— Не ирония ли судьбы, — сказал он, — что толпа, которая не так давно сожгла бы этот замок лишь потому, что в нем обитает дворянин, сегодня вечером едва не сожгла его на том основании, что нынешний его обитатель дворянином не является? Впрочем, кто стал бы искать последовательности у толпы?

— Неужели этот вопрос задает республиканец? — шутливо заметила виконтесса.

— Республиканец, который оставил свои иллюзии в тюрьме Консьержери [Консьержери — знаменитая парижская тюрьма, куда в годы Террора заключали осужденных на казнь перед их отправкой на эшафот], когда жалкие демократы, которым он служил, страшась его популярности, хотели отправить его на эшафот. Их преемники мне также не по душе — те, кто послал меня умиротворять эту страну, заливая землю кровью французов.

— Умерьте ваше озлобление, — попросила виконтесса. — Ведь теперь вас избавили от этой гнусной задачи.

— Она никогда не годилась для человека, стяжавшего лавры в битвах с врагами Франции. Такие вещи я не забываю. Даже сейчас примирение диктуется соображениями сиюминутной целесообразности, а не здравым смыслом, как должно быть.

— Но раз все-таки примирение, к чему такая горечь? Поменьше думайте о том, что вы должны были бы делать, и побольше о том, что вам делать предстоит.

Гош снисходительно улыбнулся и обратился к Кантэну:

— Редкая женщина, господин де Шавере. Та, чьи глаза различают лишь главное направление.

— Главное направление? Что это значит?

— Да то, что я еду в Ренн, чтобы заключить мир пером, а не шпагой, и вместо моря крови пролить немного чернил.

— Но с кем вы намерены заключить мир? — спросил Кантэн в замешательстве.

— С кем? А с кем мы воевали? С роялистами, разумеется. Неужели Шавере такая глушь, и вам неизвестно, что происходит в мире?

— С роялистами? — у Кантэна вытянулось лицо. — Интересно, кого вы имеете в виду?

— Я имею в виду роялистов Бретани, Нормандии, Мена и Анжу. Разве есть еще и другие?

— И Республика надеется заключить с ними мир?

— Надеется? — Гош беззаботно рассмеялся. — Берите выше. Объявлено перемирие. Созвана конференция. Граждане представители Республики едут на встречу с роялистскими вожаками, трехцветная и белая кокарды вот-вот сольются в братском объятии.

Кантэн недоверчиво улыбнулся.

— Мое отношение к чудесам во многом совпадает с отношением к ним святого Фомы [Святой Фома — святой, прославившийся тем, что не поверил в воскрешение своего учителя Иисуса Христа, и Христос, явившись ему вторично, показал Св. Фоме свои раны и заставил его вложить в них пальцы. В переносном смысле — человек, верящий чему-то только тогда, когда он может «потрогать это руками»].

— И тем не менее, оное чудо свершилось. На мирном договоре недостает только наших подписей.

— Боже мой! А условия?

— Всеобщая амнистия, свобода вероисповедания, прекращение рекрутских наборов — с нашей стороны; признание Республики и подчинение ей — с их. Таким образом, конец разбоям и гражданской войне и восстановление спокойствия в стране.

Кантэну вдруг показалось, что и комната с гобеленами, и грациозная женская фигура в золотисто-коричневом жакете на фоне зелено-голубых портьер, и подтянутый, мужественный солдат в облегающем синем сюртуке — не более чем призрачные видения, а слова Гоша — порождение того же фантастического сна. Пюизе в Лондоне, Корматен — его представитель в Бретани — были реальностью, перед которой рассеялись ночные грезы.

Но вот Гош снова заговорил, и его голос вернул Кантэна к подлинной реальности.

— Я только что из Нанта, где Шаретт уже подписал мир. Стоффле, который командует католической армией Анжу, еще упрямится и, чтобы уговорить его, к нему отправили Буарди.

Это было невероятно. Но впереди было нечто еще более невероятное.

— Что касается Королевской католической армии Бретани, то я уже обсуждал предварительные условия мира с господином де Корматеном, их генерал-майором, как он себя называет. Он ведет всех главарей шуанов, человек двести, чтобы встретиться с нами в Ренне.

