Окрестности Лагунильи и Тепито — это вам не просто какой-нибудь обыкновенный квартал! На калье Эквадор желающим предлагается все необходимое для того света. На двух же соседних улицах, калье Райи и калье Органо, собраны радости этого — света. Девушки любого возраста предлагают здесь свои улыбки и свои тела, приглашают в логова без окон, с улицы похожие на тюремные камеры. Но гораздо больше здесь таких, которые не надеются на случайных клиентов, с любопытством заглядывающих в чертоги любви. Они небрежно разгуливают в районе улицы Органо и зазывают недвусмысленными движениями своих бедер и двусмысленными шутками. Что-то циничное есть и в двусмысленном названии самой улицы: дело в том, что по-испански «органо» означает не только орган, но и орган.

Несколькими кварталами дальше тянется авенида Сан Хуан де Летран со своими прославленными carpas. Буквально это означает «ярмарочные шатры». Некогда на сценах этих кабаре лихо отплясывался французский канкан, сегодня же здесь сохранилось только зрелище с почти раздетыми танцовщицами да кое-где театр варьете.

Куда большим успехом пользуется огромный танцевальный комбинат «Салон Мехико» на углу Улицы мексиканского мыслителя, Calle del pensador mexicano, как в подлиннике звучит это странное название. Он занимает несколько обширных залов, постоянно переполненных, всегда прокуренных, непрерывно танцующих. Кабальеро платят три песо за вход, дамы примерно седьмую часть этой суммы, сорок сентаво. У входа надпись: «Сомбреро и пистолеты оставьте в гардеробе». Не успеешь еще как следует оглядеться, как к тебе подбегает парень, тренированным движением прощупывает нагрудные карманы, на какую-то долю секунды задерживается на спине между лопаток, а затем молниеносно сгибается, убеждаясь, что револьвер не привязан к голени, где мексиканцы с удовольствием его носят. На пойманного с поличным никто не сердится, осмотрщик относит оружие в гардероб, а клиенту отдает талон: за кольты и сомбреро плата не взимается, об этом четко написано над входом. Порядок есть порядок, дебоши со стрельбой убавляют доходы, после них меньше пьют пульке и виски, а кроме того, не с кого спрашивать за разбитый инвентарь.

Стены «Салона Мехико» заполнены рисунками и панно. Здесь сцепы из жизни мексиканской деревни, веракрусский танец «дансон», тут же рядом парни в широких сомбреро ловят с помощью лассо диких лошадей, чуть дальше неизвестный художник изобразил момент из танца бамбу, когда танцоры заплетают ногами ленту по заданному рисунку. Но среди популярных сюжетов встречаются карикатуры на гринго; вытянутые, как лапша, и круглые, как блины, лица американских туристов, фотографирующих друг друга под каждым кактусом. А гринго вовсе не обращают внимания на высмеивание, даже наоборот. Они терпеливо высиживают за стопкой виски и позволяют бродячим художникам рисовать их портреты. Закончив работу, мастер размашисто подписывает свою мазню, проставляет дату, гринго старательно прячет это произведение искусства в бумажник. Ведь это ценный документ, подтверждающий, что он действительно был в Мехико.

Тем временем на сцене один за другим сменяются исполнители. За гитарой с кларнетом и корнетом следует мексиканское сальтерно, нечто напоминающее цимбалы. На большой и указательный пальцы музыкантов надеты наперстки с металлическими коготками. Когда они начинают легко перебирать струны, посетители впадают в грусть, заглядывают друг другу в глаза или в рюмки, женщины сморкаются в платочки.

Музыку в Мехико можно послушать и под открытым небом, совсем недалеко от «Салона Мехико», всего в каких-нибудь двух с небольшим кварталах. Здесь дают концерты в полном смысле слова бродячие музыканты. Вы найдете их тут в любое время дня и ночи, они ждут своих клиентов, чтобы за три песо сыграть мексиканскую песенку, любую, какая кому только взбредет в голову. В такой капелле семь, иногда восемь, а то и девять человек ребят, как на подбор, в костюмах верховых погонщиков скота, в широкополых сомбреро и ярко расшитых куртках. Через плечо лихо переброшены,10 а по, вокруг шеи затянуты галстуки с традиционными черными точками пли же красными полосками. В капеллу обязательно включаются две-три скрипки, труба и четыре гитары, из них две обычные, одна басовая и харана, настроенная на высокий тон, теноровая.

