Хотя неумолимое «Отдохни» настаивает: «Спектакли ставились с таким расчетом, чтобы актриса могла вовремя оказаться в гримуборной»…

Не знаем, как в остальных спектаклях, но как бы Орлова могла покинуть сцену и добежать до гримерной в «Милом лжеце»? Где всего два действующих лица, и одному Б. Шоу просто нечего делать без партнера, П. Кэмпбелл, потому что он только и делает, что зачитывает свои письма ей или выслушивает послания от нее. И если бы Александров, который ставил этот спектакль, знал о насущной необходимости супруги вовремя, по минутам, освежать грим, он вряд бы взялся за столь «неудобную» для нее постановку…

«Поломойка Морозова» – так почему-то назвал героиню «Светлого пути» один рецензент. Нигде, ни у хозяйки, ни на фабрике, куда Татьяна подалась после нее, она полы не мыла. Только мела на фабрике и то – для начала, в качестве разнорабочей.

Но и в метле, которую ей вручили в первый рабочий день, жившая в Лондоне наша соотечественница киновед М. Энценсбергер тут же узрела первый «фаллический» символ», обретенный Татьяной. Потом такими же символами стали, по мнению М. Энценсбергер, ткацкие станки, к работе за которыми приступила «поломойка Морозова». А это уже совсем странно. Если метла – это хоть нечто вертикальное (и то, когда ее держат), то принять за «фаллические символы» горизонтально стоящие в цехе ткацкие станки?! Тем более в таком диком количестве, до которого довела их Морозова в погоне за рекордами…

– Закройте рот! – настоятельно рекомендовали якобы Орловой военные моряки, спустив ее в трюм корабля во время прервавшего концерт актрисы на палубе налета вражеской авиации.

Рот надо было держать плотно закрытым для того, чтобы не контузило от слишком гулких залпов корабельных зениток по немецким самолетам.

– Закройте рот, а то контузит! – уже приказали моряки и, видя, что в грохоте пальбы это элементарное правило безопасности не доходит до перепуганной насмерть актрисы, не постеснялись и сделали это принудительно. Сжав рот актрисы реками, они держали его в таком положении до тех пор, пока атака врага не была отбита и оглушающая стрельба не смолкла.

Казалось бы, что небывалого в такой ситуации? Но стоит только вспомнить, как театрально смешно, рассказывая об этом, изображал Александров и сжатые твердой морской рукой губы актрисы, и ее ошалелые при этом глаза, как начинает казаться, что это все-таки очередная, обогащенная его фантазией байка, сотворенная из того, что в какой-то степени, видимо, было…

Теперь почему-то считают, что целиком заимствованный якобы у Марлен Дитрих из ее «Голубого ангела» цилиндр на Орловой в «Веселых ребятах» был еще и… «красным» в черно-белом фильме 1934 года.

«Даже цилиндр, атласный цилиндр, в котором она пела финальный зонг, был взят напрокат из гардероба Марлен Дитрих».

…Александров, действительно, памятуя свой опыт ручной раскраски каждого кадрика победного красного флага в финале «Броненосца „Потемкина“, хотел сделать кое-что „красным“ и в „Веселых ребятах“. Но не цилиндр факельщика катафалка на Л. Орловой, а… физиономию Л. Утесова, которая буквально, в кадре, „краснеет“ от стыда, когда колхозники распинают его за скандал со стадом в пансионате.

– Как же я стану «красным» в черно-белом фильме? – не понимал Утесов.

– Не волнуйся, у меня есть кое-какой опыт по этой части, – смеялся Александров.

Однако опыт «Потемкина» на этот раз не пригодился: сцена «колхозного суда», как комикующая колхозные порядки, была убрана из фильма Сталиным. А в чьем воображении цилиндр стал «красным» на голове Орловой, сейчас уже и не припомнишь…

Даже цилиндр, атласный цилиндр, в котором она пела финальный зонг…

Когда во времена хрущевской оттепели («В сыри и хмари которой, – писал Александров, – запотели объективы наших камер») имя Сталина сравнительно ненадолго оказалось не в чести, Орлова вспомнила, как в свое время именно одесские руководители от культуры – те самые, что на всю страну осрамили ее в статье «Недостойное поведение», – заставляли ее в «Песню о Родине» из «Цирка» непременно вставлять куплет с новым текстом: «Золотыми буквами мы пишем / Всенародный Сталинский закон».

