Еще совсем недавно Кох был слишком заметной фигурой в гитлеровском паноптикуме. Да и внешностью своей он изрядно напоминал «любимого фюрера». В свое время Кох гордился этим сходством: Теперь оно сослужило ему плохую службу: сами немцы в 1949 году схватили военного преступника и передали его в руки правосудия. При аресте у бывшего рейхскомиссара нашли ампулы с ядом — такие же, как у Геринга и Гиммлера. Кох не воспользовался ими — слишком сильно привязан был он к жизни, которая с такой легкостью и ожесточением была отнята у миллионов замученных по его приказу людей. А уничтожил он, по самым приблизительным подсчетам, более четырех с половиной миллионов польских и советских граждан. По его распоряжению были вывезены в Германию, а частично уничтожены колоссальные ценности на сумму в 280 миллиардов рублей.

В 1950 году по требованию польских властей Коха передали им. Началось следствие.

Следствие тянулось долго: Кох притворялся больным, всячески оттягивал час расплаты. Наконец, процесс начался.

И с первой минуты, едва успев выслушать обвинение, Кох бросился в атаку:

— Я никого не убивал и не приказывал убивать! Обвинение не обосновано!

Начались долгие, утомительные прения между сторонами. Наконец вступил в них и сам Кох. Первая его «речь» в суде отличалась теми же свойствами, что и последующие: ханжеством, трусостью, стремлением увильнуть от ответственности, разжалобить судей, спасти свою жизнь любой ценой.

Артистические способности у него оказались весьма недюжинными. Старческим, надтреснутым голосом (куда девались недавние металлические нотки!) Кох заявил с невероятной наглостью:

— Восемь лет я жду того дня, когда смогу отчитаться перед польским народом о своей деятельности!

По рядам прокатился гул негодования. Но Кох продолжал:

— Мне кажется, что существуют силы, которые заинтересованы в том, чтобы я оправдался перед польским судом. Вероятно, они многочисленны. Я не сомневаюсь в этом, как не сомневаюсь и в том, что стал лишь жертвой «бериевщины». — И снова рокот в зале. Кох прикидывается жертвой! — Я прошу обследовать состояние моего здоровья в присутствии представителей печати. Оно таково, что не позволяет мне держать речь перед польским народом. Я живу в аду! — уже жалобно лепечет бывший гауляйтер.

Корректный, подтянутый прокурор Смоленский поднялся с места стремительно и гневно.

— Обвиняемый назвал тюрьму, в которой он находится, адом! Любопытно, что скажет он о лагере в Дзялдове? Вот это действительно был ад!

Пора приступать к допросу. Но он откладывается до следующего дня: время истекло.

Второй день процесса. Заседание сразу же прерывается: по требованию защиты Коха подвергли медицинской экспертизе. Видные ученые, профессора, доктора Александров и Кодейшко через полтора часа заявили суду: обвиняемый Кох может участвовать в процессе. Правда, были и некоторые оговорки — ему разрешалось отвечать суду сидя, а заседания должны были продолжаться не более пяти часов.

Суд приступил к проверке биографических данных обвиняемого. Один за другим следовали короткие вопросы и ответы.

Родился 19 июня 1896 года, окончил народную школу, два класса средней школы, торговые курсы. Женат. Детей не было.

А затем вновь начались оттяжки и проволочки, избранные Кохом в качестве основной тактики при ведении дела. Он отказался подписать обвинительное заключение, заявив, что не понимает, в чем его обвиняют. Затем преступник то снова ссылался на состояние здоровья, то попросту прикидывался дурачком, то принимался дремать в середине заседания.

Но процесс шел своим чередом.

Два дня продолжалось чтение обвинительного заключения. Страшные страницы позорной истории германского фашизма вновь вставали перед сидящими в зале.

…С 1 сентября 1939 года и до самого конца войны Кох, в качестве одного из приближенных Гитлера, занимал высшие государственные посты, осуществляя политику, намеченную Гитлером и его кликой, — политику физического уничтожения целых народов, разграбления и уничтожения колоссальных материальных ценностей.

