Во второй половине дня Хельга уже ждала, когда я приду к ней домой. У нас была чудесная ночь, и следующим утром стало ясно, что мы хотим непременно поддерживать наши отношения. Я не стал скрывать от нее, что у меня была жена и ребенок, но это, кажется, не особо ей мешало. Но она, однако, была вначале очень возмущена, когда я открыл ей, что я не инженер, а офицер государственной безопасности. Она отреагировала очень спонтанно: — Вон из моей квартиры! Я хочу тут же забыть, что когда‑то встречала тебя. Я попросил ее о нескольких минутах внимания и разъяснил ей, что я ни в коем случае не был приставленным к ней шпиком, и полностью разделяю ее отрицательное отношение к ГДР. Тут же я перешел в наступление и объяснил, что я нуждаюсь в ее помощи для осуществления моих намерений. О чем конкретно идет речь, я пообещал объяснить ей в следующий раз. Единственное, что я попросил у нее, было не говорить никому ни слова, так как тогда мне крышка. Хельга обещала, что сохранит это необычное дело в тайне. Мне, пожалуй, тогда было немного не по себе, так как я в то время понятия не имел, что она думает и что чувствует внутри себя. Однако мне ничего другого не оставалось, кроме как довериться ей.
Я умудрился организовать себе уже через две недели снова командировку в Оберхоф, и вскоре после этого мы встретились в начале февраля в Лейпциге. У Хельги было несколько свободных дней, а я воспользовался служебной командировкой.
В гостиничном номере я как всегда включил радио. Оно делало подслушивание при контролируемом тихом разговоре почти невозможным. Отдел 26, отвечавший за подслушивание, располагал стереомикрофонами, которые могли ловить шумы из различных частей помещения, но из собственного опыта я знал, что они при тихой беседе были практически бессильны против музыки, звучащей из радио на заднем фоне. Хельга явно влюбилась в меня и хотела продолжения наших отношений почти любой ценой. Когда я разъяснил ей, что мы не сможем вечно скрывать нашу аферу, и если о ней станет известно, то Штази вмешается в наши отношения со всей мощью своего аппарата, потому что супружеские измены официально не допускались, она поняла, что перспектива у наших отношений могла бы быть, собственно, только вне ГДР. Я раскрыл перед ней мой план. С горой информации, которую я уже накопил и увеличивал почти ежедневно, я мог разоблачить не только непосредственно мой Сектор науки и техники (СНТ), но в значительной мере также и зарубежный шпионаж ГДР в целом. Для БНД это было бы в высшей степени интересно.
Хельга сделала необходимые выводы сама: — Значит, ты хочешь, чтобы другая сторона как вознаграждение за информацию, которую ты дашь им, вытащила бы нас отсюда. Но как ты себе это представляешь?
Теперь я ввел в игру ее брата. Именно он мог бы передать соответствующим образом подготовленное сообщение западногерманской разведке БНД. Тогда удалось бы и все остальное. — Я не знаю, сделает ли он это, — ответила она, — но у нас такие хорошие отношения, что даже если он откажется, то будет молчать. Теперь стало ясно: Хельга решилась и была готова рискнуть со мной на эту авантюру.
Когда брат сообщил, что в следующий раз приедет к Пасхе 1978 года, я принялся все готовить на профессиональном уровне. Отношения с Хельгой стали из‑за этого несколько более деловыми, так как отныне все следовало делать строго по конспиративным правилам. Телефоном теперь можно было пользоваться только в случае крайней необходимости, и я принципиально звонил лишь из телефонных будок, причем не называл никаких настоящих имен, а дни и часы указывал всегда по принципу «плюс один», то есть, из произнесенной даты или часа нужно было вычесть единицу. К счастью, у нее был телефон в квартире, так как если человек работал в «Интеротеле» и располагал западной валютой, можно было иногда добиться и у Германской Почты ГДР чего‑то для других невозможного. Если ей непременно нужно была поговорить со мной, было решено, что она звонит мне домой, но снова вешает трубку тут же после первого звонка. Я тогда догадывался, в чем дело и мог перезвонить из телефонной будки. В конце концов, наши отношения следовало скрывать не только от Штази, но и от моей жены.
