Как несчетное количество раз прежде, так и сейчас решил жребий. Решка пала на Иржи, значит ему сопровождать платформу с «татрой», Мирек поедет в Хучитан скорым.

В девять вечера мы встретились с Альфонсо, весь день караулившим «татру» на платформе. Ее еще утром прицепили к составу, который по расписанию давно уже должен был находиться в пути.

— Для прощания у вас времени еще хватит, — сказал он, прежде чем мы успели произнести хоть слово. — Час назад я говорил с дежурным по станции. Где-то в пути сошел с рельсов поезд, поэтому состав тронется только около часа ночи. Возвращайтесь себе спокойно в отель и приходите так после полуночи.

В час ночи мы с Альфонсо в самом деле простились, как старые друзья, взаимно довольные друг другом. Без его знания тапачульского Коцоуркова мы бы угробили в этой дыре не меньше недели.

Лениво тянутся минуты, то здесь, то там в отдаленной Тапачуле раздается собачий лай, некоторое время звучит ответный, затем все снова затихает. При свете карманного фонаря дополняем дневниковые записи, строим планы, сколько всего нас ждет в столице.

— А как, Юрко, рука уже не болит?

— Болит здорово. Чем дальше, тем сильней. В Мехико придется с нею что-то предпринимать.

Внизу послышались шаги, из тьмы появился дежурный по станции. Хороший признак.

— Так что, едем?

— Что вы! Рог la marianita, утречком, сеньор, утречком. Немножко терпения. У нас поезд сошел с рельсов.

— Это было вчера в полдень. Разве его еще не подняли?

— Да нет же, поставили. Только вечером он сошел снова.

— И никто не пострадал?

— Нет. Мы к этому привыкли. С каждым составом ездит бригада, которая ставит вагоны на рельсы, когда какой-нибудь из них соскочит. Знаете, эта дорога с особенностями. Ее строили для десятитонных вагонов лет тридцать назад. Но потом появилась «Юнайтед фрут» со своими сарай-вагонами. Он пустой весит более тридцати тонн, да двадцать в него грузится. Ну и… насыпь, конечно, не выдерживает. Рельсы у нас расползаются прямо под колесами, а шпалы прогибаются, словно резиновые.

В шесть утра, когда уже совсем рассвело, загремели буфера, металлический лязг волнами прокатился в оба конца состава, далеко у здания вокзала загудел паровоз.

— Ну, счастливого пути, и не сходите с рельсов!

— И тебе тоже! Если окажешься в Хучитане раньше меня, присмотри там какую-нибудь разгрузочную платформу.

Путешествие оказалось изнурительным, в нем было больше дерганья и стояния, чем езды. Рельсы местами расходились и сразу же сходились снова, шли волнами вверх-вниз. вагоны болтались из стороны в сторону, в зависимости от того, где шпалы провалились больше, а где меньше. Лучше было на все это закрыть глаза и ни о чем не думать! Будь доволен, что окрестности движутся, хоть ты и не крутишь баранку.

День, ночь, новый день, ночь и еще день. Между ними восемь часов стояния за сошедшим с рельсов поездом, машинист которого дорого заплатил за то, что пытался наверстать опоздание с «головокружительной» скоростью пятнадцать километров в час.

На третий день состав остановился перед зданием вокзала в Хучитане на скрещении железной дороги и недавно достроенной Панамериканы.

О скором поезде из Тапачулы до сих пор ни слуху ни духу.

К вагону скорого поезда, который за пятьдесят или шестьдесят лет своей жизни никогда не знал бодрого стаккато дальнего экспресса, у человека может появиться только сожаление. Особенно когда на боках поезда начертано слово «экспресс», которое он позорит.

На экспресс-линии Тапачула — Хучитан ритм стаккато заменили ритмом иным. Он дал о себе знать, едва прошло первых десять минут пути.

За полчаса до отхода поезда на вокзале поднялся изрядный гам. Посадка шла через двери и окна, люди запихивали внутрь вагонов груды узлов, шли схватки за место. Теперь же в вагоне было мешков, чемоданов и свертков больше, чем пассажиров. Несмотря на распахнутые настежь окна, в вагоне стоял затхлый смрад, смесь сладковатого запаха гниющих банановых кожурок, дыма черных сигарет, человеческого нога и прокисшего пульке. А где же пассажиры? Разве что они перешли в другие вагоны, где, быть может, позаботились о лучшей вентиляции?

