Один находчивый друг подсказал мне: «Вы собираетесь изучать высокотемпературные газы, с большой скоростью выходящие из кратеров. Я знаю лабораторию, где исследуются такие же газы, но только выходящие из сопл ракет. У вас отверстие направлено вверх, у них — вниз. В остальном все сходится».

Так, в 1968 году я плодотворно сотрудничал с симпатичными инженерами одного учреждения, создававшего, в частности, французские космические ракеты. К сожалению, сотрудничество не смогло продолжаться более года, но благодаря ему были решены некоторые технические проблемы измерения скорости эруптивных газов и, что еще сложнее, переносимой ими теплоты. Несмотря на многообещающие результаты, руководство этого центра запретило дальнейшие совместные изыскания. Дело в том, что я был вынужден объявить себя неплатежеспособным, после того как центр выставил мне в качестве ответственного за программу счет на сотни тысяч франков не помню уж за сколько «инженеро-часов»…

Мы расстроились. Ведь в том году на Этне условия для работы оказались лучше, чем на любом другом вулкане: в ее обширном центральном кратере разверзлось новое жерло. Шириной всего метров в пять, оно раз по пятьдесят в час выдавало с ужасающим рыканием мощную порцию горячих газов. Но, как и рев потревоженного слона, этот оглушающий шум только пугал — во всяком случае поначалу, — не причиняя зла. А главное, было несложно, натянув комбинезоны из алюминизированного асбеста, вставать на борт отвесного колодца и опускать в него термопары, датчики теплового потока или инструменты для забора проб. Температура газов достигала 1000°, а скорость, с трудом измерявшаяся нашими методами, превышала 500 километров в час. В промежутках между сериями «выдохов» мы могли заглядывать в раскаленный цилиндр, чье дно скрывалось в слепящей глубине. Никогда и нигде я еще не заглядывал так далеко в огонь недр. Несмотря на жар, быстро проникавший сквозь наши латы, я не мог оторвать глаз от этого ошеломляющего зрелища. Новая порция газов заставляла отпрянуть, а парни, вооруженные железными шестами, на концах которых были закреплены измерительные приборы, изо всех сил старались удержать их в яростно рвущейся струе.

На следующий год Бокка Нуова продолжала выдыхать газы с четким интервалом в 1,8 секунды (в предыдущем году он равнялся 1,7 секунды)… Жерло немного расширилось, возможно потому, что газовый поток выскабливал стенки, постоянно находившиеся на грани плавления. Но с первого же взгляда внутрь колодца я заметил еще одну вещь.

Раньше цилиндр уходил вниз и растворялся в пылающей глубине, а цвет его стенок постепенно переходил из красно-оранжевого в золотисто-желтый. Теперь же он превратился в короткий туннель, резко обрывавшийся чем-то вроде добела раскаленного зала: размытая граница между пурпурным и желтым цветом стала совершенно четкой. За неимением точек отсчета было сложно определить глубину выхода колодца к своду рожденной воображением огненной пещеры: метров пятнадцать— двадцать? Во всяком случае, слишком мало. Масштабом мог послужить только диаметр Бокки, но круговая стена обрывалась прямо перпендикулярно, что не давало оценить его мало-мальски точно. И все-таки необходимо было составить об этих размерах какое-то представление, так как от толщины кровли пещеры во многом зависело не только продолжение программы, но и само наше существование. Действительно, создавалось впечатление, что подземный зал приближался к поверхности, по мере того как порода целыми пластами обрушивалась с его потолка. Осядь эта 20-метровая толща базальта, державшаяся скорее всего лишь благодаря собственной прочности, и наша группа в полном составе очутилась бы непосредственно на предмете своих исследований!

Я до сих пор ругаю себя за то, что не поделился опасениями с товарищами. Из-за нехватки опыта они временами пугались совсем неопасных явлений и, наоборот, вели себя беззаботно в действительно рискованных ситуациях. В данном случае никто из них, похоже, не осознавал нависшей над нами угрозы. Взвесив «за» и «против», до окончания сбора нашего урожая замеров и проб я выбрал оптимизм.

