Слух этот подхватили «услужливые люди» в Уральске. Кое-кто рассчитывал таким образом скомпрометировать Михаила Васильевича.

На следующий день после совещания в штабе Фрунзе приказал вывести части гарнизона на парад. Он хотел видеть войска. Парад прошел в напряженной обстановке. Строго, без панибратства, Фрунзе осаживал анархиствующих командиров, делал замечания. Парад показал, что в дивизии вообще не существует никакой дисциплины. Один из комбригов, например, не дождавшись начала парада, распустил свою бригаду, хотя Фрунзе прибыл на парад точно в назначенное время. Вечером, на гарнизонном собрании командного состава, Михаил Васильевич со всей необходимой суровостью отчитывал командиров. Отметив недостатки, он указал и меры их ликвидации.

Прошла ночь. Утром конный ординарец доставил Фрунзе пакет с надписью: «Срочно. Секретно». В пакете оказалась записка следующего содержания:

«Командарму 4. Предлагаю вам прибыть в 6 часов вечера на собрание командиров и комиссаров для объяснения по поводу ваших выговоров нам за парад.

Комбриг Плясунков».

Вызов Плясункова Фрунзе оставил без ответа.

В 3 часа дня вновь прискакал ординарец из бригады Плясункова и вручил пакет с требованием:

«Командарму 4. Предлагаем дать немедленный ответ, будете ли вы на собрании или нет».

Командир дивизии настаивал, чтобы Михаил Васильевич не ходил на собрание.

— Пусть перебесятся, — говорил он. — Настроение в бригаде скверное, такое, что можно голову сложить.

В 6 часов вечера, отказавшись от охраны, Михаил Васильевич со своим адъютантом отправился в бригаду.

Прошли какой-то двор, где стояло много саней и оседланных лошадей. Поднялись на второй этаж. Две большие смежные комнаты переполнены командирами. Оттуда доносятся страшный шум, ругань. Освещение скудное. Накурено. При появлении Фрунзе все смолкли, но никто не встал. Михаил Васильевич поздоровался и сел на скамью.

— Ну, в чем дело, товарищи? — спросил он, обращаясь к собравшимся.

М. В. Фрунзе на смотре войск. 1919 г.

ки

Никто не ответил. Где-то, в дальнем углу, послышался шепот: Наконец, кто-то поднялся и в резком, повышенном тоне заговорил:

— Мы вот здесь воюем, а тут приезжают к нам, заслуженным командирам, объявляют выговоры, учат маршировать, устраивают генеральские парады...

В полутьме не было видно лица говорившего. Когда он сел, выступил другой, затем третий. Атмосфера накалялась, забушевала партизанская вольница. Кто-то крикнул:

— Мало мы вас учили... Забыли Липдова? Долой царских генералов!

Михаил Васильевич спокойно выслушал все угрозы по своему адресу. Когда наиболее отчаянные, горячась, потрясали в воздухе нагайками, он только усмехался. Дав всем высказаться, он встал и, отчеканивая каждое слово, громко произнес:

— Прежде всего заявляю вам, что я здесь не командующий армией. Командующий армией на таком собрании присутствовать не может и не должен. Я здесь — член Коммунистической партии. И вот от имени той партии, которая послала меня работать в армию, я подтверждаю вновь все свои замечания по поводу отмеченных мною недостатков в частях, командирами и комиссарами которых вы являетесь и ответственность за которые, следовательно, вы несете перед Республикой.

После небольшой паузы Михаил Васильевич, обведя взглядом собравшихся и чуть приподняв брови, продолжал:

— Ваши угрозы не испугали меня. Я — большевик. Царский суд дважды посылал меня на смерть, но не сумел заставить отказаться от моих убеждений. Здесь говорили, что я генерал. Да, генерал, но от царской каторги, от революции. Я безоружен и нахожусь здесь только со своим адъютантом. Я — в ваших руках. Вы можете сделать со мной все, что хотите. Но я твердо заявляю вам по поводу сегодняшнего вызова меня сюда как командующего, что в случае повторения подобных явлений буду карать самым беспощадным образом, вплоть до расстрела. Нарушая дисциплину, вы разрушаете армию. Советская власть этого не допустит.

Михаил Васильевич замолчал. Ошарашенные высказанной прямо в глаза правдой, молчали командиры.