«Но я пою песни из фильмов, – возражала вроде бы актриса, – а в этом фильме, до принятия Сталинской конституции, таких слов не было, их дописали потом». Однако ее не слушали: и «Фишманы», и несогласные с их попустительством актрисе Подгорецкие стояли на своем, и о «всенародном Сталинском законе», скрепя якобы сердце, приходилось петь за те же 3000, а иногда и за 3300, которые удавалось актрисе «урвать» за концерт…

Есть и другой более жесткий вариант этой ситуации. Будто неумолимое в финансовых и в цензорских делах одесское руководство поставило Орловой ультиматум: или она поет «Песню о Родине» с допиской Кумача, или не поет вовсе. И непреклонная якобы актриса выбрала второе: в одной из публикаций это называется даже «Как запретили „Песню о Родине“…

Но не лукавила ли она, рассказывая об этом Г. Скороходову? Не она ли сожалела, причем публично, в печати, что не смогла спеть этих «слов величия и славы» в фильме, что они появились только полгода спустя после выхода «Цирка» на экран?

«Никогда не забыть мне эпизода, – писала актриса, – случившегося в дни исторического Чрезвычайного 8-го съезда Советов, когда тов. Сталин в Кремлевском дворце делал доклад о проекте Конституции СССР. Вся страна слушала великие слова (которые, между прочим, и запечатлевал в это время в Кремле на пленку Александров во главе целой армии документалистов. – Ю. С.). В. И. Лебедев-Кумач в тот день был болен. Слушая доклад тов. Сталина по радио, я решила позвонить ему:

– Василий Иванович! У вас радио работает, вы слушаете?

– Да, про болезнь забыл! Я слушаю и запоминаю каждое слово.

Но самое замечательное, что сразу после доклада, не успели еще остыть лампы радиоприемников, поэт дописал новые стихи «Песни о Родине»:

Так что насчет того, что актриса пела о «Сталинском законе» «не в охотку», из-под палки, очень даже сомнительно. Ведь она вдохновила, можно сказать, Лебедева-Кумача на эту дописку…

Если к мнению И. Фролова мы уже прибегали, как к наиболее трезвому, то в данном случае оно тоже сомнительно.

Он утверждает, что роль Лидии Сомовой в пьесе А. М. Горького «Сомов и другие» Орлова, недолго поиграв, «подарила» той же ездившей на целину с «Миллионом улыбок» и ее лекарствами Л. Шапошниковой. Именно «подарила», ибо отказ от роли «повлек бы за собой оргвыводы». И сделала это потому якобы, что не захотела участвовать в пьесе о «врагах народа».

Кто тут больше злится: Л. Орлова, не желающая играть в пьесе А. Горького о «врагах народа», или ее героиня, Лидия Сомова невзлюбившая свою тещу в исполнении Ф. Раневской?

Что значит «не захотела», если она играла несчастную Лидию не один раз подряд, даже пыталась, пишет М. Кушниров, вспомнив свою консерваторскую практику, разучить скрябинскую «Прелюдию», которую скучающая в сомовском доме Лидия играет на сцене. Актриса что же, не прочла предварительно написанную в Сорренто в ответ на «шахтинское дело» в СССР пьесу Алексея Максимовича? В финале которой за ее мужем, инженером-вредителем, являются сразу четыре огепеушника и «за компанию» с ним арестовывают еще несколько проштрафившихся спецов?

Несомненно, Орловой было что вспомнить по части ОГПУ. Если за ее мужем по сцене (которого она, кстати, давно не понимает и не любит) оно является однажды (и, видимо, «навсегда»), то за мужем самой Орловой, А. Берзиным, в те же, кстати, годы ОГПУ, мы уже говорили об этом, являлось неоднократно. И в прихожей их квартиры в Колпачном переулке, пишет Д. Щеглов, «всегда стоял специальный чемоданчик со стандартным набором арестантских вещей». Который, добавим в порядке «черного юмора», в отличие от «счастливого» потом гастрольного чемоданчика актрисы таковым не был.