Палач быстро богател. Он стал крупным землевладельцем и домовладельцем. В Кенигсберге Кох имел четыре огромные виллы в зеленой части города и несколько дач на берегу моря. Кроме того, он захватил в свою собственность около двадцати домов, которые сдавал квартиросъемщикам, получая солидные доходы.

Кох владел крупными имениями. Еще до войны он получил в подарок от Гитлера вблизи Кенигсберга богатейшее имение Гроссфридрихсберг, ему принадлежали имения Эрнстфельде вблизи Людвигсорта, Нойтиф на Вислинской косе и другие.

В обвинительном заключении приведены были десятки и сотни примеров и фактов, подтверждающих страшные преступления Коха.

Кох славился среди гитлеровцев своим «золотым правилом»: «Лучше повесить на сто человек больше, чем на одного меньше». Во всей своей деятельности он руководствовался этим своеобразным «законом». Он создал специальные полицейские суды, которые знали только один приговор — смерть. Он ввел публичные экзекуции в «своих» областях. По его приказу легли под пулеметными очередями, погибли в печах концлагерей миллионы ни в чем не повинных людей.

Теперь он дремал в мягком кресле, опустив вниз пышные усы, склонив голову и, казалось, даже мирно посапывал — этакий домашний, ворчливо-добродушный дедушка у камина. И только когда голос секретаря смолк, обвиняемый поднял припухшие веки.

— Признаете ли вы себя виновным? — спросил Бинкевич.

— Нет, не признаю, — ответил Кох. — Только сегодня я услышал о. страшных вещах, происходивших в Польше. Виновны в них те, кто находится на свободе.

— Кто?

— Мне нет нужды отвечать на этот неуместный вопрос, — глухо откликнулся, обвиняемый.

Несколько месяцев тянулся этот процесс, рассчитанный на две недели. Несколько месяцев петлял и хитрил, притворялся и уходил от ответа бывший гауляйтер, бывший рейхскомиссар, бывший лидер фашистской партии, палач и убийца, грабитель и — насильник Эрих Кох.

Чего только не услышали в те дни члены суда и представители прессы! Оказалось, что Кох — «потомственный пролетарий», что рос он в жестокой нужде, потом был простым рабочим, а на фронте в 1915 году стал… социал-демократом! Даже во время пребывания в национал-социалистской партии он, Кох, оставался противником Гитлера. Он, вопреки сопротивлению реакционной бюрократии, затеял «социалистическую индустриализацию Восточной Пруссии». Он превратил этот край в цветущий оазис «социализма», благосостояния и справедливости. Он боролся не только с отечественным, но и с английским капитализмом, с английскими концернами. Он выступал ретивым сторонником классовой борьбы пролетариата. Его прозвали в партии «большевиком». Сам Гитлер называл его «революционером»…

Чудеса следовали за чудесами. Судьи не прерывали обвиняемого. Зато все чаще и чаще раздавались в зале возгласы негодования в ответ на чудовищные измышления гитлеровского последыша, опасного военного преступника, палача и убийцы.

— Завтра он скажет, что был коммунистом! — громко сказал кто-то из представителей прессы.

Эта слова услышал весь зал. И только Кох сделал вид, что сказанное не относится к нему.

А потом говорили свидетели. Процесс то и дело прерывался — на несколько часов, на несколько дней: Коху «становилось худо». И все-таки свидетели выступали один за другим.

— Ложь. Клевета. Поляки подкуплены. Поляки восстановлены против меня. Поляки не вправе меня судить. Это могут сделать только мои соотечественники — немцы.

Но и немцы уже судили Эриха Коха. Каждый день технический секретарь суда принимал и передавал председательствующему десятки и сотни писем из обеих частей Германии — писем, которые ложились новыми» страницами в обвинительное заключение.

Люди не забыли злодеяний бывшего рейхскомиссара. Ведь Кох был палачом не только русских, украинцев, поляков, белорусов, но и многих немцев.