— Имеете еще что-нибудь сказать мне? — спросил Фрунзе.

В комнате — тихо...

Михаил Васильевич поднялся.

— До свидания, товарищи! — сказал он и пошел к выходу.

Командиры встали и вытянулись во фронт. Некоторые побежали к дверям, услужливо распахнули их.

Когда Фрунзе и адъютант садились на коней, командиры выбежали во двор — проводить командующего.

На другой день, вечером, Фрунзе выехал на фронт. Предстояло наступление в районе деревни Шапово.- Бой уже начался, когда Михаил Васильевич приказал подать лошадей и сказал, что поедет к передовым наступающим частям. Командир бригады и штабные работники долго убеждали его отложить эту поездку. «Командарм не имеет права рисковать собой», — говорили они.

— Там, где красноармейцы, должен быть и я,—заявил Михаил Васильевич. — На фронте бывают такие моменты, когда нужно, даже очень нужно, чтобы бойцы видели командующего, знали, что командарм не в тылу, а рядом с ними, под огнем. Вы говорите, бой незначительный, но на фронте незначительных боев не бывает. Сейчас каждая деревня, ставшая советской, — удар по контрреволюции.

Меньше всего Фрунзе думал об опасности. Нужно было создать перелом, поднять дух бойцов, воодушевить их личным примером. И действительно, появление Фрунзе среди наступающих было встречено восторженно. По цепям промчалась весть:

— Сам командарм с нами! Фрунзе под огнем! Вот это генерал!

— Да никакой он не генерал, — тут же отвечали другие. — Царь хотел казнить его два раза, да не вышло. Командарм сам солдатом был на западном царском фронте. Дело знает.

До этого дня бойцы в глаза не видели своих командармов. Многие находились еще под впечатлением расправы с Линдовым и считали, что после этого к ним вообще никто не покажется из руководителей армии.

Виновники гибели Линдова были еще на свободе и скрывались в частях. Это они своей преступной агитацией разжигали ненависть к командующему, к коммунистам. И вдруг командарм сам, без приглашения, прибыл на фронт, заговорил с командирами таким языком, что провокаторы сразу же попрятались.

Тяжелую картину пришлось наблюдать Михаилу Васильевичу на фронте. Иной раз было такое: четыре бойца несут одного «раненого» и гогочут, слушая анекдоты, которые рассказывает лежащий на носилках верзила, изображающий раненого. Многие бойцы уходили в тыл просто «сами по себе». Остановив одного такого бойца, Фрунзе спросил, куда он идет.

— А чего тут делать? — хмуро проговорил тот. — Их, беляков, сто тысяч, а нас...

— Сам-то ты видел беляков, считал, сколько их?

—• Я-то не видал, да тут один сказывал, что их видимо-невидимо.

Михаилу Васильевичу пришлось крепко взяться за воспитание командиров. И обстановка на фронте быстро изменилась к лучшему: укрепилась дисциплина в войсках, изживалась партизанщина, резко повысилась боеспособность частей.

Комбриг Плясунков, тот самый, что присылал Фрунзе ультимативный вызов, опять направил к Михаилу Васильевичу своего ординарца. На этот раз его записка содержала следующее:

«Дорогой тов. Фрунзе! Так как красному командиру иметь при себе жену нецелесообразно, прошу вас взять ее с собой и доставить...»

В записке указывался адрес, куда Плясунков просил, доставить жену.

Эта записка очень понравилась Михаилу Васильевичу. Он весело смеялся и обещал, что выполнит просьбу. Сам комбриг Плясунков в скором времени покрыл себя боевой революционной славой. Крестьянин по происхождению, один из питомцев Чапаева, он, командуя бригадой, разбил немало колчаковских частей, возглавляемых белыми генералами.

Приказами по армии и фронту Плясунков не раз представлялся к боевым наградам, в том числе к ордену Красного Знамени. Замечательная школа выдержки и мужества, которую прошел он, воспитала в нем прекрасного человека. Много лет спустя, участвуя в подавлении антоновского мятежа на Тамбовщине, Плясунков, окруженный со всех сторон антоновцами, не пожелал сдаваться им в плен. На глазах у своих смертельных врагов он застрелился последней оставшейся у него пулей...