По этому поводу также на заготовительной секции Фрумкин цинично поучал о методах добора излишков хлеба: «Если нужда есть в хлебе, то можно подойти к ним (крестьянам. — С. П.) иным путем. Вы собираете уездный съезд и говорите: у нас польский фронт (слава богу, он у нас есть), есть фронт Врангеля, нужда в хлебе, необходимо выполнить, если имеются излишки хлеба»[449].
Пока известно очень мало фактов, раскрывающих закулисный механизм проведения 2-го Продовольственного совещания. Неясно, как осуществлялось общее руководство его работой, хотя в отчете ЦК РКП(б) за время от IX съезда по 15 сентября 1920 года прямо говорилось о том, что совещание проходило под руководством ЦК. Пригожий, уже на 3-м Продсовещании летом 1921 года, с позиций победителя обличал бывший президиум 2-го совещания в том, что тот «замял» вопрос о налоге. Особенно резкие обвинения были адресованы Свидерскому, который, по словам Пригожина, в заговоре с другими руководителями Наркомпрода убил новорожденную идею налога[450].
Если в связи с этими обвинениями вспомнить то, чем еще две недели назад Свидерский утешал партийных работников, можно сделать вывод, что его слова, мягко говоря, не соответствовали истинным намерениям или свидетельствуют о внутренних сомнениях в самом Наркомпроде, хотя это маловероятно.
Летние совещания партийных и продовольственных работников явились свидетельством того, что по мере усиливающегося разорения сельского хозяйства на периферии происходит поворот сознания от продовольственной диктатуры в сторону экономического соглашения с крестьянством. Совещания продемонстрировали, что к началу нового продовольственного года этот поворот приобрел вполне законченные формы, на местах была четко сформулирована и выдвинута идея продовольственного налога. Но Наркомпроду, строящему жизнь на «новых началах», удалось справиться и с этой волной оппозиции. Причины ее поражения аналогичны причинам поражения сторонников новой экономической политики в начале 1920 года.
На наш взгляд, экономической необходимости и концепции развития еще недостаточно, чтобы состоялся поворот общественного развития. Необходимо политическое действие, политическое движение, которое предполагает наличие различных организованных политических сил, в частности, отражающих интересы крестьянства и близких к нему слоев населения. Это не обязательно должна быть «антоновщина», это по плечу и мирной борьбе в Советах, но для этого Советы должны стать форумом организованных политических сил, тесно связанных с интересами всех слоев общества. Таковых условий тогда не было. Поэтому страна в течение 1920 года неуклонно сползала к тяжелому кризису. Победы Наркомпрода над своими противниками в период определения продовольственной политики на 1920/21 год сделали этот кризис неизбежным.
Борьба за НЭП летом 1920 года не получила соответствующего своему значению отражения в исторической литературе. В книге И. А. Юркова «Экономическая политика партии в деревне. 1917–1920» уделено некоторое внимание вопросу о налоге на 2-м Продсовещании, однако полемика на совещании излагается автором прежде всего из тех соображений, что к лету 1920 года время для изменения продовольственной политики еще не наступило, С этим нельзя согласиться. Нельзя согласиться с тем, что час реформ бьет только тогда, когда какие-нибудь антоновцы начинают вспарывать животы представителям власти. Никто, наверное, не будет спорить с тем, что отдельному человеку разум дан для того, чтобы не доводить каждое свое несогласие с миром до смертоубийства. Однако для государства почему-то делается исключение.
Основным доказательством эффективности или несостоятельности политики служат ее результаты. Результат последнего года военного коммунизма — острейший социально-экономический кризис, крестьянские восстания, Кронштадт, отсутствие семян и голод 1921 года. Намеченная на 1920/21 год разверстка фактически сорвалась, не была доведена до конца, ибо с начала февраля 1921 года Наркомпрод был вынужден спешно ее свертывать. Это ли не убедительное доказательство тому, что намеченная весной и летом двадцатого года политика отношений с крестьянством не соответствовала объективным потребностям!
