Бири умолкли, потрясенные дерзостью и ужасом того, о чем говорил Манало. В конце концов какая-то женщина выдохнула:

— Он не посмеет!

— Улаган что угодно посмеет, — возразил Манало. — И тут нет смысла толковать о том, что правильно, а что нет, что мудро, а что глупо. Тут все покрыто вечным мраком.

— И он не скоро развеется, — хмуро проговорил Огерн и горько усмехнулся.

— Но кто был тот великан, о мудрец? — спросила другая женщина и поежилась при воспоминании о красивом, но жестоком лице.

— То был ульгарл, — ответил ей Манало. — Получеловек-полуулин. Который из них, я не могу сказать, но, судя по знаку на торке, один из отпрысков Улагана.

— Один из его сыновей, стало быть?

— По всей вероятности, — протянул Манало. — Но поскольку улины не женятся, про их отпрысков и не скажешь, что они «сыновья». Главное, что все отпрыски Улагана появляются на свет в результате совершенного насилия. Их отец жесток с ними, и ульгарлы ненавидят его, но из-за того, что их презирают другие улины и вредят им, как могут, ульгарлы зависят от Улагана — иначе им не жить.

— Значит, они его ненавидят, но вынуждены ему служить, — заключил Кордран.

— Все, кроме Кадуры — самого первого из ульгарлов, — уточнил Манало. — Ибо он не дитя насилия, а дитя соблазна, и его мать высоко почитали люди, те, которые поклонялись Улагану. Почитали и ее сына, пока мать не умерла и Улаган не забрал себе свое отродье.

— Но он не может любить своего отца!

— Не любит, ибо Улаган с ним так же жесток, как со всеми остальными. И все же он из ульгарлов самый сильный и с радостью поставит на место любого, кто вздумает взбунтоваться.

— А смерть отца не сделает их свободными? — требовательно вопросил Огерн.

— В какой-то мере, — неторопливо ответил Манало. — Хотя ясно, что они тут же ополчатся друг против друга, дабы выявить главного, и непонятно, выйдет ли победителем Кадура: его собратья могут для начала объединиться против него, а потом уже начать драку друг с другом.

— Значит, Улаган должен погибнуть, — рассудительно заметил Огерн.

Наступила тишина. Некоторые бири испуганно оглядывались через плечо, словно для того, чтобы посмотреть, не подслушал Ли их часом Улаган. Но Манало как ни в чем не бывало кивнул.

— Это так, — подтвердил он. — Поэтому для вас важней хранить верность Ломаллину и убеждать всех, кто встретится вам на пути, поклониться ему, ибо улина может убить только другой улин.

— Но судя по тому, что ты говоришь, Учитель, растет не число почитателей Ломаллина, а наоборот — приспешников Улагана, — робко проговорила Лрилла.

— Так оно и есть, — не стал спорить Манало. — И вашей деревне очень повезло, что спаслось три четверти людей. Вы только представьте себе, сколько людей гибнет в других местах.

Бири переглядывались, и в глазах их тревога смешалась с гордостью.

Однако Манало ничего не сказал о судьбе тех племен, которые не погибли в схватках. Он дал бири время залечить раны телесные и душевные. На следующий день после вечерней трапезы Огерн спросил об этом Манало, и мудрец ответил:

— Ульгарл заставил их поклониться Улагану и служить клайя, которые и сами служили Улагану до конца дней. Этим людям суждено работать на чужих полях, растить чужой урожай, строить храмы Улагана, выполнять любую работу.

Бири зароптали, а одна женщина спросила:

— Это что же — помилование такое?

— На взгляд ульгарлов, да, — отвечал Манало. — Те, кто служит багряному богу долго и верно, со всей преданностью, могут однажды получить право носить почетный торк — такой, какой был на ульгарле, которого вы видели.

Бири громко зашептались. Один из мужчин возмущенно проворчал:

— Что же это за честь — разгуливать в собачьем ошейнике?

— Ульгарлы считают, что это честь. Для них торк — знак их высокого положения. А раз так, то таков он должен быть и для людей, поклоняющихся Багряному.

— Ну а если люди не желают служить Улагану? — поинтересовался Кордран.

