Молодой человек в одежде шуана, чуть выше среднего роста, но плотный и широкоплечий, что говорило о его недюжинной силе, улыбаясь, встал навстречу вошедшим. Это был Жорж Кадудаль [Кадудаль, Жорж (1771-1804) — один из вандейских конспираторов. Он был одним из организаторов, вместе с Пишегрю и Моро, так называемого заговора «адской машины» против Первого Консула (Наполеона)], предводитель шуанов из Морбиана; славе, которой он уже пользовался среди сподвижников, в самом недалеком будущем суждено было возрасти еще больше.

— Взгляните на свою квартиру, мой генерал. Взмах моей волшебной палочки — и она выросла из земли. Еще взмах — и прибудет ужин, хотя я сомневаюсь, что он удовлетворит ваши аппетиты, — светлые глаза навыкате остановились на Кантэне. — Новичок?

Пюизе познакомил их, представив Кантэна как своего друга маркиза де Шавере. Это удержало Кадудаля от дальнейших вопросов, и он вышел поторопить лентяев, занимающихся ужином.

Наконец Кантэн смог выразить графу свою благодарность:

— Я обязан вам жизнью, господин граф.

— Откровенно говоря, истину такого рода слышишь не каждый день, — тон Пюизе, окрашенный мрачноватым юмором, несколько удивил Кантэна. — Нам обоим повезло, что я вовремя прибыл сюда. Я начинаю верить, что наделен даром все делать одновременно.

— Я нахожу в этом столь же малую удачу для вас, сударь, сколь великую для себя. Мое положение было ужасно.

— И выпутаться из него вам стоило бы куда большего труда, чем из сетей Буажелена.

Граф фамильярно положил руку на плечо Кантэна, посмотрел ему в лицо и грустно улыбнулся. Вспомнив об их расставании в Лондоне, молодой человек залился краской стыда тем более жгучего, что Пюизе, казалось, забыл об этом.

— Я восхищен вашей сообразительностью, — продолжал граф. — И клянусь душой, вы вели себя более достойно, чем вам кажется. Готов держать пари, что Буажелен — мерзавец, получивший по заслугам, — знал, что, устраняя вас, служит интересам своих любезных кузенов. Вскоре вы поймете, что вам придется немало побороться за наследство.

— Будь что будет, но все, вами сказанное, не объясняет, почему вы почитаете удачей свое прибытие сюда именно сегодня.

Вместо Пюизе на вопрос Кантэна неожиданно ответил Корматен:

— Своевременное прибытие позволило генералу составить правильное мнение о человеке, которого он намеревался сделать своим заместителем, пока сам он будет отсутствовать.

— Это не более чем ваше предположение, барон. Я давно раздумал вручать верховное командование на время моих отлучек одному из этих признанных вожаков. Ядовитая зависть друг к другу делает их недостойными доверия. Назначить одного — значит провоцировать гнев и дезертирство других. Это слишком рискованно. Именно так мы потеряли Вандею. Только слившись воедино, наши армии могут одержать верх над «синими» и положить конец Республике. Но поскольку Лекор не подчинился Шаретту, а Стоффле отказался выполнять приказы как того, так и другого, «синие» безо всякого труда разгромили их поодиночке. Такое не должно повториться, и если не допустить этого в моей власти, — а я надеюсь, так оно и есть, — то и не повторится. Но вот и Жорж с ужином.

Вновь появился Кадудаль, энергично толкая перед собой двоих крестьян; один из них нес деревянное блюдо с зажаренным на костре гусем, второй — две корзины: одну с несколькими ржаными хлебами, другую — с полудюжиной бутылок вина.

— Гусь тяжел, как лебедь, и сочен, как грудной младенец, а анжуйского столько, что он может поплавать в нем, — объявил Кадудаль зычным голосом. — Ужин подан, мой генерал. К столу, господа.

Табуреты поставили вокруг стола, и Кадудаль сел вместе с остальными. Он послал Буарди приглашение присоединиться к ним, но посланец вернулся и сказал, что господин де Буарди просит извинить его.

— Ну и пускай этот глупец дуется в своей палатке, если ему так нравится, — пожал плечами Пюизе.

— Аромат этого гуся способен поднять настроение и у обладателя более тонкого желудка, — поклялся Кадудаль. — Но его потеря — наша находка. В конце концов, что такое один гусь на пятерых?

