Кантэн и другие офицеры верхом разъезжали между медленно плетущимися рядами, стараясь предотвратить открытую стычку, которая усугубила бы и без того тягостное настроение участников похода.

В Малетруа, где они остановились для пополнения фуража, Ла Марш прямо объявил Белланже, что полк «Верные трону» отказывается продолжать путь до завтрашнего дня.

— Но что же нам делать? До Редона еще восемь миль. Что делать? — спросил Белланже, глядя на окружавших его офицеров.

— Это уже не имеет значения, — мрачно проговорил Кантэн.

— Как? Что значит, не имеет значения?

— Вы не можете сделать ничего хуже того, что уже сделали.

— Подобный тон недопустим. Вы не соблюдаете субординации. Предупреждаю, что я не потерплю этого.

— И это уже не имеет значения.

— Прекрасно, сударь. Прекрасно. Ну что, посмотрим. А тем временем, капитан де Ла Марш, если вы согласны с тем, что полк «Верные трону» слишком утомлен, то можете расквартировать его здесь. Вы последуете за нами в Редон, как только сочтете это возможным. А вы, Кадудаль, оставьте с ними полдюжины надежных людей, которые могли бы служить им проводниками.

Кадудаль угрюмо кивнул в знак согласия, что же касается Белланже, то он счел ниже своего достоинства возвращаться к вопросу о несоблюдении Кантэном правил субординации.

Остальные возобновили марш и вместе с несколькими офицерами из полка «Верные трону», отказавшимися отстать от основных сил, на закате летнего дня прибыли в неопрятную деревушку, где с жадностью изголодавшихся людей поглотили все запасы хлеба, мяса, вина и сидра в домах местных жителей. Деревня находилась милях в двенадцати от Редона, и командиры рассчитывали получить там какие-нибудь сведения о господине де Шаретте и его вандейцах. Местные жители рассказали, что два дня назад через деревню прошла какая-то армия, но вскоре выяснилось, что это были шуаны под командованием Констана де Шеньера. Только тогда вера Белланже в существование вандейцев была, наконец, поколеблена.

— Что если вы были правы, господин де Морле? — спросил он в смятении.

— Тогда вас никто не простит, — уверенно сказал Кантэн.

— Но информация была абсолютно точной.

Кантэн не был склонен проявлять милосердие.

— Как и приказ, на основании которого сегодня утром мы должны были находиться в Плоэрмеле.

— Святые угодники! Сколько можно твердить одно и то же?

— Насколько я понял, вы спрашиваете мое мнение.

— Но это не мнение. Это упрек. Дерзость, — словно ища поддержки, Белланже взглянул на Ла Уссэ, который сидел вместе с ними в убогой комнате лучшего дома в местечке.

Ответ Ла Уссэ не оправдал ожиданий Белланже.

— Становится совершенно очевидным, что нас самым подлым образом ввели в заблуждение, — сказал он, горестно покачав крупной головой. — Конечно, было бы куда разумнее следовать полученным нами приказам. Тогда, что бы ни случилось, нас никто не мог бы обвинять.

Для Белланже это было слишком. Оправившись от изумления, он взорвался.

— И это все, что вы имеете мне сказать? Силы Небесные! После того как вы и Ла Марш убедили меня решиться на этот шаг!

— Прошу прощения, виконт. Мы не убеждали вас. Мы уступили вашему желанию.

— И вы полагаете, что это уловка вас извинит?

— Я не прибегаю к уловкам, — в негодовании возразил Ла Уссэ, — и не нуждаюсь в извинениях. Не я здесь командую.

— Понятно. Понятно, — Белланже в ярости мерил шагами комнату. — Значит, меня следует бросить на растерзание, не так ли? Вся ответственность на мне, так?

— Если не ошибаюсь, сударь, именно об этом вы и говорили в Кэтлегоне.

Кадудаль тяжело поднялся на ноги.

— Все это меня не касается. Я ненавижу ссоры, кроме своих собственных. К тому же. меня тошнит от звука ваших голосов. Я оставляю вас, господа, наедине с вашими склоками, — и он вышел.

— Мне тоже здесь нечего делать, — сказал Кантэн. — Я целиком с ним согласен.

И он тоже вышел.

В пылу спора с Ла Уссэ Белланже не обратил внимания на их уход.