Ее коллеги в отеле, которые, естественно, со временем узнали, что в ее жизни появился новый мужчина, она рассказала, как мы и договорились, что он работает в FDGB, Союзе свободных немецких профсоюзов ГДР. Это было настолько же скучно, как Демократический женский союз или общество рыболовов, и не вызвало там следующих вопросов.
Насколько обоснованны были эти меры предосторожности, я почувствовал при моем втором посещении Хельги в Оберхофе, когда меня там случайно заметил мой начальник полковник Фогель, у которого тоже была конспиративная встреча, разумеется, служебная, в том же самом месте.
При приездах Хельги в Берлин мы встречались на конспиративной квартире «Бург» («Замок») на Мариенбургер Штрассе в районе Пренцлауэр Берг, которая использовалась только мной и поэтому считалась надежной. Мои семейные обстоятельства уже в некоторой мере были к этому времени расшатаны. Моя жена стала недоверчивой, так как я бывал дома все меньше, и однажды даже обнаружила следы царапин на моей спине. Я признался ей в своей афере, однако, пообещал, что сразу же с ней покончу. Мы все более отдалялись друг от друга, но оба знали, что в нашем доме МГБ нужно делать вид, будто все в порядке, так как в противном случае я мог бы потерять работу.
И вот в конце апреля 1978 года наступила Пасха. Мы договорились, что Хельга сначала сама поговорит с братом и разъяснит ему наш план. В зависимости от его реакции я бы тогда появился при следующем его посещении. О результате беседы она подала бы мне косвенный знак. Если реакция была положительной, она по телефону как бы между делом сообщила бы дату его следующего въезда — естественно, по принципу известного нам ключа, а в противном случае говорила бы только о всяких мелочах. Все праздники я просидел как на иголках. Никакого сигнала не было. Вечером второго дня Пасхи я уже не выдержал и сам позвонил ей. И действительно она назвала мне дату. Я узнал, что следующий приезд брата запланирован на первое мая.
Дверь в БНД, добраться до которой я так долго пытался, вдруг оказалась открытой. С этого момента речь шла уже не только о «штабных учениях», всё вдруг начало превращаться в реальность. И одновременно возрастал уровень опасности, так как отныне каждая ошибка могла стоить жизни. Как лучше всего предложить свои услуги другой стороне? Инструктировать брата только устно, определенно было бы самым безопасным вариантом, но это также могло бы привести к недоразумениям, поэтому письменное сообщение являлось лучшим методом, чтобы исключить ложную информацию. С самого начала должно быть ясно, кто с кем будет иметь дело, и какими будут основные условия.
Следующим вопросом было, что я должен рассказать о самом себе. Я хотел бы скрыть свое настоящее имя, но в любом случае указать название моего служебного подразделения. Предложение звучало так: передача информации в течение определенного периода о внутреннем мире МГБ, а после этого в качестве вознаграждения вывоз меня, Хельги и ее сына из ГДР на Запад. Так как любая секретная служба точно хочет знать, что она получает взамен за что, мне пришлось уточнить мою запланированную поставку информации: имена минимум десяти агентов ГДР на западе, сведения о самой новой структуре ГУР, а также об ее методах работы, основных направлениях деятельности и уязвимых местах.
Я готовился к тому, чтобы как можно точнее и подробнее проинструктировать брата Хельги. Ему следовало отдать мое письмо непосредственно начальнику Федеральной пограничной охраны (БГШ) в Кобурге, прибавив просьбу о непосредственной передаче в Федеральную разведывательную службу. После обучения в ГУР мы знали, что у Федеральной пограничной охраны действительно были хорошие отношения с БНД. Я тогда сначала записал мой текст для себя и зашифровал его, превращая буквы в цифры. Я использовал для этого один из последних номеров журнала «Шпигель». О номере журнала и соответствующей странице в нем брат Хельги должен был сообщить служащему БГШ устно. Это уже обеспечивало определенную безопасность. Сами числа, каждое из которых соответствовало букве из текста на указанной странице «Шпигеля», я написал на шелковой бумаге, чтобы сделать письмо как можно более тонким. Затем я изъял из фонда западных портмоне, которые использовались моими агентами из ГДР во время операций в Федеративной республике, одно подходящее, отделил подкладку, засунул письмо под нее, и снова закрыл подкладкой. Снаружи письмо в этом тайнике никак нельзя было прощупать, и оно даже не шелестело подозрительно, если потереть подкладкой по наружной части.
