— В безопасности? Как бы нам ее тут не лишиться! А тебе вечно хочется чего-нибудь лишиться! Уж по меньшей мере собственной добродетели! — выговорившись, Огерн развернул каноэ к берегу. — Но, похоже, они не опасны.
— Вот именно! — вожделенно вымолвил Лукойо.
— Если они замыслят против нас что-нибудь дурное, мы их без труда одолеем.
— Но зачем ты так говоришь? — возмутился Лукойо. — Одолеть их — это же одно удовольствие!
— Он что, всегда говорит загадками? — прогрохотал Гракхинокс.
— Только когда хочет, чтобы его правильно поняли, — отшутился Огерн.
Как только нос каноэ увяз в прибрежном иле, с десяток пар рук дружно вытянули его на берег. Добрая половина этих рук принадлежала женщинам. Лукойо выпрыгнул на берег, радостно крича. Женщины ответили ему радостным воркованием, обступили его, принялись гладить его плечи, прижимать к его ладоням свои. Лукойо совсем развеселился, а женщины радостно рассмеялись.
Гракхинокс одарил прелестниц суровым взглядом.
— Я, пожалуй, на время исчезну, кузнец. Буду нужен — зови.
Огерн только успел обернуться, чтобы возразить, а дверга уже след простыл. Значит, он разговаривал, зарывшись в песок под лодкой. Но выяснить, действительно ли это так, Огерну не удалось, потому что его окружило несколько женщин. Он как бы оказался в море рук. Руки касались его, гладили, ласкали. Огерн ужаснулся тому, что почувствовал возбуждение, тому, что хватал женщин за запястья более страстно, чем хотел бы. В конце концов он совладал с собой и выдавил, широко улыбнувшись:
— Простите меня, милые женщины, но дело в том, что я женатый мужчина.
Женщины нахмурились, покачали головой. Вид у них был несколько ошарашенный. Тогда Огерн постарался повторить то же самое с помощью нескольких слов, выученных в Кашало. На этот раз женщины поняли его, запрокинули головы, сложили губы в букву «о» и отступили, но ненамного — всего лишь для того, чтобы дать дорогу женщине постарше.
— Твоя жена никогда ничего не узнает, чужеземец, — сказала женщина на кашальском языке, с ужасным выговором, правда, но довольно разборчиво.
Старуха была одета скромно. И грудь, и плечи у нее были закрыты, и юбка доходила до лодыжек. «Положение или скромность? — задумался Огерн. — А может быть, таковы ее вкусы»?
— В нашем племени, — сказал Огерн, — так не приятно, бабушка.
Он понадеялся на то, что, назвав женщину бабушкой, он оказал ей честь — в его роду это было именно так.
— Бабушка — это верно, но, кроме этого, я — жрица Лабина, — отвечала старуха.
— А я Огерн, простой охотник, — поклонился старухе Огерн, не обращая внимания на нехороший взгляд, брошенный на него Лукойо. — Не хотелось бы выказывать неуважение, жрица, но я должен жить так, как меня научили.
— Что ж, мы никогда ни к чему не принуждаем человека, — проговорила Лабина и махнула девушкам рукой.
Те с сожалением отступили от Огерна, но тут же переключились на Лукойо. Многие из них были такого же роста, как он, а некоторые повыше. Они окружили полуэльфа, но вот их круг на миг расступился, и Огерн увидел, что Лукойо целуется с одной из девушек. Желание вспыхнуло в нем с новой силой.
Лабина заметила это.
— Не стоит тебе так строго придерживаться законов своего племени, молодой человек. Ты — наш гость и должен узнать наши обычаи.
— Я не против, но вот этого… вот этого никак не могу.
Огерн сказал это так, словно каждое слово из него вытягивали щипцами. Он понимал, хотя вряд ли бы смог кому-то объяснить это словами, что, раздели он ложе с доступной женщиной, и он перестанет быть самим собой. Сейчас ему требовалась вся сила духа, которой он только располагал — сейчас когда его окружали совершенно чужие люди.
К Лабине подошел старик — ну, не совсем старик, а мужчина постарше, чем крестьяне, — стройный не по годам, хотя волосы и борода у него были белыми как снег.
— Ты глядишь на нашу простую деревушку так, молодой человек, словно это что-то новое и диковинное. Ты разве прежде не видал крестьянских жилищ?
