Ольга села на край кресла. Офицер достал из пачки карточек одну и подал ей.
— Скажите, вы знаете этого человека?
С карточки на Ольгу смотрел Добрушин. Широкая борода прикрывала часть кожаной тужурки. Рот его был немного полуоткрыт, будто он хотел что-то сказать. Вверху на карточке были два креста, жирно написанные красными чернилами.
— Как фамилия этого человека?..— пристально смотря на Ольгу, спросил офицер.
— Не знаю.
— Не знаете? Очень жаль, что не знаете,— сказал офицер и добавил, меняя тон: — а, по-моему, вы знаете.
— Я не знаю.
— Ну, как хотите.
— А этого человека знаете?...— подавая вторую карточку, проговорил офицер.
На фотографии был Миша Пермяков. И над его головой также были вписаны два красных креста.
— Тоже не знаю.
— Гм. Оказывается мы больше знаем о вас, чем вы про себя знаете.
— Это ваше дело.
— Да-а. Это-о... дело наше. Вашего дела теперь нет.
В комнату вломилась толпа солдат в сопровождении рыжего офицера. Впереди их со связанными руками шел рабочий. Волосы на голове его были спутаны. Правый глаз припух, а с правого виска из темной раны стекала на щеку струйка крови. Рыжий офицер взял его за воротник ватного полупальто и толкнул к столу.
— Попал, сволочь!
Ольгу оттолкнули в сторону.
— Выведите ее, возьмите Денисова и туда...— приказал офицер в пенсне.
Чернобородый солдат вывел Ольгу. Денисов увидел их, побледнел. В конце коридора навстречу им шел смуглый человек в серой шинели и в черной лохматой папахе. Человек бросил на Ольгу беглый взгляд и вдруг остановился, раскрыв черные большие глаза.
— А-а-... Вы...— улыбаясь, сказал он.— Не узнаете?..
Это был тот чех, которому Ольга когда-то вынесла ковш холодной воды.
— Здравствуйте... Не узнаете? А для меня хороший человек всегда помнится... Вы что? — и, окинув с ног до головы солдата, спросил строго: — Куда их?
Тот вытянулся, сделал под козырек.
— Его благородие приказал шомполами...
Чех, перебив его, сказал строго:
— Иди обратно. Я устрою сам.
Когда солдат ушел, чех спросил Ольгу, как она попала сюда. Она рассказала. Немного подумав, он сказал:
— Идите спокойно домой. А вы? — обратился он к Денисову.
— То же самое, ваше благородие,— опустив глаза, сказал он.
— Иди...
Чех проводил их до ворот, потом скрылся.
Вьюга стихла. Она только глухо пошумливала, обшаривая землю. На небе толпились облака. Зимний вечер уже наступил, Ольга даже не заметила, как прошел день.
Неполная луна то выбегала в чистую прогалину неба, то пряталась за пелену облаков. Денисов пробовал заговорить с Ольгой, но разговор не клеился. Ольга молчала. Когда она пришла домой и взглянула на место, где спал Павел Лукоянович, она склонилась на стол и зарыдала.
В этот вечер Ольга не пошла к матери. Она боялась, что за их домом может быть слежка. Из осторожности она никуда не выходила из дома и весь следующий день. На утро, еще впотьмах пошла к матери. Но Добрушина уже не застала. Мать рассказала, что накануне вечером приходили двое и ушли. Вместе с ними ушел и Павел Лукоянович. Он сказал, что, может быть, ночью придет, но не бывал.
— Тебя поминал. Беспокоился за тебя. Попку-то решили?
— Решили,— коротко сказала Ольга.
— А кто бы это?..
— Кто решил, тот ушел.
— Так и надо пса шелудивого... Ольга, что это опять замышляют?
— Ну, мама, не будем об этом говорить,— прервала ее Ольга.— Кто был вчера?
— Один черноусый такой, серьезный, хмурый, а другой — помоложе. Румяненький, как яблочко, веселый, все время на улыбочке. Мишей зовут.
— Он... Пермяков,— мелькнуло в голове Ольги, она пожалела, что не видела никого.
Прошел еще день, еще ночь и день в томительном, напряженном ожидании каких-то событий, но в городе-было спокойно. Ольга ходила на базар, но слепого певца уже не видела. На его месте сидел старик и продавал разное барахло. На третьи сутки, в полночь, началось, странное движение. Ольга накинула шаль и вышла за ворота. На каланче тревожно звонил колокол. По улице проскакали на лошади. Вдали небо окрасилось багровым заревом.