Бродячие музыканты по всей столице известны под названием «мариачи», некогда они играли на свадьбах, отчего за ними и сохранилось это наименование от искаженного французского «марьяж». Ближе к вечеру в районе Пласа Гарибальди таких капелл бродит с десяток-полтора. Их клиентами обычно бывают влюбленные, пожелавшие песней выразить свои чувства любимой, а также компании, шумно кочующие из одного кабака в другой. Иногда по дороге в кино или в какое-нибудь близлежащее место развлечений здесь останавливается супружеская пара. Два-три номера в исполнении капеллы вполне могут заменить аперитив перед ужином. Затем следуют неизменные туристы, для которых мариачи нечто вроде живого предания старины глубокой, достопримечательности, о которой упоминают даже туристские проспекты «Рапашепсап Airways».

— A ver, joven, que le tocamos pues? — спросит с многозначительной улыбкой первая скрипка и проведет смычком по струнам. — Ну, так что, молодой человек, что сыграем?

Затем первая скрипка свистнет на пальцах, торжественно поднимет указательный палец — и капелла принимается играть. Она исполняет трогательную до слез «Льорону из Теуантепека», горькую жалобу отвергнутого влюбленного; «Еl bijo desobediente», старинную песню о непослушном сыне, который поднял руку на своего отца, за что и был убит; темпераментную «La bamba», старую песню веракрусских матросов, которую теперь распевает вся Мексика вместе с президентом Алеманом, уроженцем Веракруса; «Los dos hermanos», песню

о двух братьях, Хуане Луисе и Хосе Мануэле. Вдвоем они влюбились в одну девушку, из-за которой поссорились и в драке друг друга застрелили; песнь любви «Malaguena», душещипательное признание юноши, который хотел бы вечно глядеть в очи своей очаровательной волшебнице, прекрасной, как невинная роза.

Eres lincla у hechicra

сото el candor de una rosa,

сото el candor de una rosa,—

рыдают три скрипки и четыре гитары. В черную, как бархат, ночь льется плач страстного тремоло корнета, и вместе с ним изливают свою скорбь восемь бродячих музыкантов, восемь смуглых парней в сомбреро, привыкших отдавать клиенту за его три песо не только свои баритоны и тенора героев, но и полные страдания, печальные вздохи трагиков. Лишь на какое-то мгновение они отходят от своей роли, когда в промежутке меж двух аккордов подносят ко рту сигарету, жонглерски зажатую мизинцем и безымянным пальцем.

Мы послушали их местах в четырех и стали торговаться.

как это принято в Мехико, особенно на Пласа Гарибальди, в прямом смысле на задворках базара Тепито и Лагунильи.

Оказалось, что они совсем не трепачи и не лодыри, что в их словаре отсутствует слово «уступить», что они дружно тянут в одном направлении.

— No, senor, — один за другим сделали они рукой жест гордого отрицания первой скрипке, — меньше чем за три песо мы не играем, напрасно стараетесь.

Как раз в это время рядом остановился лимузин с американскими туристами, чья-то рука высунула из окошка три песо и кто-то изнутри пробормотал:

— Играйте все, что угодно!

— Это истинные американцы, — сказали нам наши друзья. — Им хочется послушать песенку, но они боятся вылезть из машины.

Музыканты доиграли, криво усмехнулись, американец швырнул деньги в шляпу, и лимузин скрылся за углом.

«А уer, joven, que le tocamos…»

Когда оруженосцы Кортеса по пути к резиденции Моктесумы наткнулись на первые амбары ацтеков, они были поражены и от удивления разинули рты. Но потом, движимые неутолимой жаждой золота, они бросились к этому желтому изобилию, полагая, что напали на государственную казну Моктесумы. Легко себе представить их ярость, когда вместо кусочков чистого золота в ладонях у них оказались какие-то легкие зерна.