— Нет, не видал, — покачал головой Огерн. — И мой друг тоже не видал. Я охотник, а моя жена собирала ягоды в лесу, покуда я охотился. Друг же мой кочевник. Народ из его пламени следовал за большими стадами диких быков. Мы поклоняемся богам охоты, но превыше всех ставим Ломаллина — защитника людей.
— Я не слыхала о Ломаллине, — нахмурилась Лабина. — А богинь вы никаких не почитаете?
— Почитаем, и притом многих. И больше всего Рахани.
Старуха покачала головой:
— Я про такую и не слыхала.
Почему-то Огерну стало не по себе. Он успокоил себя тем, что тут все же почитали эту богиню, но, может быть, под другим именем.
— Она подруга Ломаллина, его соратница в бою и советчица.
— Но не любовница? — сдвинул брови старик.
— Нет. У Ломаллина нет ни любовницы, ни жены.
Лабина, явно потрясенная, содрогнулась.
— Бог без подруги! Как это безнравственно! Как дурно! Как преступно!
— Ломаллин — волшебник, — пояснил Огерн. — И к тому же вынужден был стать воителем.
— А-а-а… — Старуха немного успокоилась. — Значит, он найдет себе спутницу жизни, как только займет соответствующее положение. Ну, хватит разговаривать о богах. Вид у тебя, молодой человек, такой, словно ты сильно проголодался. — Она взяла Огерна за руку, и они со стариком улыбнулись. — Пошли. — И Лабина повела Огерна прочь от берега.
— А какую же богиню почитаете вы? — поинтересовался Огерн, когда они шли по деревне. Почему-то из разговора Огерн понял, что главная у этих людей именно богиня.
— Мы почитаем Алику, Великую мать, — отвечала старуха. — Алику и всех ее детей.
Огерн нахмурил брови.
— Я ничего не знаю об Алике. Расскажи мне о ней.
— Мы почитаем две ее ипостаси — юную и зрелую.
— А! — Огерн обрадованно кивнул, решив, что речь идет о двух знакомых ему божествах, объединенных в одно. — Девственница и мать?
Старик хохотнул, не раскрывая рта, а Лабина ответила:
— Мы не почитаем в богине девственницу, мы поклоняемся молодой женщине, у которой множество любовников.
Огерн постарался скрыть изумление.
— И множество детей?
— Да, хотя мы не чтим ее как богиню любви, мы чтим как мать. Она вскармливает детей молоком из своей неистощимой груди, а затем дает им плоды, произрастающие на земле.
— И еще Лечит своих детей и утешает их?
При этих словах Огерна старик задумчиво сдвинул брови, а старуха нерешительно проговорила:
— Должна бы, наверно. Безусловно, она — источник всяческой доброты, и все ее малые дети держатся около нее.
— И если мы поклоняемся ей всем сердцем, он дарует нам хорошие урожаи, — добавил старик.
Огерн посмотрел в ту сторону, где за деревней простирались зеленые поля, тянувшиеся до самого горизонта. Вспомнил свою лесную деревушку и ту дань, которую они собирали с окрестных лесов, — немного ягод и плодов, да еще кое-какие коренья.
— Но если у вас не будет хорошего урожая, — заметил Огерн, — вы умрете.
— Это верно, — кивнул старик. — Урожай — это для нас все, молодой человек!
Затем Огерн окинул взглядом деревню и понял, что тут живет намного больше народа, чем в его поселении на опушке леса.
— Да, я вижу, вас тут много, но вы все равно не можете съедать все, что выращиваете.
— Точно, — усмехнулась Лабина. — поэтому-то мы кое-что продаем, а для себя приобретаем разные нужные вещи. — И она махнула рукой. — Посмотри, какие наряды на наших женщинах, посмотри, из каких чудесных тканей они скроены! Посмотри, каким редким и дорогим деревом отделаны двери наших домов! За ужином попробуешь тонких вин из дальних стран, плодов и специй, которые не растут в наших краях!
— И уж конечно, все это не с ваших полей!
— Не с наших, но мы отдаем излишки зерна торговцам из Кашало, а они дают нам драгоценные камни, и специи, и прочие редкие продукты.
Огерн удивился: как это ему раньше не пришло в голову поинтересоваться, откуда в Кашало берутся продукты? Конечно, можно было сообразить, что такое количество народа не прокормить одной лишь речной рыбой, да даже и той, что вылавливали в двух морях! Да и зерна в море не вырастить. Но тут возникла еще одна возможность, не слишком приятная. Огерн понимал, что следом за роскошью из Кашало идут и убеждения горожан.
