Помню еще одну историю из этого времени — об Алексее Николаевиче Косыгине. Он увлекался плаванием на байдарке и каждое лето обязательно выезжал на две недели в Литву на озера. Занимая столь высокий пост, он спал в палатке и любил именно такой отдых. Не упускал случая прокатиться на байдарке и когда жил на даче в Архангельском. И однажды перевернулся. Дело было в сентябре, вода холодная. Охрана, сидючи на берегу, прозевала. Спас тонущего предсовмина какой-то отдыхающий или работник находящегося рядом санатория Министерства обороны.

И я помню, как моя мама, родившаяся в Ленинграде, но с еще сохранившейся на генетическом уровне деревенской психологией, сказала: «У нас в деревне говорили: кто тонул — тот скоро умрет!» 21 октября 1980 года Алексей Николаевич был освобожден от работы на основании поданного заявления в связи с ухудшением состояния здоровья, 18 декабря того же года он умер. Его действительно жалко. Он стремился ввести прогрессивные элементы рыночных отношений (хозрасчет) в плановую экономику СССР. Восьмая пятилетка (1966–1969), которая прошла под знаком экономических реформ Косыгина, стала самой успешной в советской истории и получила название «золотой».

По прогнозам экономистов, дальнейшее внедрение инициатив премьер-министра в промышленности и сельском хозяйстве могло бы иметь эффект, равный «четырем модернизациям» Дэн Сяопина в Китае. Тогда повысилась производительность труда, за счет этого повышения у директоров предприятий появилось право создавать свой премиальный фонд. Именно в то время директора крупных предприятий стали занимать более значимое положение в обществе, чем партийная верхушка. И поэтому М. Суслов и другие консервативные члены Политбюро заявили: «Не той дорогой идем!» В результате самостоятельность предприятий прижали, а тут еще в Западной Сибири открыли огромные месторождения нефти и газа, вообще о повышении производительности труда думать стало не нужно! Все это и привело к сворачиванию косыгинских реформ.

Скончался отец 1 мая 1995 года. Его многолетняя деятельность отмечена правительственными наградами орденом Ленина,

двумя

орденами Отечественной войны I степени, югославским орденом «Партизанская звезда» I степени и многими медалями. А вот огромный вклад в развитие банковского дела и подготовку специалистов практически не был отмечен. К 50-летию (в 1955 году) его представляли к награждению орденом Трудового Красного Знамени, но предложение наверху не утвердили. По существу? за долгие годы работы в Госбанке СССР отец получил только медаль «За доблестный труд». Орден Ленина он получил за поездку в Югославию (ему предложили даже писать представление на Героя Советского Союза, но отец не стал этого делать).

Отец обладал незаурядным трудолюбием, работоспособностью и высоким чувством гражданского долга.

Родился я 21 декабря 1937 года в Ленинграде. Вернее, родились, продолжая семейную традицию, мы вдвоем — брат-двойняшка Анатолий старше меня на полчаса. Забирать нас в роддом пришли отец и его младший брат Борис — комсомольский активист. Они высказали свое решение моей маме: «Настя, поскольку ребята родились 21 декабря, старший должен стать Осипом, а второй — Феликсом». Дело в том, что 20 декабря 1917 года постановлением Совета народных комиссаров для борьбы с контрреволюцией и саботажем в Советской России была образована Всероссийская чрезвычайная комиссия (ВЧК). Ее первым председателем был назначен Феликс Дзержинский. Этот день стал Днем чекиста.

Мама оказалась не столь политически убежденной, не согласилась с предложениями и назвала одного сына Толей, другого Витей.

До нас в 1932 году родились сестры-двойняшки — Валя и Галя. Когда мама родила в третий раз, уже в Москве, то отец пришел в родильный дом им. Н. К. Крупской, что рядом с Лесной улицей, и на поздравление с рождением дочки Ирины удивленно спросил: «А где вторая?»

