Собор оказался пуст. Одинокая фигура Сергеева терялась в огромном зале с высоким потолком, шаги гулко отдавались под сводами. Прямо перед глазами, на дальней восточной стене, сверкал позолотой клирос со старинными каменными изображениями святых. Правее поднималась отделанная художественной резьбой каменная кафедра для проповедника.

В усыпальницу Сергеева не впустили, зато разрешили осмотреть Тауфкапеллу — место крещения, где посредине стояла огромная, похожая на вазу купель из серого песчаника. Он побывал в библиотеке, на первом этаже главной башни, а затем через узкий лаз вошел в северную башню и, поднявшись по винтовой лестнице, увидел город с пятидесятиметровой высоты.

Потом Олег Николаевич подошел к могиле Канта, который всю свою жизнь провел в Кенигсберге, никогда его не покидая. Воздвигнутый совсем недавно — в 1924 году — в ознаменование двухсотлетия со дня рождения философа, мавзолей с порфирными розовыми колоннами привлекал строгостью линий и горделивой простотой. Над каменным саркофагом была высечена лаконичная надпись: «Иммануил Кант (1724–1804 гг.)». Незатейливая металлическая решетка окружала могилу.

Вечерело. Но отправляться в гостиницу Олегу Николаевичу не хотелось, хотя ноги у него гудели. Он сел в трамвай.

— Ярмарка! — громко объявил кондуктор. — Северный вокзал!

Олег Николаевич поспешил выйти.

Сгущалась вечерняя мгла, но на улицах зажглись огни и снова стало светло. Небольшая площадь перед Северным вокзалом казалась оживленной и людной, как днем. Посвистывали под мостом паровички, гремели радиорепродукторы.

Из серого четырехэтажного здания, расположенного левее вокзала, вышла группа людей в штатских костюмах. Они зашагали в ногу, будто в строю, громко переговариваясь. Прохожие уступали им дорогу. «Гестапо, гестапо», — услышал Сергеев шепот. Он посмотрел на дом, потом на следующий — желтый, с. башенками наверху.

— Что там? — спросил он прохожего, указывая на желтое здание.

— Полицайпрезидиум, — недовольно буркнул тот, подозрительно взглянув на Олега Николаевича.

Сергееву стало не по себе. Он решил не обращаться больше с расспросами, удовлетворяясь сведениями, почерпнутыми из путеводителя.

Кстати, настала пора вернуться «домой», поужинать и уснуть, чтобы завтра спозаранку снова побродить по городу, а потом усесться за книги до обеденного часа.

Однако в этот вечер суждено было произойти еще одному событию, которое не только взволновало, но и возмутило Сергеева. Олег Николаевич, собираясь поужинать у себя в номере, зашел в залитый электрическим светом небольшой продовольственный магазин. Покупателей в нем дочти не было, и продавец сразу же устремился к Сергееву.

— Вы хотите взять себе что-нибудь на ужин? — угадав желание посетителя, проговорил продавец. — Могу предложить вам этот чудесный сыр. Мы получили его только что из Дании. Рекомендую эти великолепные бельгийские шпроты. Кроме того, у нас богатейший выбор французских вин. После великих побед нашего славного оружия товары текут к нам рекой, текут без пошлины. В нашем магазине есть все!

— Нет, не все!

Эти слова принадлежали высокому немцу, стоявшему рядом с прилавком.

— На наших полках нет украинского сала, русской икры, грузинского винограда. — И верзила захохотал во все горло.

Олег Николаевич почувствовал, как кулаки его невольно сжались, как напряглись мускулы всего тела. С каким бы наслаждением свалил он этого наглого арийца!

«Спокойно», — скомандовал самому себе Сергеев. Когда немец перестал хохотать, Олег Николаевич медленно, отчетливо произнес:

— История знала многих охотников до украинского сала и русской икры. В тысяча девятьсот девятнадцатом году они еще сумели унести ноги. Но если, забыв печальный урок, пойдут снова, то им может не представиться больше такой счастливый случай.