Хороший едок, Кадудаль подстегнул аппетит всей компании. Когда от гуся остались одни косточки, в хлебной корзине обнаружили козий сыр и инжир, после чего, вынув каждому по второй бутылке вина, Кадудаль и Корматен набили трубки.

Через открытую часть строения они могли видеть догорающие бивуачные костры и тени людей вокруг них.

Разговор шел в основном о политике. Корматен состоял в переписке с тайной роялистской организацией в Париже, которой Пюизе не доверял, считая ее сборищем самодовольных интриганов. Через нее барон получил сведения о положении дел в столице, о том, что новое правительство совершенно не владеет политической информацией и что ходят упорные слухи, будто многие из тех, кто находится у власти, в том числе Баррас, благосклонно относятся к реставрации монархии. Поговаривали, что сам генерал Гош после тюремного заключения по приговору Конвента разделяет монархические взгляды, и его миссия на Западе будет, скорее, миротворческой, чем карательной.

Пюизе не скрывал своего презрения ко всему, о чем говорил барон.

— Как все это похоже на аббата Броттье, пустозвона, вообразившего себя осью, на которой теперь вращается монархизм! Пусть себе выговорится вволю и посылает пустые донесения принцам. Наше дело — работа, и Запад умиротворится лишь тогда, когда мы выполним свою задачу и король вернется в Тюильри.

— Аминь еще раз аминь, — сказал Кадудаль. — Приведите нам подкрепление из Англии, и наши парни сметут вонючие остатки этой Республики ко всем чертям.

Из дальнейшего Кантэн узнал, что миссия Пюизе в Бретани завершена, и, уверенный в том, что его трехсоттысячная армия поднимется по первому слову, он возвращается в Англию сообщить об этом Питту и потребовать у него обещанную помощь. Он рассчитывал, что через три месяца все будет готово для нанесения удара. Его королевское высочество граф Д’Артуа, наместник королевства, принял на себя верховное главнокомандование; таким образом, имея главнокомандующим одного из принцев, соперничающие отряды роялистов забудут о разногласиях и объединятся в единую мощную армию.

Затем Пюизе заговорил о делах, имеющих непосредственное отношение к Кантэну, и получил от него подробный отчет обо всем, что с ним случилось по Франции.

— Итак, — закончил свой рассказ Кантэн, — поскольку я лишен возможности удовлетворить республиканские аппетиты господина Бене, мой маркизат переходит в национальную собственность; я же остаюсь маркизом понарошку, или, — по выражению Констана де Шеньера, между прочим, повторенному господином де Буажеленом, — маркизом де Карабасом.

— Шляпу долой! — смеясь, воскликнул Корматен, чем заслужил язвительный упрек Пюизе:

— Вы слишком толсты для Кота в Сапогах, барон.

— Хотел бы я знать, где его найти, — сказал Кантэн. — По-моему, сейчас мне именно его и не хватает.

— Можете не сомневаться, мы его вам найдем, — уверил молодого человека Пюизе. — Единственное, что вам необходимо, это терпение. Ну а пока вы сыты Францией по горло. Еще немного — и ваши кости останутся здесь навечно. Вы навлекаете на себя опасность с обеих сторон.

— Но отступить, признав свое поражение! — вздохнул Кантэн.

— Стратегическое отступление не есть поражение, дитя мое. Вы отступаете, чтобы сделать более уверенный бросок. Завтра вечером я отправляюсь на побережье. И посоветовал бы вам вернуться вместе со мной в Англию.

И опять Кантэн испытал чувство стыда при новом проявлении сердечного участия со стороны человека, от которого он был вправе ожидать совершенно обратного. Пюизе убедил молодого человека отбросить все сомнения, и прежде чем лечь спать, Кантэн написал Ледигьеру письмо, в котором сообщал, что неудача в Кэтлегоне не оставляет ему иного выбора, нежели возвратиться туда, откуда он прибыл, и ждать дальнейшего развития событий.

Пока Кантэн писал письмо, Пюизе отдал собеседникам последнее распоряжение перед отъездом относительно своего представителя на Западе на время его отсутствия. Он окончательно утвердился в намерении не назначать ни одного из дворян, возглавлявших отряды, набранные в их собственных землях.