— Что это, пожар?..— спросил вышедший Стафей Ермилыч.— На базаре будто что-то горит.
— Я пойду посмотрю, тятенька,— сказала Ольга. Она-быстро ушла в избу, оделась и направилась к месту пожара.
— Смотри, поскорей, Оля,— крикнул ей вслед Стафей Ермилыч.
На площади, запруженной народом, горел дом купца Маклакова. У пожара была обычная пожарная суета. В кровавом освещении зарева люди двигались, как призраки. Трещали доски, со звоном сыпались разбитые стекла. Ко всему этому присоединялся глухой гул огня: он жадно облизывал стены обшитого тесом деревянного дома, шипящими змейками перебегал под карнизами. А в высь мглистого неба лениво поднимались черные кудри дыма, взметывая тысячи искр.
— На кой чорт они бьют стекла в окнах? — говорил кто-то сзади Ольги.— Вот так... Дураки, право, дураки. Огню свободу дают.
— Не жаль паука. Чтоб и сам он сгорел.
Языки огня высовывались из окон купеческого дома и жадно тянулись к низенькой избе, стоявшей рядом. Там странно блестели окна, на стеклах играли багровые блики, и похоже было, что брошенная хозяином изба испуганно косится на пылающего соседа, вздрагивает, хочет сорваться с места и отодвинуться.
— Не отстоять,— слышалось в толпе.
— На дом наплевать, он все равно пропал, а избу-то надо бы отстаивать.
— Вы, господа, вот здесь рассуждаете, это нехорошо, а что сами?.. Пошли бы и помогли, чем языки чесать.
— Тебе надо, так иди.
— Помочь надо. Добро ведь горит.
— Ну, это добро не наше. Не наш брат живет здесь.
— Буржуазия...
Ольгу кто-то тронул за руку. Возле нее стояла Афоня.
— Смотришь?.. — спросила она. В отблеске пожара лицо ее розовело. Она жадно улыбалась, глядя на игру огня.— Хорошо горит.
— Не знаешь, от чего загорелось?..
— От огня,— ответила Афоня и засмеялась,— будто не знаешь, от чего горит.
Ольга посмотрела на подругу. Ей показался странным ее смех: в нем слышалось явное злорадство.
— Пойдем, насмотрелись...— сказала Афоня,— Представление кончилось.
Проходя, они слышали разговор о том, что кто-то поджег Маклаковых.
— Найдут-ут. Никуда не денется,— уверенно говорил чей-то густой бас.
— Попробуй, найди,— тихо сказала Афоня, прибавляя шагу.
Перед утром, часа в четыре, Ольга услышала легкий стук в окно. Она быстро вскочила, оделась и, не зажигая огня, вышла. Осторожно открыла ворота.
— Это я, Оля,— тихо прозвучал голос Добрушина.— Закрой ворота.
Ольга испугалась и обрадовалась.
— Не зажигай огня, не надо,— сказал Павел Лукоянович, входя в комнату.— Брось на пол мне чего-нибудь, я лягу.
— Я постелю постель, Павел Лукоянович.
— Не надо... Я не буду раздеваться.
Ольга нащупала у вешалки большой тулуп Стафея Ермилыча и постлала его в спальне. Взяла с кровати подушку.
— Ты мне пить только дай, Оля,— глухо сказал Добрушин.
— Вы заболели, Павел Лукоянович?..
Она подала ковш воды, -Павел Лукоянович жадно выпил, потом вздохнул.
— Спасибо, родная.— В полутьме он нашел ее голову и погладил. Его рука коснулась ее лица: она была горячая, сухая.
— Что с тобой, Павел Лукоянович?
— Ничего. Ты не беспокойся. Все хорошо. Сколько времени сейчас?
— Четыре часа.
— Четыре?.. Хорошо. Замечательно хорошо. Стафей Ермилыч спит?.. Ты не буди его, не надо. Постарайся, чтобы никто к вам завтра днем не приходил. Спи спокойно. А я с часок полежу. Озяб я... На пожаре была?
— Была.
— Не слыхала, кто поджог сделал?
— Нет.
— Ну, иди, спи.
Добрушин растянулся на тулупе. Ольга не могла уснуть. Она слышала, что Павел Лукоянович не спал, ворочался, глубоко и шумно вздыхал. На заводе заревел первый гудок. В соседней комнате завозился Стафей Ермилыч. Ольга встала. Плотно задернула занавес на двери спальни и вышла. Старик при тусклом освещении маленькой керосиновой лампы обувался.
