— Ну что ж, посмотрим. Паспорта оставьте у меня. Мы их выдадим вам в Панаме в иммиграционной службе.

— Мы не можем оставить эти паспорта. Это наши личные документы, они будут нужны нам при выгрузке.

Мрачные, недовольные взгляды.

— Мы отбираем их у всех пассажиров, которые выходят в Панаме.

— Хорошо, но в таком случае дайте нам подтверждение, что документы у. нас в порядке и что паспорта будут выданы нам на материке.

Капитан с преувеличенной сосредоточенностью неторопливо гасит сигарету в пепельнице.

— О’кэй, вы получите подтверждение.

Небосвод над крепостью Форт-Амадор зарделся утренней зарей. Впервые перед нашими глазами уходящая ночь вырисовывает силуэты узкой полоски земли, моста между материками, плотины меж океанов, этой ахиллесовой пяты, к которой в течение четырех с лишним столетий были прикованы взоры всего мира.

Свыше четырех с половиною веков назад вдоль атлантических берегов нынешней Панамы блуждал на своих каравеллах Христофор Колумб, совершая четвертое, последнее плавание за химерой морского пути из Европы в Индию. Тщетно искал он естественного пролива, чтобы вывести по нему свои корабли в открытое море, о котором ему говорили индейцы с побережья. По прошло еще пятнадцать лег, прежде чем первый европеец, Васко Нуньес де Бальбоа, пересек через горы и леса Панамский перешеек и вышел к просторам неизвестного Великого океана. Этот путь уже был усеян сотнями могил белых завоевателей и авантюристов, которых завлекла в неизвестность жажда золота.

По следам Бальбоа ценой непомерных жертв была проложена каменная дорога. Караваны рабов и мулов переносили по ней перуанское золото через узкую полоску земли, разделяющую оба океана. Это была та самая дорога, кровавая и мучительная, давшая впоследствии Панаме название «гроба белых».

Но идея Колумба кратчайшим водным путем проникнуть из района Карибского моря в Азию не погибла. Все более отчетливой становилась дерзкая мечта: соединить океаны искусственным каналом. От поколения к поколению белый человек в Новом Свете со все возрастающим упорством возвращался к этой мечте.

Однако прошло четыре столетия, прежде чем она осуществилась.

В свое последнее, четвертое плавание на запад Колумб взял с собой переводчиков, знавших арабский, еврейский и халдейский языки. И захватил даже письмо для великого хана татарского. Направление он избрал примерно такое же, как и во время первого плавания, — в район нынешней Кубы, которую считал частью Азиатского материка. Эту его догадку подтвердило и сделанное им во время второго плавания открытие устья могучей реки Ориноко. Он справедливо считал, что такое количество пресной воды река может собирать лишь с огромного континента. Но притом не допускал и мысли, что это мог быть какой-то иной материк, а не его заветная цель — Азия. Он был убежден, что где-нибудь около открытых им берегов должен проходить свободный морской путь в давно известные страны золота и редких кореньев.

Шел 1502 год.

Несчастный, стареющий мореплаватель обходил атлантические берега Гондураса, Коста-Рики и Панамы, вновь и вновь натыкаясь, как муха на стекло, на сушу, пока позволяли его средства, силы и благосклонность испанского двора. И, только встав на якорь в мосте, которое окрестил Номбре де Диос, он был вынужден признать, что его мечта о прямом пути через Атлантический океан в Индию рассеялась, словно пар над горшком. Уверенности в себе не придал ему и Родриго де Гальван Бастидас, заплывший к берегам Панамы за год до него.

Обманутый в своих надеждах, генуэзец в четвертый раз повернул обратно в Европу. Вскоре после возвращения он умер нищим и всеми забытым.

Видения богатств Востока гнали через океан все новые и новые каравеллы с грузом отваги, фантазии, жестокости и эгоизма. На Антильских островах и в Панаме белый человек перестал быть непонятным и сверхъестественным существом.