— Я не знаю, кто вы, — надменно ответил немец, — да мне, собственно говоря, на это в высшей степени наплевать. Судя по произношению, вы иностранец, а следовательно, многого не в состоянии понять. Поэтому слушайте и запоминайте то, что скажу вам я, Густав Ренке, член национал-социалистской партии Германии, верный солдат фюрера! Мы сейчас сильны, как никогда, и нет такой преграды, которая бы помешала нашему движению. Мир уже лежит у наших ног. Осталось протянуть руку, чтобы взять его.

Потом, вспоминая этот случай, Олег Николаевич никак не мог понять, каким образом ему удалось сохранить самообладание. Глядя в упор на фашиста, он громко, так, что на его голос обернулись немногочисленные покупатели, сказал:

— Если рука протянется, она будет отрублена, а вместе с ней полетит и голова протянувшего руку. Это говорю вам я, Олег Сергеев, член Всесоюзной Коммунистической партии большевиков! — И, резко повернувшись, вышел из магазина.

Сергеев очнулся от воспоминаний.

— Осторожнее, не споткнитесь! Прошу направо. Теперь уже скоро, — обнадежил попутчик. Сзади нарастал стрекот мотоцикла и пробивался сквозь развалины свет фары. — Теперь уже скоро.

Они свернули в переулок.

— Может быть, закурим? — предложил проводник.

— Не возражаю.

Сергеев достал сигарету, протянул портсигар спутнику и склонился над сложенными ковшиком ладонями, чтобы прикурить.

От тяжелого удара сознание помутилось мгновенно. Не успев даже вскрикнуть, Олег Николаевич медленно опустился на груду щебня. Быстрые руки пробежали по карманам пальто. Потом — или ему только померещилось это? — Сергеева подняли на руки и понесли. А затем густая, липкая, непроглядная тьма окутала его.

Начальник управления государственной безопасности принимал ежедневный доклад помощника. Высокий майор, стоя у письменного стола, держал на одной ладони раскрытую папку, а пальцами другой руки проворно поворачивал листы, коротко и четко сообщая генералу о важнейших событиях за сутки. Наконец, закрыв папку, он умолк.

— Все?

— К сожалению, нет, товарищ генерал. Видимо, предстоит запутанное дело. Искусствовед Сергеев..

— Из Ленинграда? — перебил генерал.

— Да. Вчера он прибыл, как и было условлено, московским поездом. Встречать полагалось работнику гражданского управления Соломатину. Он опоздал на несколько минут. Помчался вдогонку. Заметил впереди две фигуры, но пешеходы тут же свернули в переулок и сразу исчезли. Соломатин забеспокоился. Стал осматривать местность, обнаружил носовой платок, а поодаль — вот…

Майор протянул помятую фотокарточку. На ней был изображен Сергеев, стоящий возле развалин Екатерининского дворца.

— Все? — снова спросил генерал.

— Да, все. Обнаружить Сергеева не удалось.

Начальник управления внимательно рассматривал фото.

— Странно. Почему Сергееву пришло в голову фотографироваться таким расстроенным? Видите? Вероятнее всего, снимок сделан без его ведома и вряд ли принадлежал самому Сергееву. Очевидно, его обронил тот, другой.

— Я тоже так думаю.

— Хорошо. Сергеева нужно искать. И найти во что бы то ни стало. А главное, надо искать тех, кто заинтересовался им. Вы отлично понимаете, что сделано это неспроста…

Разбирая утреннюю почту, профессор Барсов обнаружил странный зеленоватый конверт с несуразной надписью: «Герр оберст профессор фон Барсов»[8] и штемпелем — 16 декабря 1945 года.

Усмехнувшись над аристократической приставкой «фон», сделанной неведомым корреспондентом, профессор с привычной аккуратностью вскрыл конверт костяным ножом и развернул лист лощеной бумаги.

Немецкий врач почтительно извещал о смерти доктора Альфреда-Карла-Готлиба Роде и его супруги Анны-Гертруды, последовавшей в результате острой дизентерии.

В помещении, где разместилась привезенная в Кенигсберг янтарная комната, Роде проводил почти круглые сутки.