В детстве моем в семье был нормальный образ жизни, деньги направо-налево не разбрасывались, но каждое воскресенье у нас собирались гости: товарищи отца по работе, друзья, какие-то знакомые. Мать всегда пекла пирог с капустой, были винегрет, картошка, домашние котлеты, на стол ставили немножко водки или вина… Так что мы не голодали, хотя и не шиковали.

Из того времени мне запомнился случай. Когда мы вернулись в марте 1944 года из эвакуации в Москву, мне было почти семь лет. Помню, как осенью пришел водопроводчик проверять батареи перед отопительным сезоном. Мать чистила картошку. И водопроводчик, сделав свою работу, попросил у нее очистки. Наверное, именно тогда я осознал, что люди живут по-разному. У нас была картошка, а кто-то был рад и очисткам. Знаете, именно из таких мелких эпизодов вырабатывается определенное отношение к деньгам.

Учились мы в 203-й школе на Новослободской улице, недалеко от Савеловского вокзала, в ней преподавали английский язык. По складу характера я был гуманитарий — читать начал в пять лет и читал много. Правда, Ивана Тургенева и Льва Толстого я не любил — у них слишком много французского языка. Прекрасно давались мне и точные науки, особенно геометрия и тригонометрия. А вот алгебра как не пошла с самого начала, так я с ней до конца школы и мучился. Старая истеричная алгебраичка Ревекка Ноевна много крови мне попортила! «А в квадрате плюс В в квадрате. Кому это нужно?» — с раздражением думал я. Физику знал плохо, так как преподавательница была слабая, с химией проблем не было.

Брат мой был активнее меня. Но когда его дома наказывали, доставалось заодно и мне. Я орал: «Меня-то за что, я был в другом дворе!» Но мне отвечали: «А почему ты не был в том же дворе и не остановил его?!» Толя до 8-го класса висел на мне, я должен был его тянуть по многим предметам, рассказывать содержание книг, поскольку читать он не любил. Я его корил: «Вот ты вылез на полчаса раньше, поспешил, и все у тебя не так!» Однажды в 7-м классе он пришел из клуба завода «Станколит» и в возбуждении стал пересказывать только что просмотренный фильм: «Мужика-моряка ни за что посадили в тюрьму! Он оттуда бежал, нашел остров с сокровищами и туда-сюда!» Я ему говорю: «Толь, да вон у нас книжка толстая стоит, «Граф

Монте-Кристо», читай!» В результате брат три вечера читал книгу, чем напугал родителей, никогда не видевших его вечером дома за таким занятием. Но в дальнейшем ныне покойный Анатолий к книгам не тяготел и всю жизнь после службы в армии работал шофером. В семье говорили: «Толя — это наша связь с пролетариатом».

В семье всегда культивировалась любовь к порядку и сохранению традиций. Мама прививала нам чувство ответственности за свое дело. Встал — убери постель, не можешь хорошо, пусть будет плохо, но сам старайся выполнить свои обязанности. Поел — положи посуду в мойку.

Когда я учился в 10-м классе, школьников из разделенных по половому признаку школ объединили в общие. Нам же решили не срывать выпускные экзамены, и я наблюдал, как новое поколение мальчишек гладит коленки соседок по парте. Хотя контакты с противоположным полом были и у нас: в 8-м классе нас учили бальным танцам, для практики приводили девочек из соседней женской школы.

В школе я увлекся баскетболом. За юношескую команду «Пищевик» на стадионе при фабрике «Свобода» я играл с 14 лет. Тренером у нас был бывший тренер сборной СССР Павел Миронович Цейтлин. Первой начала заниматься баскетболом моя младшая сестра Ирина. На даче мы вместе бросали мяч в корзину. Вместе с нами это делал мой ровесник, сосед Вячеслав Хрынин, сын начальника эмиссионного управления Госбанка, окончивший институт физкультуры, ставший членом сборной СССР. Они меня и привели в секцию. Недостаток роста во время игры я компенсировал быстрыми отрывами, у меня была хорошая начальная скорость.