Однако Белланже осознал, пока только половину уготованных ему бед. Они обрушились на него на следующее утро во время завтрака. Он, Ла Уссэ и Кантэн сидели за скудной трапезой. Все трое молчали; в то утром они испытывали друг к другу особую неприязнь.

Дверь широко распахнулась, и на пороге появился Констан де Шеньер. Он был разъярен, и всем своим видом являл воплощение злобы.

— Глупцы, почему вы здесь? — спросил он вместо приветствия.

Изумленный Белланже вскочил из-за стола.

— Констан! — воскликнул он. — А где вандейцы?

— Вандейцы? — Констан неприятно рассмеялся и вошел в комнату, оставив дверь распахнутой. — Думаю, к югу от Луары. За сотню миль отсюда.

— Вы подразумеваете, что они покинули Редон?

— Я подразумеваю, что их там и не было. Черт возьми, господин де Морле, вы оказались правы, — это признание он произнес с горечью, скривив губы. — Нас гнусно предали. Предали с целью разделить наши силы и дать возможность Груши расправиться с нами поодиночке.

Усмотрев в ответе Констана настроение, которое, по его мнению, необходимо было обуздать, Белланже облачился в мантию непроницаемого высокомерия.

— К счастью, ваше несвоевременное геройство не привлекло к вам большего числа людей; в противном случае мы были бы не в состоянии оказать Груши тот теплый прием, который он от нас получил.

На мгновение Констан лишился дара речи и только пожирал Белланже горящими глазами. Затем его словно прорвало, и первые же слова выдали панику, объяснявшую его гнев.

— Раны Господни! Меня могут разжаловать или расстрелять, как грозился Тэнтеньяк, если бы я потерпел поражение! Все гораздо хуже. Мои люди дезертировали из отвращения к предательству, жертвами которого мы стали, они рассеялись: вернулись к своим полям или к самому черту. Из трех тысяч, что покинули со мной Кэтлегон, у меня не осталось и трех сотен, да и те бездомные бандиты, которым все равно куда идти, лишь бы иметь возможность вволю пограбить. Вот в каком положении я оказался. Но раз уж я уцелел, то посмотрим, поддержите ли вы меня, как я поддержал вас, предлагая отправиться на помощь тем, чья жизнь якобы была во власти Груши.

— Я поддерживал вас? — Белланже вспыхнул. — Сударь, мне и без вас есть за что отвечать.

— И у вас хватает наглости отрицать, что вы поддержали меня? Перед этими господами, которые вас слышали? Какая низость!

— Сударь!

— Не кричите на меня, Белланже, — посеревшее лицо Констана исказила судорога. Шумно дыша, он заметался по комнате. — Кто же вы такой, черт возьми? Просто шут? Трескучий, как барабан и такой же пустой, если не считать воздуха? Или соучастник в предательстве своей блудливой жены?

Кантэн затаил дыхание. Оказывается, в Редоне Констан обнаружил не только отсутствие Шаретта.

— Боже мой, Шеньер, вы не в себе, — ужаснулся Ла Уссэ. — Какие слова!

— Пусть этот безмозглый рогоносец ответит на них.

— О, я вам отвечу, — даже в этот страшный миг Белланже умудрился сохранить кое-что от театральной манеры держаться. Его лицо побелело, как мрамор, но голова была гордо откинута, а темные бархатные глаза под нахмуренными бровями не дрогнули. — Вы, конечно, понимаете, господа, что на столь грязное оскорбление словами не отвечают. Господин Ла Уссэ, не откажите в любезности оказать мне дружескую услугу.

Кантэн внезапно поднялся со стула и выступил на шаг вперед.

— Господа, с вашей стороны крайне недостойно затевать подобные ссоры.

Констан обернулся к говорившему и излил на него всю накопившуюся в нем ярость.

— Ха! А теперь еще и господин де Карабас вспомнил о кодексе чести. Вполне естественно, что вы приняли сторону этого недоумка. Одного поля ягоды. Оба самозванцы. Странно, что он не к вам обратился за дружеской услугой.

Сочувственный взгляд Кантэна еще больше распалил ярость безумца.

— Для такого слабого фехтовальщика, сударь, вы слишком сильно выражаетесь.

— Я достаточно сильный фехтовальщик, чтобы встретиться с человеком, который не способен ответить ничем кроме шпаги.