Вместе с заготовкой сельскохозяйственных продуктов по принудительной разверстке «должна быть применяема система расплаты за сдаваемое сырье в известном, установленном каждый раз особо, размере продуктами и полуфабрикатами в том виде, как это уже применяется при заготовке льна, пеньки и т. д.»[383] Троцкий поясняет: «Нужна личная заинтересованность в эту переходную эпоху каждого рабочего и каждого крестьянина в отдельности, в непосредственных плодах применения его рабочих сил. Я говорю о премиальной системе»[384].

Позиция Троцкого на съезде находится в полном соответствии с его запиской «Договорные отношения», где он писал, что в рамках государственного принуждения остается еще много места для личной заинтересованности. И его активно поддержал Рыков, который увидел в постановлении то, что ему более всего хотелось увидеть, упустив главное: «К сожалению, та точка зрения, которая проводится в тезисах т. Троцкого, долго не являлась точкой зрения ЦК. Если вы посмотрите, как трактуются там основные, существенные, принципиальные вопросы экономической жизни и политики, вы увидите целый ряд положений, которые в корне изменяют, например, политику Наркомпрода. А мы на протяжении более года боролись за это в Совете Народных Комиссаров и в Совете Обороны, но значительных успехов в этой области добиться не могли». Рыков настаивает на развитии именно этой части тезисов: «Раз вопрос стоит о проведении плана, о плановом хозяйстве, совершенно бессмысленно допускать, чтобы Наркомпрод вел одну политику, а ВСНХ — другую»[385]. В этом его дружески поддержал Троцкий, заявив: «Я совершенно согласен с т. Рыковым, что вопросы продовольствия должны быть в ближайшую эпоху гораздо больше и теснее подчинены задачам нашей общей производственной политики»[386].

Помимо прочего, IX съезд даже принял особое постановление «Об организационной связи между хозяйственными комиссариатами», и Рыков был введен в заблуждение этим поверхностным компромиссом. Через несколько дней на III Всероссийском съезде профсоюзов в докладе об экономическом положении он отмежевался от тезисов Крицмана (как в свое время и от Ларина), заявив, что «заготовка хлеба в настоящее время подвергается особой и сугубой критике со стороны оппозиции», но проекты заготовки продовольствия не путем государственного принуждения, а товарообменом и иными методами пока нереальны[387]. Но все же, подчеркнул Рыков, необходимо продаппарат и продполитику сделать еще более гибкими. «Соответствующее постановление об изменении продовольственной политики было вынесено съездом коммунистической партии, согласно которому политика Наркомпрода должна быть более тесно связана с политикой ВСНХ». Но очень скоро он поймет, что был жестоко обманут в своих ожиданиях. Он считал возможным поступать так же, как поступали с ним. Ведь жаловался Рыков на Ленина в частной беседе, что бывало так, договоришься с Владимиром Ильичем по важному вопросу, «и он тебе скажет: „Выступи и я тебя поддержу“. А как только он почувствует, что настроение большинства против этого предложения, он тут же тебя предаст…»[388]

Несомненно, что IX съезд оставил ясные следы новых идей, нового подхода к экономическому строительству, но они не достигли нужной высоты. Расположение сил было таково, что сильной стороной противоречия остались военно-коммунистические методы, которые заставляли НЭПовские элементы сообразовываться с собой, а где надо — умерщвляли их. Вопреки чаяниям Рыкова, именно после IX съезда политика Наркомпрода весьма усилилась, потеснив противников и опрокинув все их завоевания периода мирной передышки, в том числе и сделанные на IX съезде партии. Весь последующий отрезок военного коммунизма методы государственного принуждения и регулирования получили наибольшее развитие, усугубляя предпосылки для собственного кризиса.

Время между IX и X съездами РКП(б) представляет собой новый этап борьбы за новую экономическую политику. После апреля 1920 года на первый план выходят другие силы и обстоятельства.

В авиации, кажется, существует такое понятие — точка возврата. Оно обозначает ту условную черту на маршруте самолета, миновав которую он уже не может вернуться на взлетный аэродром, и при отсутствии новой площадки для посадки обречен на катастрофу. Такой точкой возврата для сельского хозяйства России стало лето 1920 года, когда по продовольственной политике были приняты такие решения, которые сделали неизбежной катастрофу — небывалый, страшный голод 1921–1922 годов. И очень важно, что уже в это время многим были ясны опасность и гибельность этих решений, поэтому принимались они в обстановке жарких дискуссий, принявших тем более ожесточенный характер, поскольку противники продовольственной диктатуры в столице получили поддержку от части партийных и хозяйственных функционеров из провинции, которые непосредственно проводили директивы Центра на местах, и им было что сказать своему руководству в Москве.

Проблема продовольственной политики для первых лет Советской власти настолько принципиальна и всеобъемлюща, что, изучая срез любых экономических, политических и административных вопросов, мы неизбежно упираемся в железные кольца продовольственного вопроса. Политика продовольственной диктатуры не только определяла драматизм и неустойчивость отношений государства с крестьянством, но и поднимала болезненную температуру внутри самой партийно-государственной системы.

Своим рождением продовольственная диктатура не в последнюю очередь была обязана противоречиям центральной власти с местными органами управления. К весне 1918 года центробежные силы в стране достигли максимального развития и продовольственная диктатура, помимо прочего, явилась средством для объединения государства, распавшегося, по словам Н. И. Бухарина, на «бесчисленные административные единицы, почти ничем друг с другом не связанные»[389], в каждой из которых, вплоть до последней волости, существовал свой закон. Повсюду господствовал лозунг «Власть на местах!» В это время местные Советы многих хлебородных губерний, выражая интересы крестьян, отменяли государственную монополию и твердые цены на хлеб. В сложившейся ситуации продовольственная диктатура была призвана сломить уездный эгоизм и восстановить единство государственной национальной организации.

Но это одна сторона медали. По мере развития диктатуры Центра отношения Центра и провинции все более определялись противоречием между их интересами, которое заключалось в стремлении Центра к максимальному обложению губерний для общегосударственных нужд и стремлением последних оставить в местном употреблении наибольшую долю своих богатств. Подобные разногласия были известны еще древнерусским князьям, собиравшим дань с подвластных племен. История даже оставила в назидание яркий эпизод с князем Игорем, который поплатился жизнью за свою чрезмерную жадность. Разумеется, в 1918 году отношения Центра и мест складывались несколько деликатнее и сложнее, чем в 946 году. Тысячелетнее развитие сделало свое дело.

«Древляне» 1918 года, т. е. Советы хлебородных губерний, стояли за вольную торговлю не только потому, что в них возобладало мнение крестьянского большинства, заинтересованного в свободном распоряжении продуктами своего труда. При системе свободной торговли местная власть имела определенные гарантии, что достаточная часть продовольствия останется в пределах губернии и будет реализована для местных потребностей. На это Москва согласиться не могла. Нужно было укреплять централизованное государство, поэтому требовались не только бумага для печатания декретов, но и другие материальные ресурсы, дающие реальную власть.