Павел Миронович корил Иру: «Что ты брата так поздно привела?! Вот бы на два года раньше!» И, может быть, стал бы я спортсменом. Хотя вряд ли — у меня уже тогда начались проблемы со зрением.

Еще в школе я решил, что буду поступать в юридический институт, — мне всегда хотелось, чтобы в обществе были справедливость и порядок. К тому же меня с детства раздражало, что на вопросы во дворе, где работает отец, мне приходилось отвечать: «В банке». Тогда большинство людей полагало, что банк — это место, где только считают и выдают наличные, некая большая касса.

Но Юридический институт на улице Герцена, в который я собирался поступать, как раз в 1956 году закрыли. И тогда младший брат моего отца Борис, отслуживший во время войны политработником в военно-воздушных войсках, тот самый, который предлагал меня Феликсом назвать (после войны он окончил ВПШ, работал инструктором ЦК КПСС, наконец стал заместителем министра высшего образования по кадрам), сказал: «Витя, зачем тебе идти в юридический институт? У нас общество и так справедливое. Нам юристов девать некуда. Учись на экономиста!» Отец его поддержал: «Мне не веришь — послушай опытного человека!»

И этот совет, считаю, был правильный. У меня во Внешторгбанке был товарищ — Эдуард Павлович Гостев, работавший потом во многих наших загранбанках: в Лондоне, Цюрихе, Вене. Он учился на юрфаке МГУ, на одном курсе с Михаилом Сергеевичем Горбачевым, так вот его распределили работать юристом на почту. Только после обязательных трех лет отработки он пошел работать в банк в управление иностранных операций.

Подал я заявление в Государственный экономический институт на Зацепе (потом его объединили с Плехановским институтом). В Финансовый институт не пошел по принципиальным соображениям — на него был плотно завязан отец, а мне хотелось независимости. Но пришел отец и посоветовал забрать заявление — в Госэкономинституте в тот момент среди преподавателей разразилась большая склока, и за какие-то провинности должны были вот-вот освободить ректора: «Дядя Боря председатель комиссии, и тебя на вступительных экзаменах могут завалить. Поступай в Финансовый, через полгода переведешься куда тебе захочется!» Я так и сделал и в 1956 году поступил на кредитно-экономический факультет Московского финансового института. Через полгода дергаться уже было не принципиально.

Став студентом, я сразу стал играть за сборную института по баскетболу. Следует сказать, что она была в то время достаточно сильной командой среди московских вузов. В то же время из-за периодически повышающегося давления меня записали в гипертоники. Мне это давало возможность «косить» от поездок на целину, но не мешало заниматься спортом. Не передать, с каким удовольствием мы ходили на тренировки, проводимые нашим любимым тренером Юрием Петровичем Герасимовым.

А после тренировок с неменьшим удовольствием шли в так называемые «Паруса» попить пива. Эх, молодость, молодость!

Институт мне много дал, ну а главное — научил аналитически мыслить, уметь за внешней оболочкой явления видеть суть. Эта отличная школа весьма пригодилась в дальнейшем.

После поступления в институт я ежедневно, кроме воскресенья, добирался на трамвае № 5 от остановки «Палиха», что рядом с Бутырской тюрьмой, до остановки «Дом обуви», где неподалеку находился институт. С интересом посещал лекции и семинарские занятия. Но однажды, в начале октября, по причине столкновения трамвая с легковой машиной на улице Образцова в районе МИИТа минут на двадцать опоздал на лекцию по политэкономии капитализма профессора А. Я. Лифшица. Не желая прерывать рассказ лектора о разоблачениях К. Марксом язв капитализма, решил скоротать первую половину лекции чтением «Комсомолки» на втором этаже, не имея понятия, что там же расположен кабинет всеми уважаемого ректора В. В. Щербакова. И вот, заканчивая чтение спортивной полосы, услышал вопрос: «Почему не на лекции? Где ваш студенческий билет?» Передо мной стоял Владимир Васильевич. На мое лепетание о трамвае он провозгласил: «Вы позорите факультет и отца тоже!»