привезенные с собой, они, возможно, могли пригодиться для нашей эвакуации. Позже выяснилось, что это была абсолютно правильная идея. Потом мы снова расстались.

По дороге в город Детлофф явно слишком часто проверял, нет ли за нами «хвоста». Было ли это стандартным поведением резидента или он что‑то заподозрил и стал недоверчивым? Эта ситуация немного действовала мне на нервы, но потом все успокоилось. Мы в спокойной обстановке осмотрели вырубленную в скале церковь Темппелиаукио, а затем поехали домой к Детлоффу. Уже после первой рюмки водки «за встречу» резидент спросил меня, в первый ли раз я нахожусь «снаружи», то есть, на Западе. Я ответил, что да. Кажется, это его успокоило. Кристиан ни о чем этом не догадывался. Я и сам удивился, что я во всем прочем чувствовал себя совершенно спокойным и нормально себя вел, тогда как Кристиан, несмотря на свой прежний опыт поездок на Запад, был довольно скованным. Но встречи с БНД в Хельсинки так и не состоялось. Напрасно я ждал ночью стука в дверь моего номера.

Зато после моего возвращения контакт с другой стороной стал намного интенсивнее. Многочисленные радиограммы и письма с тайнописью направлялись туда и сюда. Однажды сообщение из Пуллаха было таким объемным, что по радио было передано лишь описание тайника, где был спрятан собственно сам текст. Он находился в сломанной отвертке на горе Трюммерберг в берлинском районе Фридрихсхайн.

О некоторых этих действиях пронюхала и контрразведка, как я узнал впоследствии. За это время начался интенсивный розыск меня, «Шакала», и Хельги, «Борсте» («Щетина»). После того, как в руки контрразведчиков попали первые образцы наших почерков, они обязательно хотели разоблачить и арестовать лиц, оставивших эти письменные следы.

Когда ГУР вербовало нового шпиона, на него создавалось два досье: личное дело и рабочее дело. В первое попадали все документы о личности агента, то есть, биография, данные о родственниках, результаты дознаний, анализ рисков для безопасности, оценки, награды, поощрения, план по связи и кое‑что еще. (Так требовалось, по меньшей мере, по правилам, причем, естественно, были также и исключения. У некоторых очень важных источников подлинные личности были полностью защищены, не было никаких личных данных, и связь с ними осуществлялась только через тайники: товар в обмен на деньги).

Рабочее дело содержало наряду с этим все отчеты о встречах, поставки материала, оперативные планы, отчеты о командировках, сведения из других служебных подразделений и многое другое. Со временем одной папки рабочего дела больше не хватало, и приходилось заводить новую папку. Через некоторое время прибавлялся третий том и т. д. У многолетних бойцов их могли быть десять и больше. Этого было слишком много даже для самого большого сейфа для документации, поэтому со временем перешли к переводу документации на микрофиши. У некоторых НС одновременно было микрофильмировано и их личное дело. Как правило, создавались четыре экземпляра. Один получал ответственный сотрудник, один попадал к его начальнику, один шел в регистратуру ГУР, а четвертый — не знаю куда. В течение всего времени моей службы во внешней разведке местонахождение микрофишей никогда не контролировалось. Я знал, что день Х уже близок и предложил БНД передать им пакет микрофишей. Я представлял себе это довольно просто: устроить тайник в Берлине, положить туда материал, проинформировать БНД письмом на условный адрес, а потом в Берлин приедет их курьер с контейнером, то есть, с сумкой с тайником или чем‑то подобным, и заберет горячий товар. В конце концов, речь шла о нескольких тысячах переснятых страниц из личных дел вместе с относящимися к ним шпионскими делами. Уже одна лишь содержащаяся в них информация нанесла бы сильный удар по ГУР и всему МГБ и очень осложнила бы их жизнь.

Но я просчитался, упустив из виду очень важное обстоятельство. Федеральная разведывательная служба побоялась прислать курьера, и предложила вместо этого так называемый Zug‑TBK, буквально «мертвый почтовый ящик в поезде», который ехал с Востока на Запад. Я, узнав об этом, мог только покачать головой. (Когда я позже рассказал об этом случае в ЦРУ, то столкнулся с удивлением и растерянностью с их стороны. Только чтобы не потерять курьера, БНД пошла на гигантский риск. Здесь, пожалуй, подошло бы изречение: больше страх, чем патриотизм). По радио мы тогда получили инструкции, какой поезд нам следовало выбрать, какой вагон, какой туалет и какой метод крепления. Я соответствующим образом подготовил материал. Все микрофиши были добросовестно упакованы, завернуты в черную фольгу и обмотаны несколько раз шпагатом и рыболовной леской, чтобы пакет был гибким при креплении. Поезд, о котором шла речь, должен был проехать по территории ГДР из Западного Берлина в Кёльн.

Кому из нас двоих предстояло провести эту операцию? Собственно, такой риск это мужское дело, но Хельга за это время уже поняла, что дорогой Господь Бог дал мне две левые руки и две левые ноги. Потому она настояла на том, чтобы взять все дело в свои руки. В конце концов, в этой операции на карту была поставлена жизнь и смерть нас двоих.

Когда мы незадолго до операции проверили расписание поездов, чтобы решить, где Хельге следовало войти и снова выйти, мы не поверили своим глазам. Поезд, о котором нам сообщили, был поездом межзонального сообщения, который следовал по территории ГДР вообще без остановок. Я ужасно испугался. Что это за партнеры, на которых я положился? Ни малейших признаков профессионализма. Или же это была проверка? Мне следовало действовать самостоятельно и при этом очень быстро. Если обещанный материал не попадет в Пулах, нас, вполне возможно, просто бросят на произвол судьбы. Но мы уже довольно далеко зашли и подозревали, что на наш след уже вышли. Я хорошо знал свою «контору». Потому я попросил Хельгу отправить по условному адресу телеграмму и строго внушил ей писать по возможности четкими печатными буквами, потому что ясно понимал, что оригинальный бланк телеграммы попадет на стол почтового контроля Штази. У меня в то время еще и мысли не было, что условный адрес уже хорошо известен контрразведке, потому что БНД не сочла необходимым сообщить мне, что наши письма вскрывались, и потому условный адрес был раскрыт. Очевидно, они хотели сэкономить свои силы при поиске нового адреса. Как выяснилось впоследствии, дело обстояло еще абсурднее. Условного адреса вообще не существовало. Это был так называемый адрес для отсылки за выехавшим адресатом. Но телеграммы не отсылались, а отправлялись назад. И внезапно на столе у контрразведки оказался все это дело, с оригинальным почерком в том числе.

Я за это время подыскал в расписании новый поезд и выбрал тот, который следовал из Лейпцига в Мёнхенгладбах. Но тут появилась следующая проблема. Только после того, как горячий товар был бы надежно спрятан в определенном туалете поезда, мы смогли бы с уверенностью проинформировать другую сторону, чтобы она в месте прибытия вынула посылку. В противном случае была вероятность, что поезд бы переформировали или при следующем случае снова использовали на маршрутах внутри ГДР. Не говоря уже о том, что было бы, если бы таможенники ГДР обнаружили пакет во время интенсивных проверок при въезде. Поэтому требовалось снова отправить телеграмму, но уже на другой условный адрес, а для надежности мы решили еще и позвонить брату Хельги, чтобы в закодированном виде сообщить ему номер поезда и номер вагона.