Четыре года по завершении учебы я проработал геологом. У меня было время убедиться, что эта профессия столь же далека от привлекшей меня романтической геологии, как ремесло моряка от жизни мореплавателей XV–XVII веков. Конечно, работая ассистентом на кафедре в университете, занимаясь разведкой олова в Африке и составляя геологические карты, я научился многому и трудился усердно. Но от первоначального восторженного отношения к наукам о Земле осталось немногое.

И тут через мою жизнь пронесся метеор, перевернувший все мое существование. Я уже говорил, что до 60-х годов вулканизм в глазах геологов был периферией, вторичным явлением в развитии земного шара, причем настолько незначительным, что о нем лишь коротко упоминалось в 4-летнем курсе обучения: тема была недостойна «прохождения» в вузе, вполне хватит школьных сведений. Поэтому, когда в марте 1948 года я впервые столкнулся с этим грандиозным явлением природы, я знал о нем немногим больше любого прохожего.

Официальный конформизм долго мешал возрождению научной дисциплины вулканологии. В Европе она не только давным-давно была предана забвению, но к ней относились с подозрением: слишком «зрелищным» что ли было явление. Парадоксально, но понадобились океанографические открытия последних 12 лет для признания того факта, что вулканическая деятельность играет существеннейшую роль в непрерывном процессе развития нашей планеты.

Установив, что дно океанов, то есть 2/3 земной поверхности, состоит исключительно из вулканических пород, океанографы нанесли суровый удар по геологической традиции, отдававшей неоспоримое преимущество гранитам. Вулканизм разом встал в ряд важнейших феноменов образования скальных пород — более важных, чем плутонизм и седиментация, вместе взятые. Океанографы, о которых я говорю, кстати, вовсе не ставили себе целью выявить этот факт: они просто натолкнулись на него при изучении дна при помощи современной аппаратуры.

Однако количественное преобладание вулканических образований было лишь видимой частью айсберга. Поистине фантастическое значение вулканизма заключалось в том, что он оказался движущей силой постоянного процесса образования нового океанического дна. Именно этим расширением океанского «пола» объясняется дрейф континентов и все с ним связанное: возникновение впадин и желобов, образование горных цепей, зарождение рудных слоев и так далее…

Все это стало известно лишь в конце 60-х годов. За 12 лет до этого, когда феерическое зрелище извергавшегося вулкана поразило мое воображение, я и не подозревал о значении увиденного явления. Однако уже само по себе оно вызывало столько вопросов, на которые нельзя было сыскать ответ ни в одном специализированном издании. Загадки засели в голову… Каков механизм функционирования вулкана? Почему здесь он извергается, а в другом месте нет? С какой глубины поднимается лава? Отчего возникают взрывы такой потрясающей мощи?

Мне удалось достать минимум учебников, и все время, пока длилось извержение — а оно продолжалось пять месяцев, — я занимался самообразованием. Впрочем, знания тогда трудно было добыть иным путем. Зрелище, очевидно, выглядело забавно: я сидел в палатке, разбитой в 300 метрах от Китуро, взметавшего ввысь букеты раскаленного шлака, посреди хаотического нагромождения темного базальта и застывших лавовых потоков, диковато смотревшихся на фоне зеленых холмов, обрамленных экваториальными джунглями, — сидел и читал описания знаменитых вулканов, а также теории и гипотезы на сей счет.

