— Она на вас совсем не похожа, — сказал Кристоф и, в свою очередь, втянул щеки и вытаращил глаза — в одном из зеркал появилась Клара. — А вот вам моя сестра…

— Очень похоже! — рассмеялась Вероника.

Кристоф взял ее руку. Та мягко легла в его ладонь.

Против рукопожатий Вероника не возражала. Они обошли всю залу, строя самые уморительные рожи и хохоча, как дети.

В портретной галерее Кристоф спросил:

— Давно ли ваша сестра замужем?

— Уже два года. Муженек у нее, — на мгновение она высунула кончик языка, — противный. Он негоциант из Венеции. Проездом в наших краях был… Мне он всегда почему-то напоминал хорька. И женился-то он исключительно из-за денег. Отец тогда богатый был. Это уж потом пожары случились, может, слышали?… И даже просто, по-человечески, жалко бедную Лизхен… Каково ей там, в Венеции?

— Венеция — хороший город, — сказал Кристоф и после непродолжительного молчания попросил:

— Расскажите мне о себе.

— А что вас интересует? — Глаза Вероники блеснули.

— Ну хотя бы как вы живете там, у себя, в поместье?

— А что рассказывать? Живем мы однообразно, хотя и не скучаем. Я люблю читать книги, вышивать, прогуляться верхом.

— Мне кататься верхом тоже нравится, — сказал Кристоф. — Тут наши интересы совпадают.

— А еще, — продолжала Вероника, — мне очень нравится ездить в город. Тогда для меня наступает настоящий праздник.

— А… в общем… как бы это сказать?… Есть ли у вас кто-нибудь?

— В смысле? — Вероника с любопытством посмотрела на Кристофа.

— Любите ли вы кого-нибудь или любит ли кто-нибудь вас?

— Да что вы!… Живем мы в глухомани. Медведь, и тот в радость. Если какой-нибудь молодой человек и окажется у нас проездом, так отец с порога ему заявляет, что приданого за мной не дает. — Вероника рассмеялась. — Вы правы, Кристоф, он все-таки ужасный солдафон.

Некоторое время они пересекали галерею в молчании, держась за руки.

— Никогда не знаешь, — нарушил молчание Кристоф, — где найдешь, где потеряешь. Вероника, я никак не ожидал, что в этой Богом и людьми забытой глуши вдруг встречу вас.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы мне очень нравитесь.

— Вот как… Молодой барон, оказывается, галантен.

Что ж, вы мне тоже нравитесь, Кристоф.

— Перейдем на ты?

— Хорошо, — сказала Вероника. Они остановились около поясного бюста какого-то толстяка с отвисшей нижней губой. — Только не думай, что раз я так быстро перешла на ты, то, значит, со мной все можно…

— Разумеется, — сказал Кристоф, после чего торопливо поцеловал ее в губы. Сначала сжатые, они медленно-медленно раскрывались, как будто распускался цветок, бледный ночной цветок — лилия-нимфея. Внутренность этого цветка обжигала и опьяняла. Руки Кристофа сомкнулись на тонкой талии юной графини.

Кристофу казалось, что он летит, улетает куда-то далеко-далеко. Нежно подмигивают звезды, ласково кружит Млечный Путь. Руки его чувствовали, как напряжено тело Вероники.

— Молодой барон замечательно целуется! — вздохнула Вероника после продолжительного поцелуя, глаза ее озорно блестели.

— Ты тоже! — воскликнул Кристоф, гладя ладонями ее руки. — Это было… божественно!

— Пойдем, наверное, — прошептала Вероника. — Как бы папаша мой чего не подумал!…

— А думает он правильно, — сказал Кристоф,

— Расскажи мне, кто эти люди на портретах. Эти люди — твои предки? Кристоф!

— А! Да… Я тут недавно, еще не помню, кто есть кто. Но, по-моему, вот этого колесовали, этого четвертовали, вон тот объелся, а вон того, в доспехах конкистадора, насмерть заклевали страусы.

Вернувшись, Вероника и Кристоф застали ту же обстановку, что и по уходе. Клара, прямая и неподвижная, как грот-мачта, погружала ложку в суфле. Беседой все так же распоряжался граф.

— И вот, — рассказывал он, — когда я увидел, что ко мне приближаются два бородатых русских казака, что, по-вашему, мне оставалось делать?

— Убить их! — воскликнула баронесса-мать.