Ходить за ответом далеко не нужно. Открытые площадки вагонов и подножки были увешаны гроздьями людей. Время от времени кто-нибудь карабкался куда-то наверх, и… гляди-ка, оказывается, вот где еще можно путешествовать! Да, мексиканцы страстно любят путешествовать. Но самые страстные любители этого занятия хотят путешествовать и во время движения поезда. Вам это нравится? Пожалуйста, сделайте одолжение, в плату за проезд включена и стоимость прогулки по крыше. По одной стороне ровной крыши движется поток пассажиров-эквилибристов по направлению к паровозу, по другой — обратно. Правила проезда этого не запрещают. Если ты недостаточно ловок и свалишься — это твое личное дело.

С наступлением сумерек топот на крыше утих, пассажиры стали развязывать свои котомки и узелки. Всему свое время. Растущий на глазах ворох бумаги, очистков и костей, бросаемых прямо на пол, — верный показатель вместимости желудков, а также и растущего количества часов, проведенных в пути. Время тянется со скоростью самого «экспресса».

Поезд состоит вовсе не из одних только вагонов первого класса. Не менее интересно протекает жизнь и во втором классе. Там люди расположились даже на полу, среди кудахтающих кур и крякающих уток, подложив под голову мешки и котомки. Разница в лицах и в багаже пассажиров обоих классов столь же ничтожна, как и в стоимости билетов.

Мы проезжаем самую жаркую и самую влажную область Мексики. Берег Тихого океана отсюда всего в двадцати километрах на запад. Вот почему только к утру в окна чуть повеяло прохладой. Утомленные люди, наконец, засыпают. Но и машинист паровоза, похоже, тоже дремлет: пыхтенье машины становится все более астматическим, потом вдруг она на секунду приходит в себя от агонии, судорожно дергается смазанными суставами и… стоп! Вдоль линии в несколько рядов разбросаны соломенные халупы, среди чих кое-где виднеются побеленные строения из необожженного кирпича. Полустанок Акапетагуа.

Минуту спустя весь поезд был на йогах. Люди высыпали наружу размять ноги, внутрь вагонов с криком рвутся продавцы с плоскими и круглыми корзинами, взрослые, маленькие. Апельсины, бананы, арбузы, empanadas — пирожки с мясом, polio frito con chile — знаменитые цыплята, жаренные по-мексикански в горьком перце, жареная рыба, маисовые лепешки — tortillas, стаканы опьяняющего пульке, початки вареной кукурузы, сыр, кучи мелких красных крабов camarones. жбаны с любимым мексиканцами arroz con leche, жидким рисовым отваром с корицей. Ешьте, люди добрые, пейте, ведь еда — это тоже составная часть дальней дороги…

Вдруг в давке метнулся длинный серо-зеленый хвост ящера. Невольно отскакиваешь, а в памяти мелькает метровое страшилище, выскочившее из лесу в аргентинской провинции Мисьонес и промчавшееся через шоссе. Игуана. А вот и другая, третья, пятая, каждой из них до метра не хватает совсем немного. Но они привязаны за веревку, мексиканские индейцы притащили их сюда для пассажиров-лакомок. Торговля мясом идет здесь же, прямо на перроне, три песо за порцию. Порции еще шевелятся в руках жадно расхватавший их покупателей. Человек, не привыкший к такому зрелищу, на всякий случай старается держаться подальше. Хребет игуаны похож на пилу, зубатая пасть выглядит ничуть не привлекательнее. Верь ей потом, что она — травоядное.

— Es una iguana bonita. senor, no te hace, dano, — убеждает пропитым голосом индеец, вливший в себя пульке больше, чем следует на голодный желудок. — Это совсем смирная ящерица, она ничего тебе не сделает, сеньор. Посмотри, как я щекочу ей шейку…

Приговаривая так, он под громкий хохот зевак обвел их осоловелыми глазами и протянул руку. Ящер рванулся… и полилась кровь. Некоторые в толпе стали ругать игуану за то, что она не позволила пощекотать себя, остальные смеялись, пьяный прыгал на одной ноге, высоко держа руку, на которой висели два перекушенных пальца. В это время раздался гудок паровоза, и люди постепенно разошлись по вагонам.