явиться к вашему превосходительству, ибо он внезапно

заболел.

— И что же с ним такое? — спросил я.

— Вчера поздно вечером, — испуганно повествовал слуга, — в одном из коридоров на голову господина дворецкого рухнул факел. Причиною тому, быть может, расшатавшееся факельное гнездо. Посему господин дворецкий лежит в постели, жестоко страдая от ожогов.

— Но ходить-то он может?

— Н-н-наверное, может, — лепетал слуга.

— Вот и зови его сюда!

— Сиюминутнейше!

Минут через пятнадцать вошел дворецкий, важно покачивая боками. Вся нижняя часть его лица была закрыта корпиевой повязкой. Под нею скрывались нос, шея и подбородок господина дворецкого. Концы повязки крепились за ушами, отчего последние несколько неестественно оттопыривались.

— Доброе утро, господин барон! — произнес дворецкий.

— Для кого-то оно не будет добрым, господин дворецкий! — заявил я, неспешно подымаясь с ложа и закуривая трубку.

Брови дворецкого мохнато сошлись к переносице, образовав на лбу двойную складку. Складками сложился и бинт на лице.

— Будьте добры, — продолжал я ядовитейшим голосом, — растолкуйте мне: что за дрянь творится в необитаемой части замка?

— Там, господин барон, — сипло молвил дворецкий, — ничего твориться не может, ибо эта часть замка необитаема.

— Позвольте вам не поверить! — Я склонился над его перевязанным лицом почти крича. — Позвольте вам не поверить! А скажите-ка: уж не там ли опалили вы ваше лицо?

— Никоим образом не там, — недоуменно отвечал дворецкий. — А неподалеку отсюда, на втором этаже, в факельной галерее. Там, если угодно, расшаталось гнездо…

— Довольно! — прокричал я. — Свидетелей нет, но я был вчера в необитаемой части замка, и знаете, что я там видел?

— Вы не могли там быть, — перебил меня дворецкий.

— Это почему же? — вскричал я.

— По одной простейшей причине — вы никуда не выходили из своих покоев.

— То есть как это? — оторопел я.

— Обыкновенно. Весь вечер вы читали что-то. Потом же заснули. Произошло это в двенадцатом часу.

— Но… Как же так? Вы меня обманываете? Взгляните на мою одежду! Она грязна!

— Нисколько, господин барон. Впрочем, если вы желаете отдать ее в стирку, желание ваше будет исполнено незамедлительно.

Я осмотрел себя: сапоги начищены до блеска, безукоризненно белые панталоны, аккуратный кафтан. Даже шейный платок пребывал в чистоте, без единого пятнышка.

— Это более чем странно! — заявил я. — Вчера ночью я был грязен как свинья!

— У вас очень богатая фантазия, господин барон! — усмехнулся дворецкий. — Я не исключаю, что вам могло присниться, будто вы, вывалявшись в грязи, блуждаете по безлюдной части замка. Но это всего лишь сон и не более того.

— А как же, — возмутился я, — ночной переполох, а как же сторож 0,5 шт.? Разве не кричал он ночью?

— Уверяю вас, — мягким голосом произнес дворецкий, — что этой ночью в замке было тихо как никогда! Вам все пригрезилось!

— Не делайте из меня идиота! — Я заорал и затопал ногами. — Всю ночь мне угрожала смертельная опасность! И сейчас угрожает! А вы заявляете, что все это

мне приснилось?! Вы знаете, какой реальный был этот якобы сон?

— Сны бывают самые разные, — пожал плечами дворецкий. — Одной нашей чесальщице, например, каждую ночь снится огромная, в три человеческих роста, пятка, которую надо чесать. И, верите ли, каждое утро бедняжка встает в слезах. В этом замке очень многим снятся странные сны.

— Кстати, о чесальщицах. Будьте добры, принесите-ка реестр прислуги.

Дворецкий вышел. В задумчивости я сел на ложе. Он заставил меня сильно усомниться в подлинности произошедшего ночью. К тому же ночные события вставали передо мною уже не так ярко, подернулись легкой пеленой забытья, флером нереальности. Пусть это будет сон. Кошмарный, но сон. Действительно, другого объяснения не подберешь. Хотя внутренне я по-прежнему убежден, что все это произошло в действительности. Однако не буду настаивать, чтобы не выглядеть безумцем, этаким бледным Гамлетом в глазах многочисленной прислуги. Кстати, прислугой-то я сейчас и займусь.

Скрипнула дверь. Дворецкий принес реестр.

— Перо! Чернила! — потребовал я.

В глазах дворецкого зажегся подозрительный огонек.

— Что вы собираетесь делать?

— Сейчас увидите!

