Но вот в зал заседания суда ввели нового свидетеля, доктора Иванова, заведующего больницей в Химках. Он обстоятельно и спокойно рассказал суду о том, как осматривал больного, прописывал лекарства и рекомендовал больному покой.

— Это так действительно было, господин доктор? — спросил председатель суда.

— Помилуйте, господин председатель! — ответил Иванов. — Я отлично помню все события этого дня, тем более что двадцать первого февраля происходило открытие Государственной думы. Как раз в этот день мне и пришлось пользовать пациента, который очень живо воспринимал события. Говорил он вполне здраво, критически. Я невольно обратил внимание на этого молодого человека и хорошо запомнил его. Это и был Михаил Васильевич Фрунзе.

Едва заметная улыбка пробежала по губам Михаила, но он быстро согнал ее и опять — спокойный, с недвижимым лицом — слушал допрос.

— Господин доктор,— приподнялся со своего места прокурор. — Будьте любезны, укажите, который из подсудимых Фрунзе? Похож ли он на сидящих здесь на скамье подсудимых?

Лицо Иванова немного побледнело. Вопрос был неожиданный. В зале затихли, головы вытянулись. Вдруг защитник Михаила, адвокат Якулов, приподнялся со своего места:

— Фрунзе, в зале темно, покажитесь свидетелю! Встаньте!

Михаил быстро встал и подался немного вперед.

— Ну как же! Вот он! — воскликнул Иванов. — Тот самый юноша... Правда, он изменился немного. Но думаю, это понятно... Насколько я слышал, в последние годы он много пережил. Помню, отлично помню!

83

6*

Прокурор зло посмотрел на адвоката и прошептал:

— Подлец!

Зажгли лампы. Был поздний вечер, когда объявили приговор. И опять неожиданно жестокие и тупые слова падали в притихший зал:

«...Лишить Павла Гусева и Михаила Фрунзе всех прав состояния и подвергнуть каждого смертной казни через повешение».

Михаил выслушал свой вторичный смертный приговор с изумительным достоинством. Ни один мускул не дрогнул на его лице. И только обычная для него легкая ироническая усмешка освещала лицо.

Окруженные конвоем, Гусев и Фрунзе выходили из зала. Михаил успел бросить взгляд на Люшу, которая смотрела на него широко открытыми глазами, полными слез. Ласково кивнув ей на прощанье, он, ободряя ее, улыбнулся. В коридоре Фрунзе услышал, как в зале кто-то глухо зарыдал.

Допрос доктора Иванова был самым трагическим и жутким эпизодом процесса. Ии Фрунзе, ни Иванов никогда не видели друг друга. Впервые в жизни они встретились в суде. Не прояви адвокат находчивости, участь Фрунзе и Гусева была бы решена...

Доктор Иванов, знакомый Пителевой, сочувствовал революции. Он охотно согласился выступить на суде в качестве свидетеля и подтвердить, что в день покушения на Перлова в городе Шуе Фрунзе был болен и находился под врачебным наблюдением в Химках. Эти показания разбивали позицию суда и прокурора, делали невозможным вынесение смертного приговора. Но ненависть царизма к революционерам была столь велика, что суд, вторично грубо нарушив «законы» и «формальности», приговорил Фрунзе и Гусева к смертной казни через повешение.

Снова Михаил в камере смертников, но на этот раз обошлось без кандалов. Казнь должна была состояться в ближайшие дни, и тюремное начальство решило не затруднять себя. Фрунзе был глубоко убежден в том, что на этот раз ему не удастся избежать виселицы.

— Двум смертям не бывать, но одной-то не миновать,— грустно пошутил он.

Неожиданно начальник тюрьмы приказал перевести Фрунзе в одиночную камеру. Опять появились подозрения, что Фрунзе готовит побег смертников, и начальство изолировало вожака. Оказавшись в одиночке, Фрунзе решил, что ночью его казнят.

«Осталось уже немного времени,— вспоминает об этой ночи Михаил Васильевич. — Утром, часов около шести, как всегда это делалось в тюрьме, меня должны были повесить. Надежды на отмену приговора не было почти никакой. Бежать невозможно. И не медля, так как время приближалось к роковому концу, я решился хоть под конец уйти из рук палачей. По крайней мере, повесить им себя не дам, сам повешусь, пускай найдут труп... И стал готовить из простыни веревку.