— Тогда они послужат ему, умирая на его алтаре.

— Жертвы? — в ужасе, округлив глаза, воскликнула молодая женщина.

— Именно так, — кивнул Манало. — И именно от такой участи меня избавил Огерн со своим отрядом, хотя, пожалуй, слишком дорогой ценой. Улаган понимал, что напасть на вас надо тогда, когда лучшие воины уйдут из деревни.

И снова ропот — громкий, возмущенный. Тут и там слышались женские голоса. Женщины говорили, что мужчинам следовало бы исполнить свой прямой долг — остаться дома и защитить деревню. Но встать и заявить об этом открыто никто не отваживался — все понимали, что в противном случае Манало отправился бы на алтарь Улагана.

Но мудрец отличался превосходным слухом, а может быть, угадал мысли бири.

— Я скорблю о гибели вашей деревни, друзья. Если бы я знал, чем все кончится, я бы молил Огерна и его товарищей остаться дома, ибо моя жизнь, конечно же, не стоит пятидесяти погибших бири и того, что вы потеряли свои дома.

На миг бири притихли, а потом заговорил Кордран:

— Ты многое дал нам, Учитель, и мы должны были отплатить тебе за это. О том, чтобы Огерн остался дома, не могло быть и речи.

Племя согласно забормотало, в том числе и женщины. Манало улыбнулся, согретый их поддержкой. Однако улыбка его вышла грустной, ибо он понимал, как скорбят бири о потере, близких.

— Если такова цена свободы, — выкрикнул женский голос, — мы ее заплатим. Но только бы лучше умерла я, чем моя сестра!

— Но что же с теми племенами, у которых был выбор? — спросил мужчина-бири. — Они обратились к Улагану?

— Большинство, — с горечью выдавил Манало.

Бири испуганно зашептались. Кордран своим вопросом подытожил общее мнение:

— Свободные охотники и воины выбрали рабство?

— Но стать жертвой не значит просто умереть, — предупредил бири Манало. — Это значит умереть в муках, под пытками!

— Пусть так! — воскликнул женский голос. — Но они же были свободные охотники!

— Некоторые — да, — согласился Манало. — Но некоторые были свободными кочевниками. Было захвачено много разных племен. Но большинство решило встать на сторону того бога, которого сочли более сильным, ибо больше всего люди ценили победу и победителей. А некоторые просто предпочли рабство мучительной смерти. И не судите последних, молю вас, друзья мои, ибо вы не были на их месте. Если бы вы слышали крики, доносящиеся из храма Улагана, как слышал их я, вы бы не стали так скоро обвинять людей.

Бири поежились и обменялись испуганными взглядами.

Из густых кустов, ставших его временным лазаретом, прихрамывая и опираясь на руку Эллуэры, своей добровольной сиделки, вышел Лукойо. Лукойо притворялся равнодушным, но порой бросал робкий взгляд на девушку, словно бы для чтобы убедиться, что она на самом деле существует. Когда Эллуэра ловила на себе такой взгляд, она оборачивалась, шаловливо смотрела на полуэльфа и, тряхнув головой, снова отворачивалась.

Однако, как ни увлечен был Лукойо девушкой, он услышал, о чём говорят люди у костра, и внимание его переключилось на Манало.

— А как же куруиты? — требовательно спросила одна из женщин. — Их покорили, что ли, и они отвернулись от богов своих предков и стали служить Улагану?

— Да, они отвернулись от богов, которым поклонялись их пращуры, и стали поклоняться Улагану, — ответил женщине Манало. — Но их не покоряли. Нет, куруиты соблазнились обещаниями Улагана, которые до них донесли ульгарлы, — обещаниями богатства и власти, возможности править всеми «варварами».

— Это оскорбительное слово, — проговорил Кордран. — И я слыхал, как торговцы, а значит, и ульгарлы пользуются им как ругательством. Я понимаю, что мы варвары, но все-таки…

— Нет, не совсем так, — поправил старика Манало! — Вы дикари — от слова «дикий», то есть вы охотники, которые не желают, чтобы ими правил иноземный король. Варвары — это такие племена, которые пасут огромные стада…