— Я предпочел другое…

— Неужели вы их зарубили?

— Сударыня! У нас кавалеристов убить означает зарубить. Я же предпочел совершить ретираду!…

— Ах! — воскликнула баронесса-мать. — Господин граф! А как вы находите это суфле?

— О, сударыня, оно прелестно! И все-таки согласитесь: Германия должна владеть морями! А, кстати, вот и наши голубки.

— Папа! Мы не голубки! — сказала Вероника.

— А за ручки-то как держитесь! Право, голубки и голубки! Нацеловались?

— Папа, вы нетактичны!

— Да ладно! Господин барон, как вы относитесь к мысли взять мою дочь себе в жены?

— Папа!!! — Вероника снова покраснела.

— Я, — сказал Кристоф. — Я… А, черт меня дери, господин граф, я согласен!

— А вот это по-нашему! — захохотал граф. — Вот это дело! За это можно и выпить! Эй, ты, барбос! — обратился он к подметальщику. — Налей-ка нам с господином бароном того вон вина!

Неожиданно дверь трапезной распахнулась, вошел дворецкий, весь в золотых украшениях, даже обожженное лицо он перемотал узорными тряпицами. Трижды низко поклонившись, он объявил:

— Уважаемые господа! Сегодня у нас событие необычайное! Испокон веков замок Дахау считался местом негостеприимным. Двести лет в нашем замке не было гостей. Вы, граф, и вы, графиня, -л первые наши визитеры за много-много лет. И вот в честь такого случая прислуга, втайне от господина барона подготовила… карнавал!

— Ура! — закричала Вероника и захлопала в ладоши. — Кристоф! Какие у вас чудесные слуги!

— Да уж! — Кристоф утирал ладонью лоб, который даже взмок от удивления. — Посмотрим, что это за карнавал!

Дворецкий не уставал раскланиваться. Глаза его блестели: в них, кажется, таилось какое-то выражение, но трудно сказать какое — то ли радость, то ли гордость, то ли даже ехидство. Уже несколько дней Кристоф дворецкому не доверял: мало того, что в поведении и речах тот допускал неуместную, граничащую с дерзостью иронию, откровенно не одобрял изгнания хлебателей, затаил обиду за случай на ярмарке. Помимо прочего, подозрение внушало и его неведомо как и где обожженное лицо. И сейчас Кристоф вполне рассчитывал на ответные пакости с его стороны.

Посему затея с карнавалом возбудила в душе юного барона крайнее недоумение.

— Извольте следовать в залу кривых зеркал! — молвил замотанным парчою ртом дворецкий и со степенной неспешностью отправился, указывая направление.

— Ой! Как здорово! — Вероника захлопала в ладоши и даже подпрыгнула. — Я там уже была сегодня, папа! Мне так понравилось!

— Возьми, дура, жениха под локоть! — буркнул полковник. Дочь не без удовольствия поспешила последовать его совету.

«Подумать только! — Мысли Кристофа пели все ту же эйфорическую песню. — Живая графиня!… Красивая притом!… И я рядом с ней!… Этаким гусем вышагиваю!… Невероятно! Жалко дружище Леопольд меня сейчас не видит! Вот бы рухнул от зависти!»

— О чем это вы так глубоко задумались, господин барон? — шепотом спросила его Вероника и шепотом же добавила: — И перестань надуваться как гусак, иначе откажусь идти с тобой под руку. Ты надулся и не развлекаешь меня беседой!

— Я, — отвечал Кристоф, — прошу прощения. Немедленно приложу все усилия, чтобы тебя развлечь.

Хорошая сегодня, не так ли, погода?

— Тьфу! — сказала Вероника. — Какая нужда говорить между нами о таких пустяках?

— Почему же о пустяках? Наш любезный маэстро Корпускулус утверждает обратное. Погода, говорит он, одна из наиболее важных тем для разговора. Ибо что может быть существеннее погоды. Только, по-моему, здоровье… В общем, я не помню, что он говорил.

— А кто такой маэстро Корпускулус?

— Это старикан такой интересный. Одевается забавно, кривляется, парик все время теряет.

— Боже мой, Кристоф, у тебя есть шут?

— Нет, маэстро не шут. Он ученый. Ну да, он доктор, потом философ, потом этот, который по руке гадает…

— Хиромант.

— Вот-вот… И прочая, и прочая, и прочая.