К моему удовольствию, гвоздь оказался в углу печки, как раз то, что нужно. Но когда я уже занялся приготовлением веревки, загремел замок.

На пороге камеры вместе с начальником тюрьмы появился адвокат.

— Смертная казнь отменена! — закричал он».

Покуда Михаил ждал смерти, возмущение вынесенным ему вторично смертным приговором охватило широкие слои общественности. Отовсюду посылались протесты с требованиями об отмене приговора. В Иванове и Шуе волновались рабочие. Царское правительство вынуждено было отступить. Смертную казнь Михаилу Фрунзе заменили шестью годами каторги. Это вместе с четырьмя годами, полученными по февральскому процессу 1910 года, составило десять лет, которые и предстояло теперь отбыть Фрунзе.

Снова на него надели кандалы и перевели в камеру каторжан на четвертом этаже. Теперь, когда процессы остались позади, Михаила неудержимо потянуло на волю.

Ни к тюрьме, ни к каторге люди не привыкают. Не мог привыкнуть и Фрунзе. Ему хотелось на свободу, хотелось опять окунуться с головой в работу. Снова подполье, митинги, стачки, явки, борьба. И во сне и наяву он видел себя свободным, деятельным, организующим, борющимся. Он решил бежать во что бы то ни стало.

Но «начальство» не дремало. В эти дни начальник тюрьмы получил секретное предписание военного прокурора.

«Считаю необходимым присовокупить,— говорилось в этом предписании, — что в виду некоторых сведений представляется целесообразным особое наблюдение за тем, чтобы Фрунзе тем или иным способом не совершил побега или не обменялся именами при какой-либо пересылке из одной тюрьмы в другую».

За Фрунзе следят. Охрана тюрьмы усилена. Устраиваются внезапные ночные переклички каторжан и обыски камер. «Волчок» в дверях камеры звякает через каждые пять — десять минут. Надзиратели ни на одну секунду не выпускают каторжан из поля зрения.

Наступает весна 1911 года. Михаил Фрунзе все острее и острее ощущает недомогание. Почти четыре года жизни в тюремных камерах дали себя знать: у него открылся туберкулез.

Бежать надо было немедленно. В это время Фрунзе работал в столярной мастерской вместе с другими каторжанами, среди которых находилось пятеро матросов, участников Свеаборгского восстания. Эти суровые и отважные люди особенно горячо полюбили Михаила Васильевича. Их привлекало его бесстрашие и выдержка, непреклонность воли. Знали, что Фрунзе дважды выслушал себе смертный приговор и не дрогнул, остался тем же непреклонным революционером-большевиком, каким был прежде.

Фрунзе сблизился с матросами. Он поделился с ними своим планом побега.

— Эта клетка не для нас,— говорили моряки о своей тюрьме. — Вырвемся.

Подкоп начался из мастерской. Это была титаническая работа. Грунт попался тв-ердый, а копать приходилось кусочками досок, обломками железа, а то и просто руками.

В течение долгих месяцев, изо дня в день, молча и неутомимо трудились шесть человек, прокладывая себе подземный путь на волю. Михаил слабел все больше и больше. У него начался кашель, который изводил его, особенно по ночам. Развитию болезни способствовала, конечно, и работа в подкопе, где приходилось лежать часами на холодной земле.

Подкоп приближался к тюремной стене. Михаил учел опыт неудачной попытки побега из тюрьмы. Теперь подземный ход рыли на большой глубине. О том, что готовится побег, знали только несколько посвященных в это дело верных людей. Казалось, удача обеспечена. И вот, когда оставалось только выйти за стену, один из катор-жан-уголовников, работавших в столярной мастерской, заметил, что или кто-либо из матросов, или Фрунзе вдруг загадочно исчезают, как сквозь землю проваливаются. Он стал потихоньку наблюдать за ними и обнаружил тайный ход. Человек этот оказался одним из тех лишенных совести и морали бандитов, из которых вербуются палачи и провокаторы. Желая выслужиться перед тюремным начальством, он выдал участников готовящегося побега.