— В шести днях пути отсюда лежит море; оно так же велико, как и то, по которому приплыли вы, — сказал Васко Нуньесу Бальбоа один из самых могущественных панамских вождей Комогре. — А если вас интересует вот это, — он показал на кусочек золота, — тогда отправляйтесь в страну на юге! Люди там едят и пьют из посуды, сделанной из такого же металла…

Это было для испанцев слишком сильной приманкой.

И вот 1 сентября 1513 года Бальбоа с отрядом почти из двухсот соотечественников и более чем из тысячи индейцев— носильщиков и проводников — двинулся в легендарный поход, в мучительный путь через Панамский перешеек. Целых двадцать пять дней он за каждый шаг боролся с непроходимыми дебрями, малярией, жарой, насекомыми и змеями, с болотами и разлившимися реками. Вслед ему неслись жалобы отчаявшихся, за спиной оставались могилы мертвых. Но он дошел. И открыл океан, о котором так долго и так безуспешно мечтал Колумб. Бальбоа назвал его Великим южным морем. А восемь лет спустя по этим водам проплыл Магеллан, обогнув во время первого кругосветного путешествия самую южную точку Америки и испытав на себе бурный нрав Атлантики. Теперь же из чувства благодарности он ошибочно назвал Великое южное море Тихим океаном.

Открылась новая большая глава в истории человечества, и у Старого Света, наконец, появилась светлая надежда на неведомые края. Ведь таинственная Индия стала доступной для судов, плывущих на запад. Однако на пути к сокровищам Индии и могущественной империи инков устрашающей преградой пролегла эта полоса суши — Панамский перешеек. Сто километров девственного леса, трясин, страха и болезней. Стоит ли удивляться, что мысль преодолеть эту преграду возникла почти в тот самый момент, когда Бальбоа с остатками отряда упал на колени то ли от усталости, то ли от радости на берегу Великого южного моря?

Завоеватель Мексики Эрнан Кортес заявил, что прорыть водный путь через среднеамериканский перешеек было бы делом более важным, нежели все завоевание Мексики. Его двоюродный брат Альваро де Сааведра Серон уже в 1529 году разработал по приказу испанского короля Карла у план, в котором даже предложил четыре места, где мог бы пройти водный путь. Одним из них был перешеек Теуантепек на территории современной Мексики, другим — озеро Никарагуа и русло реки Сан-Хуан, третьим — Панамский перешеек в тех местах, где Бальбоа увидел Великое южное море, и, наконец, залив Сан-Мигель и одна из рек Дарьена недалеко от границ нынешней Колумбии.

По Карла у сменил на испанском троне Филипп И. Он повторил и подтвердил окончательное слово католической церкви: «Что бог соединил, человеку не должно разделять!» С того времени мысль о прокладке канала через Панамский перешеек считалась тяжким грехом повсюду, куда доходила власть Рима. Король Филипп велел построить там дорогу от моря до моря. Мечты о межокеанском канале на века были погребены в испанском мире

В копне XVII века шотландец Паттерсон стал первым из тех. кто со все возрастающим упорством возвращался к идее прорыть водный путь через Центральную Америку. В числе первых он хотел осуществить постройку наперекор испанскому трону и церкви.

О строительстве канала думал и Александр Гумбольдт.

Симон Боливар предлагал прорыть перешеек совместно с британцами и шведами. В 1826 году он предложил Панамскому конгрессу многообещающий план, который получил благословение колумбийского правительства. Похвал, желания и согласий было достаточно, а денег не хватало даже на то, чтобы приняться за дело.

В 1849 году в Калифорнии вспыхнула золотая лихорадка.

Ездить по дорогам через Североамериканский материк значило в то время ставить на карту жизнь, а трансконтинентальная железная дорога была еще мечтой будущего. Только водный путь от Панамы до Калифорнии мог обеспечить относительную безопасность.

Пароходные компании стали утопать в прибылях. Тысячи людей, опьяненных видением калифорнийского золота, отдавали все свое состояние за одно местечко на пароходе. С огромным трудом пробивались они сквозь панамские девственные леса на тихоокеанское побережье и там, снедаемые бессильной яростью, — вынуждены были сидеть сложа руки и целыми месяцами ждать парохода, который отвез бы их к золотым приискам.