То, что ничего не случилось, а урожай получился богатый, могло бы послужить доказательством моей прозорливости. Но сам я склонен думать, что мне просто лишний раз повезло вместе, со мной — моим товарищам. Поскольку эруптивную деятельность предсказать практически невозможно, мое решение на том уровне подъема свода подземного зала трудно было оправдать. И действительно, 8 месяцев спустя, в начале 1970 года, окружавшая Бокка Нуову почва осела, образовав 100-метровый провал, постоянно увеличивающийся за счет обрушения стенок. Глядя на эту зияющую яму и вспоминая, как 15 человек провели несколько дней и ночей в обреченном на исчезновение круге, я не раз потом содрогался. Что давало мне право на подобное решение? Что говорило мне, что свод пещеры, ничем не подпиравшийся на площади с гектар, продержится еще 8 месяцев? Да ничего: она могла рухнуть через 8 часов…

Эти запоздалые страхи впоследствии прибавили мне осмотрительности. Но я так и не смог ответить на простой вопрос: прав я был или нет? Результат ничего не узаконивает, цель никогда не оправдывает средства. Никакая научная или спортивная победа не стоит человеческой жизни. С другой стороны, изучать извержения и значит рисковать; без риска невозможен никакой успех, по крайней мере с нынешними методами и оборудованием. Но рисковать минимально! По этой причине между боязливым консерватизмом, отличающим некоторых вулканологов, и преступным авантюризмом остается совсем крохотный зазор. Это означает, что нас всегда будут критиковать, и прежде всего мы сами!

Последняя четверть моей первой четверти века упорных занятий вулканологией (второй четверти века пошел третий год, но могу держать пари, что я не завершу ее!) была посвящена главным образом изучению эруптивных газов. Все эти шесть с лишним лет мы разрабатывали соответствующий инструментарий. Срок может показаться немалым, но объясняется он как нашими скромными средствами, так и препятствиями, чинимыми вулканами. Замечу, однако, что в 1968 году фонды наши выросли от нуля до 100 тысяч франков в год, а в следующем году, когда мы обратили на себя внимание Комиссариата по атомной энергии (КАЭ), они увеличились более чем вдвое. КАЭ дал нам денег на закупку аппаратуры, предоставил в мое распоряжение прекрасно оборудованные химические лаборатории и, что еще более ценно, выделил мне лимиты «человеко-лет», то есть разрешение привлекать к работе инженеров и техников.

Именно в этот период сбылась моя мечта 20-летней давности: провести программу геологических изысканий в пустыне Афар, одном из наиболее красивых и самых жарких мест в мире. В этой прилегающей к Красному морю котловине можно было наблюдать явление, называемое «дрейфом континентов», а точнее — расширение океанского дна, вследствие которого материки сближаются или расходятся… В другой книге я расскажу подробно об этой работе.

Вернувшись в Париж из последней экспедиции на Ньирагонго, я был тотчас же отослан назад в южное полушарие: началось извержение Карталы, вулкана высотой 2560 метров, образующего хребет острова Гранд-Комор в Мозамбикском проливе. Он очень похож на щитовидные гавайские вулканы-купола Килауэа и Мауна-Лоа, выросшие со дна океана в результате наложения друг на друга бесчисленных слоев базальта. Извержения на них происходят через вершинные кратеры либо через временные боковые трещины. Последние могут представлять опасность, если открываются на высоте, с которой потоки лавы способны добраться до заселенных районов.

Коморское извержение 1972 года проходило в большом центральном кратере на вершине вулкана, так что живущему вдоль побережья населению бояться было нечего. Именно это я и разъяснил в Париже высокопоставленному чиновнику департамента заморских территорий, передавшему мне пожелание своего министра срочно отправиться на Коморы в качестве эксперта. Честно говоря, ни малейшего желания соглашаться у меня не было: мы только что вернулись из очень интересной, но утомительной экспедиции. Однако правительство настаивало: жители острова были в панике, всякая работа приостановлена, а некоторые европейцы уже готовились улететь на Мадагаскар или во Францию… Я попросил только, чтобы на месте мне дали вертолет. По горло сытый шлепаньем по грязи в джунглях под тропическими ливнями, я мечтал о комфортабельной вулканологии! Когда я вышел из самолета в Морони, миниатюрной столице Коморских островов, меня уже ждал присланный с Мадагаскара военный вертолет. Лейтенант Бурдийон был на седьмом небе от счастья: летать над извергавшимся вулканом было куда как веселее, чем тянуть лямку в гарнизоне, хотя бы и на заморском острове.