Почему имеют значение именно весна и лето, а не осень или зима? Прежде всего потому, что климатические сезоны пока не приобрели способности приспосабливаться к изданию декретов, наоборот, декреты, чтобы иметь успех, должны опираться на естественно-природные условия, в частности иметь в виду начало сельскохозяйственного года.
Задним числом основным аргументом против замены разверстки налогом в 1920 году выдвигается соображение, что шла война и необходим был хлеб и т. п. (можно подумать, что в голодном 1921 году хлеб был менее необходим). По разверстке 1920/21 года было собрано приблизительно 285 млн. пудов хлеба. Что мешало весной двадцатого года облечь эту цифру или даже предполагаемую разверстку в 440 млн. пудов в форму налога? Тот же Пригожий в 1921 году утверждал, что главное в объявленном налоге не то, что вместо 400 млн. накладывается 240 млн. пудов хлеба. «Я считаю, что вполне спокойно можно было бы оставить налог в 400 с лишком миллионов и он был бы в 10 раз легче выполнен, чем такая же разверстка»[451]. В его словах есть доля истины. Обратим внимание, что темпы выполнения налога в голодном 1921 году оказались почти в два раза выше, чем при прошлогодней разверстке.
В августе 1920 года на объединенном заседании губкома, губисполкома, председателей уисполкомов и уездных продкомиссаров новгородский губпродкомиссар Жилевич, например, открыто признавался: «Вообще о продовольственной работе на местах скажу, что таковая постоянно отстает от жизни, этого нужно избежать, иначе мы провалимся. Сейчас продработа идет толчками. Нам было бы легче провести „налоговую“ систему выкачивания хлеба, этого крестьяне ждут, и это они примут, но это невозможно, потому что тогда бы нам пришлось бы отказаться вовсе от хлебной монополии»[452].
Оказывается, дело не в хлебе, его было бы легче получить путем налога, но мешает призрак капитализма, который ежеминутно возрождает свободная торговля. Путь к налогу стерегло пугало идеологических установок. Но и не только оно. Пример другой, Северо-Двинской губернии показывает, какие еще сложности на своем пути встречала идея новой экономической политики.
Северо-Двинская губерния как потребляющая облагалась сравнительно небольшой разверсткой хлеба, назначенной для внутреннего перераспределения, которую она успешно выполняла все годы и пользовалась некоторой раскованностью в определении своей продовольственной политики. Поэтому не случайно, что эпицентром еретичества в Великом Устюге стал сам губпродком. В начале 1920 года губпродколлегию посетила мысль, что на обязанности продорганов лежит не только забота о возможно большем извлечении хлеба, но и забота об улучшении сельского хозяйства и о поощрении сельского производителя в том, чтобы он ежегодно засевал возможно большее количество земли, а не сеял «по декрету», т. е. столько, чтобы уродилась только норма без излишков[453].
Посему в апреле она выработала проект новой продовольственной политики, который опирался на циркуляры Наркомпрода о запрещении подворного учета излишков и о регламентации норм крестьянского потребления. Предлагалось на каждого «едока» (крестьяне, как правило, делили землю по едокам) накладывать определенную натуральную повинность в пользу государства, объявленную губпродкомом до уборки хлеба, а по возможности и до весеннего посева. При этом, если у крестьянина останутся излишки хлеба, то это составит его неотъемлемую собственность и изъятию не подлежит. Таким образом, крестьянин путем товарообмена мог бы улучшить свое экономическое положение и был бы заинтересован в том, чтобы увеличить площадь посева, «ибо чем больше он засеет, тем больше ему останется на свои и своего хозяйства потребности». Затем, по мнению губпродколлегии, такой способ исключал бы возможность отчуждения у производителя всего хлеба без остатка, «какое обстоятельство наблюдается при разверстках, а затем продорганам приходится такого производителя вновь снабжать хлебным пайком, иногда перебрасывая хлеб из отдаленных районов и губерний»[454].