— Господин Корматен! Это с ним вы обсуждали предварительные условия мира?

Увидев, на лице Кантэна ужас, Гош рассмеялся.

— Дорогой господин де Шавере, кажется, я поверг вас из изумления в еще большее изумление.

— Вы правы. Чтобы господин де Корматен согласился вести переговоры с Республикой...

— Согласился! — перебил Гош. — Да он сам обратился к нам с таким предложением. Он оказался хорошим французом, много делающим для мира. Именно он был главным посредником в умиротворении Шаретта и с тех пор старается добиться тех же результатов на правом берегу Луары.

— Корматен! Это сделал Корматен! Невероятно!

— И тем не менее, можете мне поверить, что это так.

— Должен верить, поскольку вы говорите так определенно.

— И я уверена, что вы вместе с нами радуетесь, что кровопролитию пришел конец, — вмешалась виконтесса.

— О, разумеется, разумеется, — согласился Кантэн.

Гош и виконтесса занялись беседой. Кантэн словно не замечал их. Его мысли обратились к последней встрече с Корматеном и Тэнтеньяком в Ла Нуэ, и он вспомнил, с каким пессимизмом отнесся барон к усилиям Пюизе. Тогда Кантэн приписал это упрямству Корматена. Но теперь он понял причину. Барон уже тогда ступил на путь предательства. В то самое время, когда Пюизе в Лондоне подготавливал военную экспедицию для поддержки армии Бретани, Корматен, его агент во Франции, прилагал все возможные усилия, чтобы развалить эту армию.

Кантэн задумчиво посмотрел на виконтессу. Откинув голову, томно улыбаясь, госпожа дю Грего не сводила пристального взгляда с лица Гоша, облокотившегося о спинку кресла, в котором она сидела. Он о чем-то шутил с ней, перебирая пальцами локон ее блестящих черных волос. Кантэн подумал о Белланже, который вступает в один из формируемых в Англии эмигрантских полков, предательством обреченных на неминуемое поражение, и еще раз удивился безразличию к нему этой высокородной дамы, в своем ослеплении красавцем-плебеем готовой одобрить планы, приближающие крах святого для каждого роялиста дела.

Заметив холодный взгляд Кантэна, виконтесса почувствовала неловкость.

— Вы о чем-то задумались, господин маркиз?

— Извините, сударыня. Зная, каких взглядов некогда придерживался Корматен, я никак не могу понять, какие побуждения заставили его изменить им.

Гош как-то странно засмеялся.

— Я уже говорил вам, чего требуют роялисты и на что готовы пойти республиканцы. Но есть еще один дополнительный пункт, касающийся возмещения понесенных убытков. По нему после подписания мирного договора Корматен положит в карман миллион ливров.

— Понятно. Побуждения Иуды. Гош пожал плечами:

— Все зависит от точки зрения.

— И Республика готова заплатить ему миллион за услугу.

— В конце концов, те, кто сейчас стоят у власти, дабы упрочить свое положение, стремятся загладить деятельность вдохновителей Террора. А средства, которыми они располагают, абсолютно ничтожны. Когда страна со всех сторон окружена врагами, внутренний мир — первейшая необходимость. Возможность восстания шуанов не дает спокойно спать по ночам господам из Конвента. Вот Корматену и представился удобный случай, которым он не преминул воспользоваться к немалой для себя выгоде. Будем же благодарны. Но виконтесса, кажется, зевает.

— Просто ваш рассказ не является для меня такой же новостью, как для нашего хозяина.

— И не вызывает у вас такого же отвращения, — тоном упрека заметил Кантэн.

— Ваше отношение объясняется тем, что вы еще не поняли, какую пользу можете из этого извлечь, — сказал Гош, обращаясь к Кантэну. — Не исключено, что вы как эмигрант могли бы оказаться вне закона. Подобная опасность устраняется амнистией для всех вернувшихся эмигрантов. Амнистия — одно из условий, на которые мы готовы согласиться.

Трагическое разочарование, ожидающее Пюизе, жестокое крушение всего, чего он достиг, — это и только это занимало мысли Кантэна, остальное не имело для него никакого значения. Он понимал, что обнаружить свои мысли перед гостями было бы крайне опрометчиво, и сдержал обуревавший его гнев.