Я прошел к столу, развернул реестр и безжалостно вымарал из него всех хлебателей, ковырятелей, любителя пива, чесальщиц. Сторожа 0,5 шт. я похерил с особым, злорадным удовольствием, приписав сбоку на полях: «Пороть нещадно, затем продать в зверинец!» У дворецкого, наблюдавшего за экзекуцией, в глазах застыли слезы. Взгляд его умоляющих глаз был непереносим, и посему я позволил себе немного смягчиться и не стал вычеркивать из реестра объявлялыцика, хотя и он не менее прочих заслуживал выдворения.

— Voila! — сказал я, отдавая дворецкому реестр. — Всех вычеркнутых немедленно вон!

— С детьми? — спросил дворецкий, уже открыто давясь слезами.

— Разумеется, — сказал я и отвернулся к окну, да

вая понять, что разговор окончен.

Из коридора доносились сдавленные рыдания дворецкого.

Весь этот день в замке стоял плач и визг. К вечеру из города доставили полтора десятка повозок. В них погрузили всех прихлебателей и прочих бездельников. С несказанным деспотическим удовольствием я провожал взглядом повозки, по узкой лесной дороге отправлявшиеся в город.

Выселили, слава Богу, всех. Вернее, почти всех. Сторож 0,5 шт. укрылся от выселения на вершине высокой ели. Он упорно отказывался спускаться. По моему приказанию ель срубили. Однако мохнатый мерзавец успел перепрыгнуть на другое дерево. В конце концов я махнул на него рукой, приказав прислуге нести под деревьями караул.

— Если подлец спустится, — распорядился я, — заковать его в цепи, посадить в клетку и отправить в зверинец.

С тех пор в замке моем все спокойно, разве что сторож 0,5 шт. частенько орет сидя на дереве. Это животное хочет кушать. Пищу же давать ему я запретил категорически. Завтра, наверное, я напущу на него егерей.

Но, впрочем, на сем закончу свое послание, ибо рука устала держать перо, да и твои мозговые извилины, Леопольдушка, боюсь, перегружены уже сверх всякой меры. Пойду немного посплю. Писал тебе, друг ситный, всю ночь. Днем к нам в замок приедет граф фон Блямменберг со своей прелестной дочуркой. Гостей лучше встречать со свежей головой.

На сем прощай.

С дворянским приветом Кристоф, твой неожиданно высокородный друг.

Веками замок Дахау жил своей жизнью. Жизнь эта была неспешной, медленной, чуждой всяческой суете. Размеренно шелестели на стенах зал и галерей редкие, едва работающие часы. Неслышно, под кваканье лягушек и стрекот болотных насекомых зарастал вязкой тиной окружающий замковые фортификации ров. Величественно, как морские дюны или пустынные барханы, перемещались по бесконечным коридорам напластования пыли. Неторопливо управляли всем этим фактически отрезанным от мира хозяйством загадочные бароны, проклятые еще в утробе матери, нелюдимые, создавшие вокруг себя причудливый замкнутый мирок.

И практически в один миг вся эта идиллия оказалась безбожно и безжалостно разрушенной. Сегодня замок должны были посетить важные гости: граф фон Блямменберг, полковник кавалерии в отставке, в сопровождении красавицы дочери. Маэстро Корпускулус, переворошивший по такому случаю уцелевшие архивные документы, сообщил, что в последний раз гости посещали замок Дахау в 1567 году, в правление баронессы Клотильды. Баронесса, коварная, расчетливая женщина, вступила в земельную тяжбу с соседями, маркграфами Кишкенвольде. Тяжба тянулась несколько лет — злая, беспощадная. Начавшись с простого перемещения изгородей, она со временем переросла в кровавые стычки и обоюдные грабительские набеги. Так бы и тянуться ей еще бог знает сколько времени, но неожиданно баронесса Клотильда пошла на уступки: объявила маркграфам, что признает справедливость их земельных притязаний, предложила заключить мир, пригласила все семейство маркграфов отужинать в замке Дахау. Растроганные Кишкенвольде предложение мира приняли с удовольствием. В сопровождении вооруженной охраны они прибыли в Дахау. Здесь-то и подстерегала их коварная западня. Во время пира, когда и маркграфы, и их охрана упились допьяна, люди баронессы взялись за оружие, за несколько минут перерезали охрану, самих маркграфов заковали в цепи и заточили в подземелье. Там они вскорости и умерли от голода и холода. Особо печальная участь постигла Густава фон Кишкенвольде — главу рода, храброго воина с густой гривой седых волос, иссеченным шрамами лицом и мощными руками, которые шутя переламывали шею здоровенному медведю. Его зашили в волчью шкуру и напустили на него свору голодных собак. После этого баронесса, ничтоже сумняшеся, отписала себе все владения маркграфов Кишкенвольде и стала самой богатой помещицей во всей окрестности.