Вулканическая цепь Вирунга, «героем» которой стал Китуро, представляет собой западную ветвь гигантского желоба длиной в несколько тысяч километров — Великого Восточно-Африканского рифта (термин можно перевести как «разлом»). Этот желоб тянется зигзагом от Красного моря до Мозамбика и почти сплошь усеян вулканами. Поразительно, что, за исключением зоны этого огромного разлома земной коры, во всей Восточной Африке больше нет ни единого вулкана. Причинно-следственная связь наводила на мысль, что вулканизм связан с процессами, происходящими на поверхности Земли. Но как именно? Ученые трактаты сообщали не больше того, что было известно со школьных времен. Во мне вновь всколыхнулись давние грезы о дрейфе континентов…

В тот год во время отпуска я обошел центральную часть рифта от горы Кения до Килиманджаро, чтобы своими глазами взглянуть на вулканы и геологические структуры, о которых говорилось в книгах. Путешествие доставило мне несказанное удовольствие. При этом интеллектуальное наслаждение — как и при недавнем извержении вулкана — было тесно связано с визуальным: меня покорили безбрежные просторы Восточной Африки, ее травянистые саванны, сливающиеся на горизонте с бездонным небом, кое-где усеянным застывшими облаками, увенчанные кратерами холмы и головокружительные пики со сверкающими ледниками. Красота поразила меня еще и потому, что я не был подготовлен к ней. Геологические описания весьма сдержанны на этот счет… В нашей профессиональной среде, будь то университетская, промышленная или административная, считается дурным тоном говорить об эстетических переживаниях. Геология — вещь серьезная! Она призвана давать пищу только уму или служить почвой для карьеры. Незачем делать ее «женственной» всякими намеками на чувственные ощущения, незачем очеловечивать никакими иными замечаниями, кроме ученых, незачем даже открывать ее для непосвященных, а посему пользоваться неспециальным жаргоном… И все же попробуйте представить себе дивные красоты или радостное возбуждение после встречи с физическими препятствиями — сколько сюрпризов и восторгов они уготовили!

Усеянный вулканами разлом в земной коре — Великий рифт — безусловно представляет собой грандиозное явление. Его образование, как мне казалось, не могло быть вызвано ничем, кроме вертикальной или горизонтальной подвижки вязкой мантии, окружающей таинственное ядро планеты. А подобные движения отражались бы на земной коре только при условии, что она состоит из отдельных блоков.

Один из главных аргументов, противопоставлявшихся до той поры идее дрейфа континентов, заключался в том, что поверхность Земли непрерывна. Наличие рифтов — гигантских глубоких разломов, казалось, опровергало его. Но оставалось существенное возражение: каким образом континенты, даже отколовшись, могут перемещаться по скальному дну океанов? Айсберг ведь дрейфует по жидкому морю, а не в застывшем ледяном поле… Н-да! Надо было искать ответ. Все эти мысли вновь возвратили меня к милым сердцу теориям Вегенера и Аргана. Я полюбил вулканы еще пуще!

Наблюдения за их деятельностью заняли основную часть моего времени. Там же, в районе Вирунга, на дне громадного кратера я обнаружил единственное на свете озеро жидкой лавы. Чопорный геологический «истеблишмент» счел, что открытием этого редчайшего природного явления я провинился вдвойне, ибо тут оказались замешанными и спорт, и эстетика; оба эти фактора заставили благомыслящих столпов науки с презрением отвернуться от него. Тем не менее я начал растянувшуюся на долгие годы борьбу за возобновление вулканологических исследований, не имевших ценности в глазах научных властей. Новая моя любовь — рифты оставались все это время далекой неосуществимой мечтой, точно так же как горные хребты, ради которых я обратился к геологии.

Когда выдавалась возможность, я старался попасть в Альпы или Анды. Но больше всего меня притягивал Великий африканский рифт. Я пытался познакомиться поближе с каждым его вулканом, особенно с теми, где извержения случались в историческую эпоху, весьма короткую в этой части света. Кроме Ньямлагиры (чьим эфемерным спутником был Китуро) и его соседа Ньирагонго, где я обнаружил лавовое озеро, я побывал также на Килиманджаро, Меру, Ленгае и Телеки. Трижды я пытался добраться до Дубби и Афдеры, об извержении которых полвека назад сообщали отважные землепроходцы. Эти кратеры находятся на северной оконечности Великого африканского рифта — там, где на карте вырисовывается широкая воронка, обращенная к Красному морю и Аденскому заливу. Эта воронка называется Афарской впадиной.