В мае 1941 года произошло историческое для меня событие. Мне было три с половиной года, у отца, тогда зампреда Госбанка, была какая-то необходимость съездить

в

воскресенье в Госбанк, я напросился, и он взял меня с собой. Вот так впервые я попал в здание на Неглинной, корпус «Г», где тогда находился Планово-экономический отдел (ПЭО) Госбанка — для всех зампредов мест

в

основном здании не хватало. Помню, как я выглянул с балкона — внизу во дворе на посту стоял красноармеец. Мое детское воспоминание говорит, что он был в буденовке, хотя их уже тогда не носили. Мне показалось, что было очень высоко, и я всем говорил, что это был четвертый этаж. Однако старожилы однажды меня поправили: «Не ври! До войны в корпусе было только три этажа, надстроили четвертый только после войны».

Семьи сотрудников были отправлены в августе 1941 года в эвакуацию. Мы в конце августа уплыли на пароходе в Казань, помню, было тепло и, не понимая трагичности ситуации, мы с Толькой носились в панамках по палубе. Одно из первых моих воспоминаний: в Казани выучил первые слова на татарском языке — это был русский мат… Прожили мы там до весны, после чего перебрались в Куйбышев. Вначале жили в маленьком домике при областной конторе, потом начальник конторы В. Е. Колосов взял нас к себе домой и выделил две комнаты в своей трехкомнатной квартире. Мы ему безмерно благодарны. После войны до образования ГДР он работал в нашем банке в Германии.

Отец приезжал иногда к нам из Москвы. Жили, как все, достаточно скромно, без каких-либо излишеств. Мы тогда были настолько маленькими и худыми, что клопам было с нами неинтересно.

Кстати, как-то в документальном фильме про Ялтинскую встречу глав антигитлеровской коалиции рассказали, что дочка Рузвельта жаловалась: «Мы промучились всю ночь. Кто-то кусал!» Очевидец рассказывал, что ремонт в доме приема делали наспех, побелили-покрасили, дезинфекцию провели, но клопов, видно, не всех переморили. Так что в то время у нас с Рузвельтом были общие проблемы.

В марте 1944 года нас вместе с семьей писателя Валентина Катаева посадили в инкассаторский вагон, который вез монеты в Москву. Помню, начальник вагона офицер НКВД спрашивает мою мать: «Анастасия Васильевна, а у вас горючие материалы есть?» Она твердо заявляет: «Нет!» А я громко шепчу Тольке: «Врет!» Конечно, мы, как все, везли керосинку с каким-то количеством керосина.

Днем мы втроем с младшей Ириной играли на мешках с деньгами в салочки. У нас под ногами тренькали деньги. И самое время сказать: «Вот тогда я решил стать банкиром!»

Когда отец работал в МИДе и бывал в командировках, мать три раза в неделю ездила с судками на улицу Серафимовича получать паек за отца: суп, второе и третье. Представление о величине пайка явно преувеличено. От некоторых разоблачителей я слышал, что с помощью такого пайка можно было три семьи кормить. Ничего подобного! Его хватало нам троим: мне с братом и младшей Ирине. А себе и старшим сестрам мама еду варила отдельно. Может быть, у министров паек был больше, я этого не знаю.

Помню, как в 1947 году, когда я учился в третьем классе, мне на хлебозаводе писали химическим карандашом на ладони номер очереди. Насколько я помню, тогда уже были не только карточки, но и какие-то деньги. Однако если в магазине я получал сдачу, то соблазнов потратить хотя бы копейку «налево» никогда не возникало. Домашние деньги — это было святое. Попросить на мороженое позволялось, но самому что-то забрать — и в мыслях такого не было. У моего родителя в МИДе был какой-то паек, к тому же у матери было все-таки пять детей, и нам давали достаточно много черного хлеба, который мама на Минаевском рынке меняла на молоко. Ее однажды даже забрали в милицию как спекулянтку. Но она им медаль матери-героини показала, и ее отпустили.